Развод и девичья фамилия

Это был совсем другой разговор, и Сергей понимал, что затевать его сейчас бессмысленно и неправильно. Кира стала всхлипывать и соваться лицом в сложенные ковшиком ладони, потом поднялась и, теряя тапки, побрела в сторону кухни. Вскоре оттуда потянуло сквозняком и сигаретным дымом.

Сергей еще посидел, не зная, что делать, а потом упал спиной в неудобный провалюху-диван, купленный на Ленинском за бешеные деньги.

Утром никто еще не успел продрать глаз, когда явилась Валентина. Сергей не слышал, как она вошла, и проснулся от того, что совсем близко кто-то отчетливо взвизгнул.

Он как-то моментально понял, в чем дело, и произнес, не открывая глаз:

– Доброе утро, Валентина. Я вас напугал?

Она коротко дышала и, кажется, не находила в себе сил, чтобы ответить.

– Вы должны сказать – боже, как вы меня напугали, – продолжил Сергей поучительно. – Ну? Что же вы?

– Боже, – послушно повторила Валентина прерывающимся от чувств голосом, и Сергей засмеялся, – как вы меня…

– Вот и отлично, – сказал Сергей и кое-как выполз из диванных глубин. Тело ломило и тянуло, как будто его всю ночь намазывали на бутерброд, – признайтесь, вы не убивали Кириного начальника?

– Ик, – отчетливо произнесла тонкая и возвышенная Валентина и опустилась в ближайшее кресло.

Сергей посмотрел на нее. Кажется, на этот раз он озадачил ее по-настоящему. Лиловые веки хлопали, как крылья совы, лиловые губы разошлись, так что виден был блестевший между ними золотой зуб, и даже берет – «бэрэт», произносила Валентина, – выражал целое море чувств.

Нет, не море. Океан.

Нет, не океан. Вселенную. Вселенную чувств выражал Валентинин «бэрэт».

Сергей скрутил плед, которым накрывался, в бесформенный ком и затолкал в ящик под диваном. Кира ненавидела, когда он так «складывал» вещи, а он только так и складывал.

– Ну, что скажете?

– Я надеюсь… вы шутите, Сергей Константинович? – пробормотала бедная Валентина. – Это ведь… шутка?

Сергей сам не знал, шутка это или нет. И по Валентининому лицу определить ничего не удалось.

– Получается так, что больше некому, – заявил он, задумчиво рассматривая собственную физиономию в стекле книжной полки. Валентинина физиономия в нем тоже отражалась, и ему вдруг стало смешно, что нынче он такой заправский сыщик.

– Почему… некому? – спросила Валентина. – А разве кошмарный преступник…

– Да что-то не выходит у меня ничего с кошмарным преступником!

– А разве…

Да, подумал Сергей, дело плохо. И еще хуже то, что он отлично понимал Киру, которая кричала ночью что-то вроде «руки прочь от моей семьи». От Валентины с ее лиловыми глазами, «бэрэтом», золотым зубом, плюшками, которые она вечно пекла Тиму «в утешение», любовью к чудовищным дамским романам и первым весенним цветочкам, с ее высокопарной речью и готовностью мчаться помогать по первому зову, со смешными ужимками старой девы и неистовой преданностью семье!..

Семье Сергея и Киры.

– Во сколько вы ушли отсюда позавчера?

– Я же говорила, – пробормотала Валентина и сорвала с головы «бэрэт», – как только Кира…

– Во сколько это было?

– Я же говорила. После семи, по-моему…

– И сразу ушли домой.

– Сразу, да, – подтвердила Валентина. Сергей подумал, что она сейчас заплачет, и стиснул зубы. – Я пошла потихоньку по лесенке, потому что лифт не работал, а у меня…

– Радикулит, – перебил он, – я знаю. Валентина, это очень важно. Кого вы видели на лестнице или возле дома?

Глаза у нее налились слезами.

