- -
- 100%
- +
На кухне, где капающий кран отбивал похоронный марш по моей загубленной жизни, я заварила себе дешёвый пакетированный чай – горький, как и моя судьба. Просто чтобы нарушить оглушающую тишину, я включила маленький телевизор, оставшийся от прежних жильцов. Бесконечная реклама средств от изжоги, глупое утреннее шоу с натужно смеющимися ведущими, а затем – выпуск новостей. Я обычно не смотрела их, слишком уж они напоминали о мире, частью которого был Вадим, о мире, из которого меня изгнали. Но сегодня пульт выпал из ослабевших пальцев, и я застыла, уставившись в экран.
– …трагедия в семье известного банкира Андрея Орлова, – бесстрастным, отстранённым голосом вещала дикторша, пока на экране сменялись кадры роскошного особняка на Рублёвке, оцепленного полицейскими машинами. – Сегодня ночью его супруга, Ксения Орлова, была найдена мёртвой в собственном доме. По предварительной версии следствия, речь идёт о самоубийстве…
Мир качнулся, накренился и поплыл, теряя чёткость. Чашка с чаем выскользнула из моих пальцев и с оглушительным звоном разлетелась на сотни тёмных осколков по выцветшему линолеуму, забрызгав мои босые ноги горячей, липкой жидкостью.
Ксения… Орлова…
Нет. Не может быть. Это ошибка. Просто совпадение. В Москве тысячи Орловых. Это не наша Ксюша Журская, после замужества взявшая фамилию Орлова. Не моя весёлая, нежная, романтичная Ксю Журская, которая пятнадцать лет назад, на замызганной кухне съёмной квартиры, заставила нас писать свои самые сокровенные мечты на бумажных салфетках и запечатывать их в старую деревянную шкатулку. Она верила в вечную любовь и настоящую дружбу больше, чем мы все, вместе взятые.
Но потом на экране появилось её фото. Свадебное. Счастливая, сияющая Ксюша в объятиях своего лощёного, самодовольного банкира. Та самая фотография, которую она присылала нам в общий чат много лет назад с восторженной подписью: «Девочки, я нашла его! Своего принца!»
Воздух кончился. Он просто исчез из комнаты, из моих лёгких, из всего мира. Я хватала ртом пустоту, как выброшенная на берег рыба, но грудь разрывала беззвучная агония. В ушах нарастал оглушительный гул, похожий на рёв реактивного двигателя, заглушая голос дикторши, которая продолжала бубнить что-то про предсмертную записку и возможные причины, связанные с финансовыми проблемами мужа.
Ксюша… Наша Ксюша… мертва. Её больше нет.
В голове, как битое стекло, замелькали обрывки воспоминаний. Вот мы, четыре девчонки, клянёмся в вечной дружбе над бутылкой дешёвого шампанского. Аня, как всегда серьёзная и язвительная, пророчит, что мужчины – временное явление, а мы друг у друга – навсегда. Алиса, уже тогда ослепительно красивая, мечтательно закатывает глаза и заявляет, что её «временное явление» будет как минимум олигархом с личным самолётом. Ксюша смеётся своим заразительным смехом и говорит, что главное – это любовь, а всё остальное приложится. А я… я просто счастлива, что они у меня есть. Что мы есть друг у друга.
Куда, чёрт возьми, всё это делось? Почему мы позволили этому исчезнуть? Почему перестали звонить друг другу, оправдываясь занятостью? Почему наша дружба свелась к редким лайкам в соцсетях и дежурным открыткам в мессенджерах? Сначала наши мужья невзлюбили друг друга. Мой Вадим презрительно называл Гену Алисы «нуворишем из девяностых», а Игоря Ани – «заносчивым ботаником-социопатом». Гена в ответ фыркал на «политическую шестёрку» Вадима. Игорь же и вовсе не замечал никого, кроме отражения в экране своего ноутбука. И мы, идиотки, поддались. Мы позволили их эгоизму отравить нашу дружбу. Мы променяли наше «всегда» на их сиюминутный комфорт.
