Болевая точка: Воскреси меня для себя
- -
- 100%
- +
– Это что, рейдерский захват моей квартиры? – язвительность сочилась из меня, как яд из потревоженной змеи. – Вынесли мебель, дальше что? Заселишь сюда свою ораву и откроешь точку по продаже чего-нибудь незаконного?
Грузчики, нёсшие кресло, замерли на полпути, испуганно косясь то на меня, то на своего босса. Дамир метнул в их сторону короткий приказной взгляд, и они, вжав головы в плечи, торопливо потащили кресло дальше.
– Это благодарность, – его голос был глухим, лишённым всяких эмоций. – Отец велел.
Ах, вот оно что. Благодарность. Аристократичный жест от криминального патриарха, исполненный его мрачным наследником. У меня внутри что-то лопнуло. Я подошла к нему вплотную, задрав подбородок и глядя прямо в его непроницаемые глаза. От него пахло дорогим парфюмом, холодом и опасностью.
– Благодарность? – прошипела я, едва сдерживаясь, чтобы не ткнуть его пальцем в грудь. – Ты хочешь меня отблагодарить? Отлично. У меня есть превосходный вариант. Сядь в свою летающую колесницу, собери своих молчаливых миньонов и исчезни. Испарись. Растворись в воздухе. Превратись в неприятное воспоминание. Вот это будет благодарность, которую я оценю. А это, – я обвела рукой фургон, – это не благодарность. Это вторжение. Нарушение личных границ. И откровенное хамство!
Из фургона показалась новая процессия. На этот раз они тащили что-то громоздкое, затянутое в плёнку и картон. Новый диван. Я видела сквозь упаковку его очертания – строгие, геометрические, и цвет – какой-то мерзкий, офисно-серый.
– Поставьте это на место! – рявкнула я на грузчиков. Те замерли, глядя на Дамира. – Я сказала, поставьте!
Дамир даже не повернулся к ним. Его взгляд не отрывался от моего лица.
– Заносите, – приказал он ровным тоном.
И они, разумеется, послушались его, двинувшись к подъезду.
Я почувствовала, как по щекам разливается горячая краска бессильной злости. Он игнорировал меня. В моём собственном доме. Он просто пришёл и, как бульдозер, начал перекраивать мой мир по своему усмотрению.
– Я не пущу тебя в квартиру, – процедила я, делая шаг назад и вставая на пути у грузчиков.
Они остановились, не зная, что делать. Я была для них пустым местом, но я физически преграждала им дорогу. Возникла пауза, густая и звенящая. Дамир медленно, словно нехотя, подошёл ко мне. Встал так близко, что я ощутила исходящий от него жар.
– Маргарита, – его голос стал ниже, и в нём впервые проскользнула усталость. – Просто дай им закончить. Не устраивай сцену.
– Это ты её устраиваешь! Я не просила вторгаться в моё жилище! Я сказала твоему отцу оплатить счёт из химчистки, и то, лишь бы он отвязался! Но это не значит, что нужно вычищать мою квартиру! Что у вас за методы? Какое-то семейное заболевание… вторгаться, брать, требовать, подчинять…
Он медленно сжал и разжал кулаки. Привычка, которую я уже успела заметить.
– Мебель была испорчена. Из-за нас. Просто прими это.
– Вы ничего мне не должны! – отчеканила я. – Единственный твой долг – это оставить меня в покое! Ты понимаешь значение этого слова? По-кой. Это состояние, в котором я пребывала до того, как ты со своим братцем решил поиграть в догонялки со столбом у моего дома!
Я попыталась обойти его, чтобы преградить путь грузчикам уже у самой двери подъезда, но он сделал шаг в сторону, снова оказываясь передо мной. Я дёрнулась, чтобы проскользнуть мимо, и в этот момент его рука сомкнулась на моём предплечье.
Стальная хватка. Не грубая, не причиняющая боли, но абсолютно непреодолимая. Сквозь тонкую ткань свитера я почувствовала обжигающий жар его пальцев. Словно по нервам пустили разряд тока. Я замерла, вскинув на него глаза. Дыхание перехватило. Мы стояли так близко, что я видела тёмные крапинки в радужке его глаз, видела, как дёрнулась ресница. Время растянулось, загустело, как мёд. Мир сузился до точки нашего соприкосновения.