– За что вы меня мучаете? – спросила она Сергея. – Я ни в чем не виновата!

– Кого, Валентина? Вспомните. Вы должны.

– Сереж, вставай! – прокричала откуда-то Кира. – Тим, ты тоже вставай. Сейчас мы все опоздаем.

Ужас перед возможным опозданием был навязчивой идеей его жены. Она никогда и никуда не опаздывала.

Валентина оглянулась в ту сторону, откуда слышался Кирин голос, и на лице ее отобразилась тоска. Больше всего на свете ей хотелось мчаться туда и принимать участие в привычных и безопасных утренних хлопотах, и собирать ребенка в школу, и называть Киру Кирочкой, и декламировать из Бальмонта – как всегда.

– Валентина, кого вы видели?

– Никого, – мучительно выдавила она, – никого. На улице я не обратила внимания, потому что мне… У меня прострел…

– Какой прострел? – не понял Сергей, которому с некоторых пор везде начали мерещиться пистолеты.

Валентина всхлипнула и утерлась платочком, вынутым из рукава. На платочке были вышиты лютики и инициалы.

– Спина. Сергей Константинович, надо ли так меня терзать? Я ведь даже… – Тут она завсхлипывала быстрее. – Я ведь даже не знала бедного мальчика, а он… такой молодой…

– На улице тоже никого не видели?! – рявкнул Сергей, чувствуя себя фашистом из «Семнадцати мгновений», истязающим женщин и детей.

– Нет… Никого. Я… у меня прострел. Я шла медленно, и под ноги только смотрела, все боялась, что упаду.

– Господи, что тут происходит?! – изумилась Кира. – Валентина, почему вы плачете?! Сереж, ты что?

– Ничего.

– Кирочка! – возопила Валентина, потянулась и припала к ее груди. – Кирочка, он меня… допрашивает!

– Сергей!

– Ничего я не допрашиваю, – растерянно оправдывался он, – я пытаюсь выяснить, кто был на улице, когда она вышли из подъезда, только и всего.

Валентина бурно зарыдала.

– Мама! – фальцетом закричал Тим. – Мам, где мои черные штаны?!

– Не плачьте, Валентина, и не обращайте на него внимания, вы же знаете, что он у нас… бесчувственный и не умеет разговаривать с людьми. – Убийственный взгляд в сторону мужа.

– Мам, я не могу найти штаны!

– Тимочка, – провсхлипывала Валентина, – я вчера их постирала, мальчик. Посмотри в гардеробе на вешалке. С правой стороны. Правее куртки.

– Мам, чем это воняет?!

– Должно быть, это убежало молоко, – решила Кира и добавила: – Все из-за тебя, Сергей!

– Нет-нет, – неожиданно запричитала Валентина, – Сергей Константинович ни при чем, это я забыла о своих утренних обязанностях. Простите, простите меня!

Тут она подскочила, поцеловала Киру и тяжелой рысью побежала в сторону кухни.

– Ты ненормальный. Что ты к ней пристал?

– Я нормальный. Мне нужно знать, что здесь произошло. Я могу узнать это только одним способом – заставить всех отвечать на вопросы.

– Ты инквизитор, – в лицо ему выпалила Кира.

– Пап, привет, – сказал Тим. В голосе было удивление, как будто он не ожидал его увидеть.

– Штаны нашлись?

– Ясный перец.

– Нужно самому знать, где твои вещи, а не спрашивать у Валентины.

– Да ладно, мам.

– Не «да ладно», а нужно следить за своим барахлом!

– Я слежу!

– Я вижу, как ты следишь! Валентина постирала твои брюки, а ты знать не знаешь!

– Ясный перец, что не знаю, ведь не я стирал!

– И очень плохо!

– Брейк, – объявил Сергей, – счет по очкам равный. Окончание матча переносится на вечер.

– Мне надоела твоя убогая терминология, – отчеканила Кира и ушла.

Тим и Сергей переглянулись.