«Не дайте им сломать и вас», – пронеслось в голове эхо из ниоткуда, как чужой, но властный голос.
Я опустилась на пол, механически собирая липкие осколки чашки, не замечая, как острые края впиваются в кожу. Мелкие капельки крови смешивались с чаем на моих пальцах. Физическая боль была ничем по сравнению с той бездонной, выжженной дырой, которая разверзлась в душе. Это я виновата. Мы все виноваты. Мы бросили её. Оставили одну в её золотой клетке, где, видимо, творился такой персональный ад, что она предпочла ему смерть.
Руки сами нашли телефон, валявшийся на диване. Пальцы, дрожащие и испачканные, судорожно заскользили по экрану. Кому звонить? Алисе? Она, скорее всего, сейчас на очередной спа-процедуре или выбирает наряд для вечернего раута. Услышав такую новость по телефону, она просто впадёт в истерику. Её мир слишком глянцевый, слишком далёкий от смерти и отчаяния.
Аня.
Только Аня. Она всегда была нашим стержнем. Циничная, резкая, язвительная, но единственная, кто мог посмотреть в лицо любой, даже самой уродливой правде. Я не говорила с ней почти год. С тех пор, как мы крупно поссорились. Она назвала Вадима «скользким, беспринципным карьеристом, который утопит любого ради места под солнцем», а я в ответ накричала, что она просто завидует моему счастью, потому что её собственный брак с гением-социопатом трещит по швам. Господи, как же она была права. Во всём. До последнего слова.
Палец завис над её именем в телефонной книге. А вдруг она не ответит? Или ответит холодно, бросит что-то вроде: «Белова? Какой сюрприз. Что-то случилось с твоим идеальным мужем?». Я этого не вынесу. Просто не смогу.
Но образ сияющей Ксюши на экране телевизора придал мне сил. Я была должна ей. Мы все были ей должны.
Я нажала на кнопку вызова.
Длинные, мучительные гудки. Каждый – как удар молота по обнажённым нервам. Раз. Два. Три. Я уже была готова сбросить, сдаться, когда в трубке раздался резкий, отрывистый, до боли знакомый голос:
– Да? Воронцова.
Голос был уставшим и раздражённым, как будто я оторвала её от решения как минимум уравнения Ферма. Я живо представила её: высокая, идеально прямая спина, в строгом домашнем костюме, волосы собраны в небрежный, но элегантный пучок. На коленях, скорее всего, развалился её огромный мейн-кун Сарказм, который смотрел на мир с таким же вселенским презрением, как и его хозяйка.
Я открыла рот, но из горла вырвался лишь сдавленный, похожий на мышиный писк хрип.
– Говорите, у меня цейтнот, – нетерпеливо бросила она в трубку.
– Аня… – мой собственный голос прозвучал чужим, жалким, дрожащим шёпотом.
На том конце провода на несколько секунд воцарилась тишина. Напряжённая, звенящая тишина, в которой я, казалось, слышала, как щелкают шестерёнки в её мозгу, пытаясь идентифицировать мой голос.
– Рина? – в голосе Анны прорезалось холодное недоумение, смешанное с плохо скрытой тревогой. – Это ты, Белова? Что случилось? Твой сокол ясный сжалился и, наконец, выпустил тебя из золотой клетки подышать воздухом?
Её сарказм, как всегда, бил не в бровь, а в глаз. Но сейчас он не ранил. Он был привычным, знакомым. Он был якорем в этом бушующем море ужаса и вины.
– Аня… – повторила я, и слёзы, которые я сдерживала всё это время, хлынули из глаз горячим, обжигающим потоком. – Ты… ты видела новости?
– Какие ещё новости? У меня тут своих новостей по самую макушку, – проворчала она, но в её тоне уже не было прежней ледяной жёсткости. На заднем плане послышался язвительный подростковый голос, без сомнения, принадлежавший её сыну Кириллу: «Мам, кто это? Опять коллекторы от папашиной новой Силиконовой прошивки?».