– Это не обсуждается, – тихо, почти в губы произнёс он, и от низкого тембра его голоса по коже пробежали мурашки. – Это приказ отца.
Он отпустил меня так же внезапно, как и схватил. Я отшатнулась, словно ошпаренная, потирая руку, на которой всё ещё горели отпечатки его пальцев. Пока я приходила в себя, грузчики уже шмыгнули в подъезд.
– Он лучше, – упрямо повторил он, кивнув в сторону подъезда. – Итальянский. Кожа.
Я расхохоталась. Нервно, с истерическими нотками.
– Кожа? Серьёзно? Дамир, у меня кот! Ты видел моего кота? Он весит больше, чем твой раненый братец! Для него твой итальянский кожаный диван – это гигантская когтеточка! Он превратит его в лохмотья за неделю! Мой старый диван был его другом, его семьёй! А ты… ты просто… варвар!
В этот момент, будто услышав зов, из подъезда выскочил перепуганный до полусмерти Маркиз. Шерсть дыбом, хвост трубой, глаза как два блюдца. Он метнулся к моим ногам, зашипел на Дамира с яростью, на которую способен только десятитикилограммовый мейн-кун, и вцепился когтями в мои джинсы.
– Вот! – торжествующе констатировала я, подхватывая на руки тяжёлую, дрожащую тушку. – Познакомься, это Маркиз. Главный пострадавший от твоей медвежьей услуги! Теперь из-за тебя у него психологическая травма!
Дамир посмотрел на кота, потом снова на меня. В уголке его губ, кажется, дёрнулась тень усмешки, но он тут же её подавил.
– Я куплю ему когтеточку. Самую большую.
– Да пошёл ты, Хасаев! – выдохнула я, чувствуя, что ещё немного, и я просто разревусь от бессилия и злости. – Вместе со своей когтеточкой, диваном и папашей!
Я развернулась и, прижимая к себе кота, как щит, ринулась в подъезд. Взлетела по лестнице на свой этаж, не обращая внимания на его оклик.
– Маргарита!
Я ворвалась в квартиру, и меня встретила оглушающая пустота. Там, где ещё утром был мой уютный, обжитой мир, теперь зияли дыры. Голый угол, где стояло кресло. Огромное пустое пространство вместо дивана. Пахло пылью, чужими следами и… ничем. Мой дом перестал пахнуть домом.
Следом в квартиру вошли грузчики, внося чудовищный серый монолит.
– Куда? – басом спросил один из них.
– Туда, – зло махнула я рукой в угол. – А потом на выход. Все.
Они быстро, стараясь не шуметь, поставили диван, второе кресло, которое я даже не заметила, как они занесли, и журнальный столик из тёмного стекла, которого у меня отродясь не было. Собрали остатки упаковки и молча ретировались.
Я стояла посреди разгромленной гостиной, всё ещё прижимая к себе кота.
На пороге возник Дамир. Он не заходил, просто стоял, прислонившись к косяку, и смотрел на меня. Его лицо снова стало непроницаемой маской.
Наступила тишина. Тяжёлая, вязкая, которую можно было резать ножом.
– Я хотел как лучше, – наконец произнёс он. Голос был тихим, почти неуверенным. Это было так не похоже на него, что я на миг опешила.
– «Как лучше» – это когда спрашивают, – отрезала я, не поворачиваясь. – Когда уважают чужое пространство и чужое мнение. А то, что сделал ты, называется самоуправством.
– Я не умею по-другому, – это было не оправдание. Это была констатация факта. Голая, обезоруживающая.
Я медленно повернулась к нему. Он всё так же стоял в дверях, огромный, мрачный, и в эту секунду выглядел до странного потерянным в моей маленькой квартире.
– Тогда учись. Или просто держись от меня подальше. Это будет самый понятный и ценный урок для нас обоих.
Я опустила Маркиза на пол. Кот с опаской подошёл к новому дивану, понюхал кожаную обивку и брезгливо фыркнул. Затем, обойдя его по широкой дуге, он приблизился к новому креслу. Принюхался, внимательно осмотрел. Задрал хвост трубой. И выпустил на дорогую итальянскую кожу густую, пахучую струю. Демонстративно. С чувством, с толком, с расстановкой.
Я едва не зааплодировала. Мой мальчик. Моя кровь.
Дамир проследил за действиями кота, и на его лице отразилось нечто похожее на оторопь. Я же позволила себе кривую, злую усмешку.
