Певец страны Тангейзера. Избранные стихотворения и драмы Уве Ламмла в переводе с немецкого Романа Кошманова (Пилигрима)

Переводчик Роман Кошманов (Пилигрим)

© Уве Ламмла, 2025

© Роман Кошманов (Пилигрим), перевод, 2025

ISBN 978-5-0067-6157-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Поэт-переводчик Роман Юрьевич Кошманов

(лит. псевдоним Роман Пилигрим, род. в 1973 году, г. Воронеж, Россия). По окончании Воронежского музыкального училища (факультет дирижирования академическим хором) поступил в Воронежскую Государственную Академию Искусств, где закончил два факультета: дирижирования академическим хором и факультет сольного пения. После окончания академии, в 1999 году, приглашён на работу в Германию как тенор, где и работает по сей день. Серьёзно увлекается живописью, литературой, с 2012 года – поэтическим переводом, пишет музыку. В 2014 г. выпустил музыкально-поэтический опус – компакт-диск «Квестенберг: гимны и песни для солистов, хора и оркестра», с музыкой, написанной на стихи поэта Уве Ламмла.

Эта книга – лишь краткая ретроспектива творчества выдающегося современного немецкого поэта Уве Ламмла, скоропостижно скончавшегося на взлёте своих творческих сил, который оставил после себя светлую память, неизгладимый след в искусстве и множество незавершенных планов. Она издана в память о многолетнем благодатном поэтическом и духовном союзе двух друзей и соратников. В книгу вошли избранные стихотворения из тридцати сборников. Кроме того, здесь представлены драмы «Полифем», «Медея», «Орфей», «Анна Луиза». Вступительное эссе объясняет, почему немецкий поэт желает обратиться к русскоязычной аудитории.

Уве Ламмла (21.01.1961 – 16.03.2024)

родился году в городе Нойштадт-на-Орле, Тюрингия; с ранней̆ юности писал стихи в классическом стиле, и на классические темы. Поэт всегда сознательно держался в стороне от современного литературного истеблишмента, который по большей мере отрицает традиционные формы, намеренно умалчивая о национальных особенностях, зачастую искажая постулаты христианства.

С 1995 зарабатывал на жизнь книготорговлей и издательской деятельностью, имея собственный̆ бизнес – издательство «Arnshaugk-Verlag».

С 2009 года, помимо стихотворений, писал драмы и литературные эссе. В своём творчестве поэт опирался на народную песню и церковные песнопения, на лучшие образцы немецкого классицизма, романтизма, а также драматизма Клейста и Граббе. Автор часто обращался к темам, намеренно умалчиваемым в Западном мире, тем самым развенчивая его современную мифологию.

Господь меня сюда привёл

«Счастья тот вкусить не сможет,

Кто на бреге адских вод

Не осмелится украдкой

Преломить небесный плод.»

Бесспорно, это довольно необычно для поэта, опубликовать свои произведения в переводе с оригинала, ещё до того, как он получил известность и признание на родине. Древняя истина гласит о том, что нет пророка в своём отечестве, – она давно сильно подешевела, хотя вряд ли найдётся такой поэт, который не считает, что заслуживает гораздо большего внимания, чем это происходит на самом деле. Лично мне всё это совершенно понятно. И, тем не менее, так как я в течение 40 лет занимаюсь литературной деятельностью, поэзией и прозой, и получил довольно большое признание среди многих знаменитых людей, и в личных беседах, и в частной переписке, но, по какой-то странной причине, – только не в публичной сфере, мне не нужно быть знатоком «теорий заговора», чтобы не заподозрить этакое спланированное умалчивание обо мне и моём творчестве. Я ни в коем случае не отшельник-еремит, не изгой, я успешен как издатель и продавец книг, состою в переписке со многими деятелями культуры и многочисленными СМИ, но я всё равно натыкаюсь на глухое молчание, как только где-либо заходит речь о моём литературном творчестве.

На эту тему у меня есть масса историй и даже анекдотов, но меня интересуют не создавшиеся условия для моего творчества в Германии, а – русская публика, с которой хочу познакомиться, надеясь увлечь её этим изданием. Во-первых, немецкая поэзия традиционной направленности уже давно воспринимается в России с гораздо большим интересом, чем в немецкоязычных странах. Например, произведения поэта Рильке в России издаются тиражом, примерно на 20 процентов большим, чем где бы то ни было. Во-вторых, благодаря болезненному опыту вестернизации в девяностые годы прошлого столетия, русские люди гораздо больше открыты для альтернативных интерпретаций истории или концепции понятия свободы, чем тот же избалованный «зажиточный» Запад. В-третьих, и это является решающим пунктом для моего начинания: марксистский террор, чего бы не предпринимал, не смог лишить россиян их набожности, религиозного сопричастия чему-то высшему, и глубинного мужества веровать, да и понятие – «народ» здесь по-прежнему священно, также, как и чувственное отношение к искусству. Несмотря на то, что народную песню, церковные псалмы и гимны я считаю одними из главных вдохновителей и источников моего поэтического творчества, я совершенно не хотел бы ограничиться обращением только к так называемой – «церковной аудитории». И, кроме всего прочего, – то воодушевление, которое происходит от глубочайшей веры в Бога, остается важной предпосылкой для проявления вышесказанного в моих стихотворениях и драмах, способствуя в поиске душевной радости, не желая вызвать у читателя раздражение или гнев.