– Заткнись, Кир, – беззлобно рявкнула Анна. – Что за новости, Рина? Говори толком, у меня нет времени на ребусы.
Я сделала глубокий, судорожный вдох, пытаясь собрать остатки самообладания в кулак.
– Ксюша… – прошептала я, и мир снова поплыл перед глазами, а осколки на полу превратились в расплывчатое пятно. – Наша Ксюша… её больше нет.
Тишина. На этот раз она была другой. Не напряжённой, а оглушающей. Вакуумной. Мёртвой. Я слышала только собственное сбивчивое дыхание и стук сердца, бьющегося где-то в горле. Мне показалось, прошла целая вечность, прежде чем Анна снова заговорила. Её голос изменился до неузнаваемости. Он стал глухим, севшим, лишённым всяких эмоций, словно из неё выкачали весь воздух.
– Что… ты сказала?
– По телевизору сейчас показали… – я всхлипнула, не в силах продолжать. – Самоубийство… Её муж, этот Орлов…
– Канал. Какой это был канал? – её голос прозвучал как щелчок хлыста. Чёткий, требовательный, деловой. Это была та самая Аня, которая в любой критической ситуации начинала мыслить алгоритмами.
– Я не помню… Первый… или Россия… Какая разница, Аня?! Она мертва!
– Огромная, – отрезала она. – Нужно проверить информацию по разным источникам. Жёлтая пресса чего только не напишет ради рейтинга.
– Там была её фотография! Свадебная! Аня, это она! Наша Ксю!
Снова молчание. Я слышала, как она тяжело, прерывисто дышит, как на заднем плане встревоженно спрашивает Кирилл: «Мам, что случилось? Ты белая, как стена».
– Так, – наконец, произнесла она, и в её голосе зазвенела сталь, вытесняя шок и боль. – Адрес. Назови мне свой адрес. Быстро.
Я, всхлипывая, продиктовала название улицы и номер дома, нелепые и чужие слова, обозначавшие моё нынешнее пристанище.
– Я выезжаю, – её тон не предполагал возражений. – Ничего не делай. Слышишь меня, Белова? Не пей. Не трогай больше ничего острого. Просто сядь и дыши. Ты меня поняла?
– Поняла… – пролепетала я, чувствуя, как по телу разливается спасительное онемение.
– Алисе я позвоню сама. Её нужно подготовить, иначе она снесёт половину ЦУМа в истерике. Просто жди меня. Я буду через сорок минут. Максимум час.
В её голосе звучал приказ, властный и непререкаемый. И я, впервые за последние мучительные недели, почувствовала не панику и всепоглощающее одиночество, а что-то похожее на облегчение. Кто-то взял на себя ответственность. Кто-то сказал мне, что делать. Кто-то ехал ко мне.
Я так и сидела на полу, посреди осколков и разлитого чая, прижимая к уху телефон, в котором уже звучали короткие, отрывистые гудки. Мир вокруг рассыпался на части, надежды рухнули, прошлое было отравлено предательством, а будущее пугало своей непроглядной тьмой. Одна из нас была мертва. Но в этой бездне отчаяния, в этом ледяном вакууме, короткая, властная фраза Анны, брошенная в телефонную трубку, прозвучала как клятва. Как обещание.
Обещание, что я больше не одна.
– Держись. Я сейчас буду.
Я закрыла глаза, и земля окончательно ушла из-под ног. Телефон выпал из ослабевшей руки и со стуком упал на линолеум. Тело обмякло, и я медленно сползла по стене, проваливаясь в тёмную, вязкую пустоту, где не было ни боли, ни страха. Только оглушительная тишина и последнее, что я услышала перед тем, как сознание погасло – эхо её голоса в моей голове.
Она едет. А значит, ещё не всё потеряно.