– Вот. Это тебе ответ от всех пострадавших. Считай, благодарность принята и оприходована. А теперь прощай.
Я подошла к двери, взялась за ручку и посмотрела на него в упор, давая понять, что представление окончено. Он смотрел на меня долго, несколько бесконечных секунд. В его взгляде плескалась странная смесь досады, злости и ещё чего-то, чему я не знала названия. Чего-то тёмного и тягучего, что заставляло против воли сжиматься сердце.
Наконец, он молча кивнул, бросив последний взгляд на лужу на кресле, развернулся и пошёл вниз по лестнице. Его шаги, тяжёлые и размеренные, гулко отдавались в подъезде, а потом стихли.
Я с силой захлопнула дверь и повернула замок. Потом ещё один. Прислонилась к двери спиной и медленно сползла на пол.
Тишина.
Квартира была чужой. Стерильной. Бездушной. Новая мебель источала холодный запах денег и химии, который не мог перебить даже резкий запах кошачьей метки. Она кричала о том, что здесь был он, что он оставил свой след.
Я обхватила колени руками и закрыла глаза. Я выгнала его. Я добилась своего. Он исчез.
Так почему же мне было так тошно? И почему единственное, что я сейчас чувствовала, помимо всепоглощающей ярости, – это острое, как осколок стекла под кожей, сожаление о том, что я так и не смогла разглядеть в его глазах, когда он сказал: «Я не умею по-другому».
ГЛАВА 12
МАРГАРИТА
Телефон в руке, прижатый к уху, казалось, раскалился докрасна, превращаясь не просто в средство связи, а в изощрённый инструмент пытки, по которому в мозг тонкой ядовитой струйкой вливался мамин голос. Голос, который я любила и ненавидела с одинаковой силой. Он был бархатным, вкрадчивым, обволакивающим, как патока, в которой так легко было увязнуть, потеряв волю и право на собственное мнение.
– …и вот Леночка Соловьёва третьего ждёт, представляешь? А ведь младше тебя на пять лет! Говорит, так счастлива, так счастлива! Муж её на руках носит, пылинки сдувает. А наша Ритуля всё с котом…
Я молча смотрела на этого самого кота. Маркиз, моё десятитикилограммовое чудовище с царственными кисточками на ушах и взглядом низложенного монарха, развалился на новом, кричаще дорогом и до одури неудобном диване, который появился в моей квартире вместо моего старого, уютного, продавленного и помеченного его, Маркиза, когтями. Эта новая мебель, пахнущая стерильной кожей и чужими деньгами, была молчаливым укором, памятником моему недавнему безрассудству. И сейчас, под аккомпанемент материнских причитаний, она казалась особенно чужеродной и холодной.
– Мам, я рада за Леночку, – процедила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно, а не так, будто я жую битое стекло. – Передавай ей мои поздравления. И мужу её тоже.
– Передам, конечно, передам, – тут же воодушевилась мама, не уловив в моих словах ни капли сарказма. – Я ведь почему звоню, доченька. Ты на следующие выходные к нам собираешься? Через недельку? Мы так соскучились…
Сердце пропустило удар. Один. Второй. А потом заколотилось с бешеной, панической скоростью. Поездка домой – это всегда было испытание почище приёма родов у слонихи. Это означало погружение в вязкое болото родственных пересудов, язвительных намёков и удушающей заботы, от которой хотелось волком выть.
– Мам, я не знаю. У меня много работы, пациенты… – начала я лениво отбиваться, уже зная, что это бесполезно.
– Рита, не начинай! – в голосе матери появились стальные нотки. – Твоя работа от тебя никуда не денется. А тут такое событие! Ты просто обязана быть.
Событие? Какое ещё, к чёрту, событие? Юбилей троюродной тёти? Годовщина свадьбы соседей?
– Какое событие, мам? – мой голос прозвучал устало и глухо.
На том конце провода повисла пауза. И в этой паузе было столько всего – и сожаление, и какое-то странное, злорадное предвкушение, – что у меня по спине пробежал холодок.
– Так ты не знаешь? – проворковала мама с деланым удивлением. – Ох, я думала, тебе уже сказали… Кирилл женится.
Кирилл.
Мир вокруг меня на мгновение замер. Гудение холодильника, тиканье часов, мурлыканье Маркиза – всё схлопнулось в одну звенящую точку оглушительной тишины. А потом эта точка взорвалась, разлетевшись на миллионы острых осколков, каждый из которых вонзился мне прямо в сердце.