– Она чего? Злится, да, пап?

– Она расстроена из-за того, что убили Костика, а мы до сих пор не знаем, кто это сделал.

– Ах да, – вспомнил Тим, – ты говорил, что его Валентина замочила!

Страшный, ужасающий, неправдоподобный грохот грянул из кухни, что ясно свидетельствовало о том, что Валентина все слышала.

– Черт бы вас всех побрал! – завопила откуда-то Кира.

На работу ее повез Сергей.

Замок, вставленный в рулевое колесо ее «Фиата», отсырел и не проворачивался.

– Надо было масла капнуть! – заорал Сергей после нескольких потряхиваний, подергиваний и двух ударов кулаком. Ясный перец, что замок им не открыть.

– Ну и капнул бы! – тоже заорала Кира, позабыв, что они развелись и он не может и не должен капать ей в замок масло.

– Я сейчас опоздаю, – поддал жару Тим из Сергеевой машины, и Кира, подхватив портфель, перебежала в джип.

– Ключи где?!

– Какие ключи?

– От твоей машины!

– Откуда я знаю! Они были у тебя!

– Не было! Ты ее открывала, а не я!

Кира поняла, что вот-вот во всех окнах дома появятся любопытные физиономии. Представление они устроили на славу, играли вдохновенно и с огоньком.

Ключи нашлись в кармане ее куртки, и она швырнула их в окно, Сергей поймал, и запер машину, и включил сигнализацию.

– Вечером капнем масла, – пообещал он, сдавая назад в тесном переулке. Кира зажмурилась.

Ее муж всегда ездил так, что хотелось натянуть на голову одеяло, чтобы не видеть приближающуюся собственную ужасную кончину, которая могла приключиться в любую секунду. Бампер «Тойоты» замер в сантиметре от чьего-то чужого бампера, и Сергей нажал на газ.

В это утро он превзошел самого себя. Тим не опоздал в школу, но, когда Сергей привез Киру на Маросейку, к дверям родной редакции, спина у нее была постыдно мокрой – от страха.

– Не смей так ездить, – сказала Кира, – да еще с ребенком!

– Мы опаздывали, – хмуро заметил он.

– Ну и что?!

– Ты ненавидишь опаздывать.

– Еще больше я ненавижу, когда ты так гоняешь. Это лихачество в Москве…

– Кира, – перебил он, – выясни у своего Лени Шмыгуна, какие именно документы он привозил тебе на дачу. Выяснишь?

– Зачем?

– Ты вообще-то подписываешь финансовые бумаги?

– Вообще-то да. Когда нет Костика или Батурина.

– Костика не было, правильно?

– Правильно.

– А Батурин был, – напомнил Сергей, – ты ему статью по факсу отправляла, он в Малаховку приезжал и возле калитки стоял. Правильно?

Кира смотрела на него.

– Почему Шмыгун повез бумаги тебе в Малаховку, а не дал подписать Батурину в Москве?

Мобильный телефон затрезвонил, как водится, в самый неподходящий момент.

– Да, – сказала Кира, с трудом сообразив, что нужно нажать, чтобы ответить, – да, привет. Нет, мы у подъезда. Что-о?

Сергей быстро взглянул на нее и выключил приемник, в котором развлекались оживленные сверх всякой меры утренние ведущие «Русского радио».

Продолжая слушать, она вырвалась из ремня, распахнула дверь, чуть не вывалилась наружу и потянула за собой портфель.

– Кира!

– Через сорок секунд. А милиция?

– Какая милиция, Кира?

– Мне надо бежать, – с отчаянием проговорила она, – там что-то случилось.

Аллочка Зубова приехала на работу раньше всех и довольно долго пряталась в «Макдоналдсе» на той стороне Маросейки. Просто так сидеть неприлично, и она тянула гнусный кофе из пластмассового стаканчика – только американцы могли догадаться наливать кофе в пластмассовые стаканчики! – а потом минеральную воду, потому что кофе, вставший поперек горла, надо было чем-то запить.