ГЛАВА 5
МЫ
Промозглый ноябрьский ветер вцепился в меня ледяными когтями, едва я вышла из такси, и с остервенением попытался сорвать с головы тонкий шёлковый платок, повязанный скорее для проформы, чем для тепла. Он был единственным тёмным пятном в моём гардеробе, оставшемся от прошлой жизни, и сейчас казался неуместным и чужим, как и всё вокруг. Элитное Троекуровское кладбище встретило меня неестественной, вылизанной тишиной и изумрудными рулонами искусственного газона, спешно раскатанными по грязи вокруг свежевырытой могилы. Всё здесь кричало о деньгах и статусе, даже смерть. Фальшивая трава, фальшивые слёзы, фальшивые речи, которые скоро прозвучат над Ксюшиной могилой.
Я стояла немного поодаль, кутаясь в слишком лёгкое для такой погоды пальто, и чувствовала себя прозрачной, будто следующий порыв ветра мог унести меня вслед за сухими листьями, кружащимися в похоронном танце. Я не видела их почти год. Не звонила, не писала, запершись в своей идеальной золотой клетке с идеальным мужем, отчаянно убеждая себя, что у меня всё хорошо. А теперь мы должны были встретиться здесь, у последней черты нашей подруги, и я до тошноты, до спазма в желудке боялась этого момента. Боялась увидеть в их глазах осуждение, смешанное с брезгливой жалостью.
Первой я заметила Аню. Её невозможно было не заметить. Даже в строгом чёрном брючном костюме, который сидел на ней как вторая кожа, она выглядела так, словно пришла не на похороны, а на враждебное поглощение конкурирующей корпорации. Высокая, с хищной, отточенной грацией, она стояла, скрестив руки на груди, и её острый, аналитический взгляд сканировал собравшуюся публику с холодным презрением. Ни слезинки. Ни единого дрогнувшего мускула на безупречно вылепленном лице. Броня. Я знала эту её броню лучше, чем кто-либо. Чем толще слой закалённой стали снаружи, тем сильнее кровоточила рана внутри. Рядом с ней, вцепившись в её руку, стоял Кирилл – вытянувшийся, угловатый, с таким же колючим и не по-детски серьёзным взглядом, как у матери. Он был её единственным уязвимым местом, её ахиллесовой пятой, и сейчас они вдвоём выглядели как крошечная, но несокрушимая армия из двух человек, готовая дать отпор всему миру.
Алиса появилась, словно сошедшая со страниц Vogue в спецвыпуске «Траур-шик». Чёрное кашемировое пальто от Max Mara, шляпка с вуалью, скрывающей пол-лица, и тёмные очки от Tom Ford, в которых отражалось свинцовое небо. Она плыла сквозь толпу, кивая на сочувственные взгляды знакомых лиц, и даже её скорбь была произведением искусства. Но я видела, как плотно сжаты её губы, подкрашенные помадой нейтрального оттенка, и как неестественно прямо она держит спину, словно боится рассыпаться на части, если позволит себе хоть на миллиметр согнуться под тяжестью этого дня. Её шпиц Шанель, наверняка, ждал хозяйку в машине с личным водителем, дрожа от холода и вселенской несправедливости.
Наши взгляды встретились поверх голов скорбящих. На долю секунды время замерло, и в этой паутине повисло всё: годы дружбы, месяцы молчания, невысказанные обиды и общая, оглушающая боль, которая сейчас связывала нас крепче любых клятв.
Аня кивнула первой, коротко, по-мужски. Алиса медленно сняла очки, и я увидела покрасневшие, опухшие веки. Она сделала шаг ко мне, потом ещё один, и вот мы уже стоим втроём, образуя неловкий, холодный треугольник посреди чужого горя.
– Ты как? – голос Алисы был хриплым, надтреснутым, лишённым привычных бархатных переливов.
– Нормально, – солгала я, потому что правда была слишком длинной, уродливой и неуместной для этого места.