Кирилл. Мой бывший. Не просто бывший – бывший жених. Человек, которого я когда-то любила до дрожи в коленях, до помутнения в глазах, до полного растворения в нём. Человек, с которым мы были вместе с первого курса университета. Человек, который сначала разбил моё сердце изменой с молоденькой практиканткой, потом склеил его слезливыми мольбами о прощении, а потом, спустя полгода, разнёс его вдребезги окончательно, заявив, что я «скучная, правильная, чопорная и до одури холодная в постели». Он ушёл, оставив меня выживать в руинах нашей общей жизни, и теперь… теперь он женился.
– Мам, может, не надо? – прошептала я, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Старая, почти затянувшаяся рубцами рана вскрылась, и из неё снова хлынула горячая, липкая боль.
– Что «не надо», Маргарита?! – голос матери мгновенно обрёл твёрдость бетона. – Надо! Обязательно надо! Свадьба в нашем городе, в лучшем ресторане. Все будут! Вся наша родня, все его друзья, все наши общие знакомые! И что, ты не приедешь? Спрячешься в своей Москве, как побитая собака? Чтобы все шептались за спиной, что Воронцова до сих пор по нему сохнет? Чтобы жалели меня, твою мать? Нет уж, дудки!
Её слова были как пощёчины. Каждое из них било точно в цель, в самые незащищённые, самые больные точки.
– Ты приедешь, – это был уже не вопрос, а приказ. – Ты наденешь самое красивое платье. Ты будешь улыбаться. Ты покажешь всем, что у тебя всё прекрасно! Что ты успешная, красивая, самодостаточная женщина, которая и не вспоминает об этом… об этом… – она запнулась, подбирая слово, – недоразумении! Ты меня поняла?
Я молчала. Воздуха не хватало, лёгкие, будто сжало ледяным обручем. Я смотрела на свои руки, лежащие на столешнице из искусственного камня. Сильные руки с длинными пальцами, руки, которые могли вправить позвонок, снять мышечный спазм, вернуть человеку радость движения. Но сейчас они мелко дрожали, и я ничего не могла с этим поделать.
– Рита, ты меня слышишь? – нетерпеливо взвизгнула мать.
– Слышу, – выдавила я.
– Вот и отлично! Мы тебя ждём в следующую пятницу. Целую, доченька!
Короткие гудки. Конец связи. Конец моего хрупкого, выстроенного с таким трудом душевного равновесия.
Я сидела, не двигаясь, в оглушающей тишине своей новой, неудобной кухни. Встала, налила в стакан воды, но так и не смогла сделать ни глотка. Во рту стоял отчётливый вкус желчи.
Унижение. Вот что это было. Густое, липкое, всепоглощающее. Мать не хотела, чтобы я была счастлива. Она хотела, чтобы я выглядела счастливой. Она не хотела уберечь меня от боли. Она хотела уберечь себя от позора и пересудов. «Что люди скажут?!» – эта фраза была девизом её жизни, её альфой и омегой, её главным мерилом всего. И я, её тридцатичетырёхлетняя, незамужняя, бездетная дочь, была её главной болевой точкой, её вечным поводом для стыда перед этими самыми «людьми».
Я подошла к дивану и рухнула на него, зарывшись лицом в холодную, скользкую подушку. Маркиз недовольно мявкнул, когда я нарушила его покой, но не ушёл. Вместо этого он перебрался поближе, ткнулся своей огромной башкой мне в бок и завёл свой низкий, вибрирующий трактор. Его густой, бархатный баритон проникал сквозь рёбра, пытаясь унять дрожь, сотрясавшую всё моё тело.
В голове калейдоскопом замелькали картинки. Вот Кирилл дарит мне первый букет ромашек. Вот мы целуемся под дождём. Вот он делает мне предложение, смешное и нелепое, на крыше общежития. А вот его лицо, искажённое ложью, когда я застала его с той девчонкой. И его последние слова, брошенные с ледяным презрением: «С тобой скучно, Рит. Ты как учебник по анатомии – всё правильно, но никакой страсти. Бревно».
Бревно.