Всю ночь она думала, что ей делать с маньяком Лешей Балабановым, да так и не надумала. Проще всего и, наверное, лучше было бы рассказать все отцу, но Аллочкина гордость и Аллочкина самостоятельность встали насмерть – рассказывать нельзя.

В конце концов, она так и не поняла – то ли Леша душевнобольной, и тогда его нужно подвергнуть освидетельствованию, то ли играет в какую-то игру, и призом в ней – она, Аллочка.

У нее не было никакого опыта общения с такими… навязчивыми поклонниками. Ее всегда бережно охраняли, как вазу династии Цин. Знакомства были только проверенные и подходящие – молодые люди, играющие в теннис и гольф, с дипломами Итона и Гарварда, девушки в очках, говорящие на трех языках и катающиеся на горных лыжах. Среди них тоже попадались всякие – плохие, хорошие, умные и просто болваны, – но они были «благонадежны» и безопасны.

Леша же Балабанов явно опасен, и что ей теперь делать, Аллочка не представляла.

Еще она замучилась с тем, что знала она одна и что могло послужить объяснением, кто убил Константина Сергеевича. Но кому можно рассказать об этом?!

Если бы, как Верочка Лещенко, она дружила с Кирой или хотя бы была уверена, что Кира выслушает, не станет ее гнать и кричать, чтобы она привела в редакцию папу, а сама больше не являлась, как кричал в последний раз Костик, Аллочка все бы ей рассказала, а уж Кира-то придумала бы, что делать дальше!

Она такая умная и рассудительная, Кира Ятт.

Аллочка все пряталась и все высматривала красный «Фиат», и – честное слово! – если бы Кира приехала одна, выскочила бы, перебежала Маросейку, остановила ее и заставила бы выслушать.

Конечно, она не станет жаловаться на Лешу, но рассказать, чтоона видела , кто подложил Константину Сергеевичу в портфель листок из Кириной рукописи, должна обязательно, и расскажет, если только та станет ее слушать!

Киру она пропустила. Почему-то она приехала не на своей машине. Ее привез громадный, как танк, не слишком чистый темный джип, и Аллочка поняла, что приехала Кира, только когда начальница выпрыгнула из него и побежала к стеклянному подъезду редакции.

Аллочка бросила свою минеральную воду, некоторое время возилась с портфелем, ремень которого запутался в неудобной спинке привинченного к полу стульчика, выскочила, побежала и опоздала.

Кира уже скрылась за чистым вестибюльным стеклом, и не было никакого смысла гнаться за ней дальше – все равно поговорить в лифте им вряд ли удалось бы.

Косясь по сторонам, чтобы Леша Балабанов не подкрался незамеченным, она чуть не бегом пересекла стоянку и…

– Доброе утро, лапочка, – пропел ей в ухо сладкий змеиный голос. – Опаздываешь?

Аллочка вздрогнула, шарахнулась и чуть не уронила портфель. Леша поддержал ее под локоть. Она вырвала руку.

– Что ты брыкаешься? У тебя на раздумья была целая ночь. Соскучилась по мне, малышка? Думала о своем мальчике?

– Леша, ты просто больной, – заявила Аллочка. Было не так страшно, как вчера, потому что вокруг люди шли на работу. – Отстань от меня! Зачем я тебе нужна?!

– Ты мне не нужна, кисочка, – шипел Леша и гладил сзади ее шею. Волосы на затылке встали дыбом, как будто по шее прополз червяк. – Ты мне совсем не нужна, и не надейся даже. Но я тебе сказал – пикнешь, я тебя уколю. Видела мой шприц?

Он сунул руку в карман ее пальто, схватил Аллочку за пальцы и стал их выкручивать. Она замычала от боли, глаза налились слезами.

Закричать? Затопать ногами? Позвать охрану?