– Ложь, – констатировала Аня, даже не глядя на меня. Её взгляд был прикован к той точке, где из сверкающего свежим лаком лимузина выходил банкир Орлов, убитый горем вдовец и, как теперь шептались, причина Ксюшиной смерти. – Мы все здесь не «нормально».
И в этот момент они появились. Наши бывшие. Словно три всадника личного апокалипсиса, они материализовались из разных частей кладбищенской аллеи, но двигались с какой-то зловещей, отрепетированной синхронностью.
Вадим шёл первым. Мой бывший муж. В безупречно сшитом на заказ пальто, с лицом, на котором была скорбь, он выглядел как кинозвезда, играющая роль политика на похоронах национального героя. А под руку его вела она – дочь губернатора, юная, свежая, с широко распахнутыми глазами, в которых плескалось искреннее недоумение: как можно было покончить с собой, если у тебя такой муж?
Он увидел меня. Его шаг не дрогнул, но в глазах на мгновение мелькнул холодный, оценивающий расчёт. Он направился прямо к нам.
– Рина, – его голос был бархатным, сочувствующим, рассчитанным на публику, которая уже начала бросать на нас любопытные взгляды. Он осторожно коснулся моего локтя, и я отшатнулась, словно от удара током. – Какое горе. Ксения была такой светлой девочкой. Прими мои соболезнования.
– Убери от меня руки, Вадим, – прошипела я так тихо, что услышать могли только стоявшие рядом подруги.
Он не убрал. Напротив, его пальцы сжались чуть сильнее, почти незаметно для окружающих, но болезненно для меня. Демонстрация власти.
– Не устраивай сцен, – пророкотал он мне на ухо, пока его новая пассия смотрела на меня с ангельским сочувствием. – Люди смотрят. Мы должны держаться достойно. Ради памяти о Ксюше.
– Достойно? – в разговор вклинилась Аня, и от её голоса, казалось, иней лёг на плечи Вадима. – Это слово вряд ли есть в твоём лексиконе, Белов. Рядом со словами «совесть» и «порядочность». Тебе бы лучше помолчать. Ради сохранения остатков имиджа.
Вадим медленно повернул к ней голову. Его маска идеального мужчины дала трещину, и на секунду я увидела того холодного, расчётливого манипулятора, которого знала так хорошо.
– Воронцова, – процедил он, едва шевеля губами. – Всегда рада вставить свои пять копеек. Как там твой стартап? Слышал, у Игоря дела идут в гору после того, как он избавился от балласта.
Это был удар ниже пояса, точный и жестокий. Но Аня лишь криво усмехнулась, окинув его ледяным взглядом.
– Мой стартап, Белов, в отличие от твоей карьеры, был построен на мозгах, а не на удачно подобранной родословной жены. А что касается балласта… – она перевела взгляд на спутницу Вадима, которая испуганно вжала голову в плечи, – некоторым нравится балласт помоложе. Главное, чтобы не тонул раньше времени.
Девушка покраснела и потупила взор, а Вадим, поняв, что проигрывает эту словесную дуэль на глазах у потенциальных избирателей, отпустил мою руку и, бросив на Аню полный ненависти взгляд, отошёл.
Не успели мы перевести дух, как с другой стороны нарисовался Игорь Воронцов, бывший Ани. Вечный подросток в дорогущем, но нелепо выглядящем на похоронах худи под пальто, он неловко топтался на месте, пока его новая «Силиконовая прошивка», как её окрестил Кирилл, что-то щебетала ему на ухо. Увидев нас, Игорь сделал пару шагов в нашу сторону.
– Ань, привет, – буркнул он, глядя куда-то в сторону. – Соболезную. Жесть, конечно.
– Жесть, Игорь, это твой внешний вид, – отрезала Аня, не повышая голоса. – И твоя попытка изобразить человеческие эмоции. Не старайся, всё равно получается неубедительно.