Это слово впечаталось в моё подсознание, стало моим клеймом. Я поверила ему. Я столько лет убеждала себя, что он прав, что со мной действительно что-то не так, что я замороженная, фригидная, не способная на настоящие, всепоглощающие чувства. Я зарылась в работу, выстроила вокруг себя стену из цинизма и сарказма, научилась отшивать мужчин так, что они разлетались, как кегли в боулинге. И всё это – лишь бы больше никогда не чувствовать той разрывающей на куски боли.
И вот теперь мне предлагали добровольно вернуться на место казни. Прийти на его свадьбу. Смотреть, как он целует другую. Слушать поздравления и пожелания «совета да любви». Улыбаться, чёрт возьми! Улыбаться, когда внутри всё будет кричать и корчиться от боли и унижения.
Нет. Не поеду. Ни за что. Плевать, что скажет мама. Плевать на людей. Я просто выключу телефон, возьму отгул и запрусь дома с котом и бутылкой чего-нибудь покрепче.
Но я знала, что это самообман. Я знала свою мать. Она достанет меня из-под земли. Она будет звонить мне на работу, главврачу, моим подругам. Она устроит такой вселенский скандал, что отголоски его будут слышны даже в Антарктиде. Она добьётся своего. Она всегда добивалась.
Я села, откинув голову на спинку дивана. Взгляд упёрся в потолок. В голове была звенящая, паническая пустота. Что делать? Как выжить в этом аду?
«Ты покажешь всем, что у тебя всё прекрасно!» – снова прозвучал в голове голос матери.
Прекрасно. Это как? Приехать одной? Снова выслушивать сочувственные вздохи тётушек и ядовитые шуточки кузин? «Ой, Ритуля, а ты всё одна? Ну ничего, твоё счастье тебя ещё найдёт. Где-нибудь. Когда-нибудь. Наверное».
Я застонала, закрыв лицо руками. Нужно было что-то придумать. Какой-то выход. Какой-то, чёрт его дери, план. Если уж ехать на эту пытку, то ехать во всеоружии. Мне нужна была броня. Не платье. Что-то посерьёзнее. Мне нужен был… мужчина.
Эта мысль была такой дикой и нелепой, что я даже рассмеялась. Горько, безрадостно. Мужчина. Где я его возьму? Сниму напрокат? Одолжу у подруги?
Злость. Холодная, спасительная злость начала по капле вытеснять унижение и жалость к себе. Злость на Кирилла, за то, что он посмел быть счастливым. Злость на мать, за её эгоизм и жестокость. Злость на себя, за свою слабость.
И в этой оглушающей тишине, в этом стерильном, чужом пространстве, в моей голове зародилась безумная, отчаянная, самоубийственная мысль. Мысль, от которой по спине пробежал уже не мороз, а ледяное пламя паники, смешанное с горьким, ядовитым восторгом.
Мне нужен был кто-то. Щит. Броня. Человек, который одним своим видом заставил бы всех этих «людей» заткнуться и проглотить свои ядовитые языки. Не милый, не интеллигентный, не правильный. А такой, чтобы от одного его взгляда у Кирилла затряслись поджилки, а у моих тётушек пропал дар речи.
Такой, чтобы рядом с ним никто и никогда больше не посмел бы назвать меня «бревном».
ГЛАВА 13
МАРГАРИТА
Ледяные тиски, в которые меня зажал утренний звонок матери, не ослабевали ни на секунду, ввинчиваясь под рёбра с каждым моим вдохом и выдохом. Паника, липкая и холодная, как ноябрьский дождь, медленно ползла по венам, замораживая способность мыслить здраво. Свадьба. Кирилл. И я, как главная героиня провинциальной драмы, должна явиться на этот парад лицемерия и доказать всем, что у меня «всё хорошо». Доказать матери, язвительным тётушкам, всему нашему маленькому городку, который только и ждёт повода, чтобы перемыть мне кости.
«Что люди скажут?!» – звенел в ушах мамин голос, превращаясь в набат, отбивающий обратный отсчёт до моего личного апокалипсиса.
Я сидела, скрючившись, на полу, прислонившись спиной к гладкой коже нового дивана, который всё ещё казался мне инородным телом в моей квартире. Старый, продавленный, с затяжками от когтей Маркиза, был свидетелем моих слёз после разрыва с Кириллом. Этот же, безупречный, был молчаливым укором, памятником вторжению в мою жизнь человека, о котором думать было так же безопасно, как жонглировать гранатами с выдернутой чекой.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.