Он выкручивал ей пальцы сильно и как-то очень умело. Рука по локоть запульсировала и как будто моментально раздулась.

– Мне от тебя ничего не надо, деточка. – Леша нежно прижался щекой к ее макушке, а пальцы в кармане сдавил еще сильнее. – Только два раза. Два разочка. Я тебя трахну, и все. Чтоб ты, ласточка, знала, как авансы раздавать, а потом на попятный идти!

– Я ничего не раздавала!

– Ну, конечно, – согласился Леша, – скажи еще, что ты вообще никогда на меня завлекательно не смотрела и ножки не показывала! Тебе это просто так не сойдет, киска. – Он выпустил ее руку, потому что с плеча у него соскользнула сумка и ему пришлось ее поправить. Зато теперь он запустил пальцы ей в волосы. – Ты аристократка, а я ничтожество, и я тебя трахну, потому что я так хочу, а не ты! И можешь быть свободна, моя козочка. До следующего раза. И папочка ничего не узнает. Не узнает, правда ведь?

– Пошел. Ты. К чертовой. Матери, – раздельно выговорила ему в лицо собравшаяся с силами Аллочка. – Понял? Если ты больной, иди и лечись! Или отстань от меня! У меня на мобильном есть кнопка экстренного вызова. Я ее нажимаю, и они приезжают в течение одной минуты, это проверено. Хочешь? Нажать?

– Дрянь, – процедил Леша, улыбаясь, – дрянь паршивая! Какая же ты дрянь!

Аллочка вдруг поняла, что напугала его, и эта мысль подействовала на нее как живая вода на мертвого Ивана-царевича. Она вдругувидела , что вокруг день, людная улица, редакционный подъезд, и вообще – никто не смеет разговаривать с ней так, как разговаривал Леша!

– Ты же знаешь, – он все еще улыбался, – я тебя, суку, из-под земли достану. Никто ничего не поймет, даже твой папочка. Раз – и нет тебя!

– Да тебе к тому времени будет наплевать, – пообещала новая решительная Аллочка, – есть я или нет меня! Если тебя даже удастся отскрести от асфальта, трахаться ты сможешь только в следующей жизни. Ты веришь в переселение душ, Леша?

– Посмотрим, – процедил он, – сука!

– Посмотрим, – согласилась Аллочка.

Пальцы все еще горели, и руке было больно – почему-то стреляло в локоть, – но Аллочка неожиданно уверилась, что справится, непременно справится с этим самым Лешей, и ее гордость и самостоятельность не будут негодовать – она справится с ним сама. Уже почти справилась.

Ей нужно найти Киру и заставить выслушать ее.

На третьем этаже, где сидело начальство, было как-то странно – как будто нагрянула налоговая полиция и никто толком не знает, что нужно делать: то ли притвориться, что ничего не происходит, то ли совершить массовое самоубийство, чтоб долго не мучиться.

В приемной, куда Аллочка первым делом заглянула, находились Батурин, секретарша Раиса и незнакомый высокий мужик в очках.

– Доброе утро, – пропищала Аллочка. И голос, и тон показались ей ужасными, – извините, пожалуйста, Кира Михайловна на месте?

– Она… сейчас занята, – неуверенно произнесла Раиса и посмотрела на Батурина, – только вот… Григорий Алексеевич… а Кира…

В коридоре, за спиной Аллочки, останавливались какие-то люди, заглядывали внутрь.

– Зайдите, – приказал ей Батурин, – и закройте за собой дверь.

Аллочка послушно втиснулась в приемную и прикрыла дверь перед чьим-то любопытным носом. Кажется, это был Верочкин нос. Аллочка испытала прилив здорового злорадства.

– Что вам нужно?

– Григорий Алексеевич, мне нужно поговорить с Кирой Михайловной. Прямо сейчас.

Незнакомый мужик усмехнулся. Батурин вздохнул.

– Вы можете поговорить со мной. Не сейчас, а через… часок. Это все? Вы свободны.