– Я просто хотел…
– Ты просто хотел отметиться, – перебила она. – Можешь ставить галочку и идти дальше. Твоей SMM-щице, кажется, холодно. Смотри, филлеры в губах замёрзнут, придётся делать апгрейд.
Девушка рядом с Игорем открыла рот от возмущения, но Кирилл, стоявший рядом с матерью, сделал шаг вперёд и посмотрел на отца сверху вниз – он уже перерос его на полголовы – таким тяжёлым, презрительным взглядом, что тот сдулся.
– Пап, иди, а? Не позорься, – произнёс парень с убийственным спокойствием.
Игорь, униженный собственным сыном, развернулся и поспешил уйти.
Третьим актом этого театра абсурда стало появление Геннадия Ланского. В отличие от остальных, он не пытался изображать скорбь. Он был похож на мясника на рынке, который приценивается к товару. Его тяжёлый взгляд прошёлся по Алисе с ног до головы, задержавшись на её лице.
– Ланская, – рыкнул он, подойдя вплотную. – Неплохо выглядишь для своих лет. Скорбь тебе к лицу.
Алиса вздрогнула, но тут же взяла себя в руки. Она медленно, с королевским достоинством, повернулась к нему. Вуаль колыхнулась, приоткрыв её лицо, на котором застыла ледяная маска светской львицы.
– Гена, дорогой, – промурлыкала она, и этот мурлыкающий тон был опаснее любого крика. – А ты, я смотрю, совсем не меняешься. Всё такой же неотёсанный мужлан в дорогом костюме. Твоя новая фитнес-кукла не научила тебя манерам? Или у неё в программе только приседания и растяжка?
Ланский побагровел. Он привык, что Алиса трепещет перед ним.
– Язык прикуси, – прошипел он. – А то я тебе его укорочу.
– Попробуй, – улыбнулась Алиса одними губами. – Только учти, за последние пятнадцать лет я узнала столько твоих маленьких грязных секретов, что если я начну говорить, твой медиахолдинг превратится в тыкву ещё до полуночи. А ты – в посмешище. Так что иди, поскорби где-нибудь в другом месте. И передай своей пассии, что ботокс в лоб нужно колоть с умом, а то она скоро разучится выражать удивление. А поводов для удивления в её жизни с тобой будет предостаточно.
Она развернулась, взмахнув полами пальто, и отошла к самой могиле, оставив Ланского стоять с открытым ртом.
Мы с Аней переглянулись. Впервые за этот бесконечный день в наших глазах промелькнуло что-то похожее на боевой азарт. Они хотели нас унизить, втоптать в грязь даже здесь. Но они просчитались. Поодиночке мы были сломлены. Но вместе… Вместе мы всё ещё были силой.
Пока разворачивалась эта безобразная сцена, мой взгляд случайно зацепился за фигуру, стоявшую в стороне от основной группы, у ряда старых, поросших мхом могил. Высокий, широкоплечий мужчина в строгом тёмном пальто. Он был один. Он не смотрел на церемонию прощания, не выражал сочувствия, не принадлежал к этому фальшивому мирку. Он просто стоял, глядя на гранитную плиту перед собой, и от всей его фигуры веяло такой монументальной, застывшей скорбью, что она казалась единственным подлинным чувством на всём этом кладбище. В какой-то момент он медленно поднял голову, словно почувствовав мой взгляд, и наши глаза встретились.
Всего на секунду. Но мне хватило этого, чтобы утонуть. Его глаза – тёмные, почти чёрные, как грозовое небо перед бурей, – смотрели не на меня, а сквозь меня, словно видели всю мою боль, всё моё отчаяние, и узнавали в нём своё собственное. По моей коже пробежал ледяной озноб, не имеющий ничего общего с ноябрьским ветром. Это было ощущение, будто тебя просканировали, оценили и запомнили. Тревожное и необъяснимо притягательное. Он чуть заметно качнул головой, словно отгоняя наваждение, и снова опустил взгляд на могилу. Я поспешно отвернулась, чувствуя, как бешено колотится сердце. Кто он такой?
Церемония была короткой и фальшивой. Священник говорил общие слова о милосердии божьем, в которое Ксюша, я знала, никогда не верила. Её муж, Орлов, выдавил из себя пару слезинок на камеры репортёров, которых набежало неприлично много. Наши бывшие стояли чуть поодаль, изображая сочувствие и бросая на нас злобные взгляды. Я смотрела на комья мёрзлой земли, падающие на крышку дорогого гроба, и думала только о том, что Ксюша ненавидела бы весь этот цирк. Она любила жизнь, смех, дешёвое шампанское и наши дурацкие посиделки на съёмной кухне. Она не заслужила такой финал.
Когда толпа начала расходиться, к нам подошёл невысокий, седовласый мужчина в потёртом пальто и с видавшим виды портфелем. Он выглядел чужеродным элементом среди всей этой роскоши и лоска.
– Марина Белова, Анна Воронцова, Алиса Ланская? – уточнил он, заглядывая в свои бумаги.
Мы молча кивнули.
– Меня зовут Семён Аркадьевич, я адвокат Ксении… э-э-э… Орловой. Она просила передать вам это после… после всего.
Он протянул Ане, стоявшей ближе всех, плотный белый конверт. На нём каллиграфическим почерком Ксюши было выведено одно слово: «Девочкам».
– Что это? – голос Ани был резким, напряжённым.
– Письмо, – пожал плечами адвокат. – И ещё это. – Он извлёк из портфеля маленький ключик с брелоком в виде серебряной стрекозы. – Это ключ от банковской ячейки. Ксения просила передать его вам троим. Сказала, вы поймёте. Мои полномочия на этом всё. Примите мои соболезнования.
Он развернулся и быстро затерялся в толпе, оставив нас стоять втроём посреди кладбища с письмом и ключом в руках. Ветер стал ещё холоднее, он трепал ленты на венках и завывал так, будто оплакивал нашу мёртвую подругу и нашу разрушенную жизнь.
Мы сидели в огромном «Майбахе» Алисы, который Ланский забыл или не счёл нужным отобрать. Салон, пахнущий дорогой кожей и терпкими духами Алисы, казался сейчас неуютным, как склеп. Кирилл уехал с водителем Ани сразу после церемонии, и мы остались одни. Тишина давила, звенела в ушах. Конверт лежал на кожаном сиденье между мной и Аней. Никто не решался его вскрыть.
– Может, не надо? – вдруг шёпотом произнесла Алиса, глядя в окно на проплывающие мимо серые московские пейзажи. – Может, лучше просто… забыть?
– Мы не сможем забыть, – глухо отозвалась Аня, не сводя глаз с конверта. – Она хотела, чтобы мы это прочли. Мы ей должны.
Она взяла конверт. Её пальцы, длинные и тонкие, чуть дрогнули, когда она надрывала бумагу. Внутри оказался сложенный вчетверо лист из блокнота. Аня развернула его и начала читать вслух. Её голос, обычно твёрдый и уверенный, сейчас срывался.
«Девочки мои…
Если вы читаете это, значит, у меня не хватило сил. Не хватило смелости, или злости, или я просто оказалась слабее, чем думала. Не вините меня. И не жалейте. Жалость – это то, чего я боюсь больше смерти.
Я пишу это, сидя в нашем огромном доме, который стал моей тюрьмой. Смотрю на сад, который он разбил для меня, и понимаю, что это просто красивая клетка. Он сломал меня. Медленно, методично, день за днём. Он убедил меня, что я ничтожество. Пустое место. Просто красивое приложение к нему. И я поверила. Это моя главная ошибка.
Я знаю, что происходит у вас. Я всё знаю. Мир тесен, особенно наш мирок. Я вижу, как они ломают вас. Точно так же, как мой сломал меня. Они забирают ваши мечты, вашу гордость, вашу веру в себя, оставляя только выжженную пустыню в душе. Они думают, что имеют на это право.