– Не знаю я! – послышался совсем близко растерянный голос Киры. Аллочка оглянулась и увидела ее.

Она стояла в дверях своего кабинета – черный свитер, черные джинсы, длинная цепочка с ручейком разноцветных камней, лохматая челка до глаз, выстриженный затылок, на лице никакого макияжа.

Вот бы мне стать такой, горячо подумала Аллочка, такой стильной, классной, талантливой. Нет, не стать.

– Я ничего не понимаю. Здравствуй, Аллочка.

– Здравствуйте, Кира Михайловна.

– Кира, – Раиса всхлипнула, – но никто, ты понимаешь, никто не заходил!

– Понимаю, – кивнула Кира.

– А… что случилось? – тихонько спросила Аллочка.

Батурин чуть-чуть отступил, словно допуская ее в круг посвященных, и Аллочка заглянула Кире за спину.

Кабинет напоминал апартаменты главы Временного правительства Керенского после визита революционных матросов.

Бумаги устилали серый ковер. Стол был выпотрошен, пустые ящики валялись рядом. Самый нижний, очевидно, запертый на замок, был выдран с мясом. Из передней панели торчали шурупы. Маленькая головка стильной лампочки на журавлиной шее была свернута и перегнута. На стеллаже не осталось ни книг, ни кассет. Даже белый горшок с худосочным цветком скинули на пол, и бледные листья, придавленные тяжелой глиной и комьями земли, казались мертвыми.

– Кто это сделал?!

Незнакомец опять хмыкнул и заметил в пространство:

– Хороший вопрос.

– Аллочка, это мой муж Сергей, – быстро представила Кира, – Сереж, это Аллочка Зубова, наша журналистка.

– Здрасте, – сказал муж Сергей.

– Здравствуйте.

– Я пришла, – насморочным голосом вступила Раиса, – я пришла, а дверь открыта, и тут… такое безобразие!

– Дверь в коридор тоже была открыта? – спросил Кирин муж быстро.

– Ну да! Она и была открыта. В приемную то есть, а в кабинеты мы сроду двери не запираем! От кого нам запираться-то!

– Действительно, от кого? – сам у себя спросил муж.

Аллочка улыбнулась. Этот муж очень подходил Кире и как будто дополнял ее, и у него были быстрые, внимательные, темные глаза.

– Скорее всего вчера, – подал голос Батурин, – вечером скорее всего…

– Почему?

Это Кира спросила.

Батурин, тяжело опираясь на палку, пробрался внутрь. Палка оставляла на белой бумаге круглые вмятины.

– Лампа, видишь, как свернута? Верхний свет не горел. Под лампой смотрели бумаги. Значит, было уже темно.

Он пристроил свою палку к столу и наклонился. Поднял несколько бумажек и посмотрел по очереди в каждую.

– Что у тебя пропало, Кира?

– Откуда я знаю! – Она тоже пробралась по бумагам и присела рядом. – Это теперь никто не поймет!

– Тем не менее здесь что-то искали, – заметил Сергей, – и насколько я могу судить, довольно поспешно.

– Поспешно! – фыркнула Кира. – Всю комнату разгромили! Да что тут, черт возьми, можно искать?! У меня нет никаких секретных документов! У меня сейфа даже нет!

Сергей посмотрел на Батурина.

– И у меня нет, – зачем-то сказал тот, – у Костика есть.

– Надо посмотреть.

Батурин выпрямился, взял палку и захромал мимо Аллочки к выходу из кабинета. Как только он вышел, а следом за ним Сергей, в дверь протиснулась Раиса. Постояла, пооглядывалась и взялась за щеки.

– Господи, да что на нас за напасти такие!

– Все цело, – сказал где-то Батурин, – хотя сейф пытались открыть. Во сколько вы вчера ушли, Раиса?

Та помолчала.

– Часов в семь, – наконец изрекла она и гордо высморкалась. – Вас не было.

– Я позже приехал, – согласился Батурин.

– А во сколько уехал? – спросила Кира. Сидя на корточках, она собирала бумаги. Потом вдруг перестала собирать и кинула их обратно.

– Я точно не помню, Кира.

– Мы… встретились с Григорием Алексеевичем примерно в полдесятого, – тихонько вставила Аллочка, – помните?

Батурин кивнул.

– Значит, в полдесятого.

– И когда ты уходил…

– Нет, – ответил Батурин, – в коридоре никто не стоял, под подоконником никто не прятался, следом за мной никто в кабинет не вошел. По крайней мере, я не видел.

– Что могли искать? – пробормотала Кира растерянно. – Ну что? Устав компании? Старые статьи? Визитные карточки?

Ее муж присел на корточки и задумчиво почесал нос:

– Непонятно, нашли или нет? То, что искали. Вот это действительно непонятно.

– А это имеет значение?

– Еще какое, – сказал муж.

Кира подняла голову и посмотрела на них обоих – сначала на мужа, а потом на Батурина.

– Это из-за Костика?

Батурин пожал плечами:

– Не знаю. Хотя его сейф пытались открыть, там свежие царапины.

– Какая-то ерунда! – беспомощно сказала Кира. – Ужас какой-то!

Ее муж выпрямился, зачем-то отряхнул на коленях джинсы и посмотрел на нее.

– Я думаю, что убийство здесь ни при чем. Это… из другого фильма.

– Какого фильма, Сереж? – с досадой спросила Кира. – Что ты все выдумываешь!

– Из фильма про жуликов, – сказал он непонятно. – Будете ждать ментов или все тут уберете и скажете, что так и было?

– Да не можем мы тут ничего убирать! – закричала Кира. В первый раз в жизни Аллочка слышала, как она кричит. – А вдруг тут улики какие-нибудь?! Отпечатки пальцев?!

– Нет тут ни улик, ни отпечатков пальцев. Кира, я тебе позвоню.

И он ушел, осторожно пробравшись между опрокинутой мебелью и россыпью бумаг. Раиса заплакала, и Батурин на нее прикрикнул. Аллочка помалкивала.

– Аллочка, я пока не могу ни о чем разговаривать, – не оборачиваясь, сказала Кира. Она ходила по ковру, устланному бумагами, присаживалась и смотрела, но в руки ничего не брала. – Зайди попозже, ладно?

– Или у вас срочный вопрос?

Аллочка посмотрела на Батурина, а он на нее, и, встретившись взглядами, они не сразу смогли отвести их друг от друга.

«Поверил или нет, что у меня роман с полоумным Лешей», – вдруг стремительно подумала Аллочка. Ужасно, если поверил.

Батурин был широкий и крепкий, короткие волосы, темные глаза. Аллочка никогда не видела его в костюмах, он носил свитера и толстые куртки, которые очень ему подходили. Однажды Аллочка была на совещании, которое он проводил, и пришла в восторг – так виртуозно он управлялся с журналистами, так твердо и без показного хамства умел поставить на место или выразить неудовольствие.

Потом она стала читать его материалы, каждый по нескольку раз. Он писал профессионально, сильно и как-то так, что Аллочка, москвичка, богачка, немножечко эгоистка, благополучная, сытенькая, ничем не опечаленная, начинала проникаться жгучим сочувствием к неизвестным, далеким странным людям, о которых говорилось в статье и чья жизнь была примерно так же далека от Аллочки, как планета Марс.

И войну она стала ненавидеть именно из-за Батурина.До него ей не было никакого дела – есть война или нет войны. Все это происходило слишком далеко и казалось неправдоподобным, а Батурин приблизил, заставил рассматривать, сострадать, негодовать и стыдиться. Неизвестно, как ему это удавалось, но Аллочка была уверена, что он пишет специально для нее, только для нее, для нее одной, чтобы она увидела, поняла, испугалась или возгордилась.