Поэт, мне думается, должен остерегаться попытки самому истолковывать свои собственные произведения. Но, тем не менее, я должен следовать просьбе переводчика – о подробном вступительном слове, о моём предисловии, чтобы раскрыть намерения, которыми я руководствовался в подготовке этой публикации, с целью пояснения выбора произведений, вошедших в эту книгу.

Цель первая – по возможности, попытаться исправить мнимый образ современной немецкой литературы, той, что ныне, с большим успехом, распространяет тенденции индустрии так называемой западной культуры, которая охотно подхвачена и воспроизводится русскими интеллектуалами, ориентированными на запад. Но есть «потаённая» Германия, есть целая плеяда поэтов, которые не особо желают подчиняться общепринятым, сегодняшним, требованиям государства и гражданского общества, в плане выбора темы или формы творчества, предпочитая не попасть в число раболепных друзей сильных мира сего и крупных издательств, участвующих в раздаче всяческих литературных премий.

Когда, в 1986 году, я основал издательство «Arnshaugk», моя собственная поэзия – ещё ходила в «детских сандаликах», но уже в то время мне был чрезвычайно интересен альтернативный форум, другое звучание, выбивающееся из общей гармонии. С конца 1970-х годов я был активным участником в различных литературных обществах в Мерзебурге, Айзенахе, Потсдаме, Лейпциге и, наконец, в Нордхаузене. Однако в то время я разделял широко распространённое заблуждение о том, что подавление самобытной немецкой литературы было связано только с правлением коммунистической партии в центральной Германии, но, когда я переехал в Мюнхен в 1984 году, то с удивлением обнаружил, что здесь с этим ситуация ещё более катастрофична. В то время, когда коммунисты запрещали – национальное, мифическое и религиозное содержание, «свободный Запад», сводным хором, пел в унисон, преклонившись перед англосаксонским диктатом, считая, что классическая форма произведений является тоталитарной, с которой просто необходимо бороться. Рифма, структура, форма, и, в общем, любая грань подхода к речи, к родному языку, как к языку высокого литературного уровня, выходящему за рамки повседневной жизни, допускались только в области – сентиментальной, такой как музыкальный хит, или комедия, шутка и пародия, и, в тоже время – в произведениях, которые должны были восприниматься «всерьёз», также не должно было быть так называемых «анахронизмов». «Запрет» на рифму был несколько ослаблен после начала этого тысячелетия, но это произошло только потому, что публика совершенно потеряла чувство ритма и чувство гармонии настолько основательно, что пробуждение в массах тяги к народной песне, или чувство радости от фольклора и традиций, всё равно должны были остаться – парадоксальным «нишевым» явлением. Если мне удастся привлечь внимание читателя этой книгой, то наверняка многие поэты-переводчики будут готовы представить русским людям целый ряд немецких авторов, о которых, пожалуй, любитель поэзии не мог и мечтать. В связи с этим – я стою в форпосте этого движения.

Вторая цель, которую я хочу достигнуть, изданием этой книги, – касается отношений между немецким и русским народами. Американские политики уже не раз проговаривались о том, что поддержание, на должном уровне, враждебности между немцами и русскими было основной заботой англосаксонской политики со времен Бисмарка, здесь Америка твёрдо шла по стопам Англии. Бисмарк же, как ярый прусский патриот, попытался Германию – «овосточить», но Аденауэр, как враг Пруссии, делал всё, чтобы страну – «озападить». Исходя уже из того факта, что ни одна немецкая область не произвела на свет столько поэтов, сколько Силезия, что Кенигсберг объединяет антагонистов Канта и Гамана, то можно сделать вывод, что немецкий дух философской мысли, по сути своей, – континентален, скорее восточный, и ни в коем случае не атлантической направленности. Близость Бисмарка к России, о которой мы знаем из его воспоминаний о Санкт-Петербурге, объясняется не только политической тактикой удержания Франции на расстоянии, но и схожестью менталитета наших народов. Нам хорошо известно, что концепция Гердера о славянах направлена на изучение чисто лингвистического феномена, который позднее интерпретировался биологизмом 19-го века в сторону расистской направленности. Если мы хорошо вглядимся в дохристианскую мифологию вендов и других племён Восточной Европы, то мы ясно увидим здесь тесную связь с германскими традициями. Я убежден, что русские «по крови» намного ближе к нам, немцам, чем, например, французы. Таким образом, я хочу сказать, что речь идет не только о мире на всём фронте между незнакомцами и чужаками, но о том, что необходимо осознать нашу глубокую связь, которая многим старше всеобщего связующего элемента – христианства.

Третья цель – может также показаться политически направленной. Хотя поэт определённо должен держаться подальше от повседневной политики и особенно пропаганды, и ему желательно не примыкать к одной или другой партии, всё же искусство всегда – светское, и, следовательно, не может не выражать стремлений и чаяний людей. В моих произведениях часто говорится о «рейхе», самом главном, центральном мифе немцев. Тот факт, что несведущие люди использовали этот термин, это понятие в унизительной форме, и произносить его сегодня лучше не стоит, то эти доводы столь же несостоятельны, как и аргументы против использования понятий: «народ», «преданность», «свобода» или «мир». Существует царство (рейх), которое, согласно слову Спасителя нашего, не принадлежит этому миру, но это не то, что мной подразумевается. Нельзя не отметить того факта, что объединение германских племён немыслимо без христианского универсализма. Идея царства (рейха), как универсального, общезначимого, в немецком понимании – государства, соответствует идеи о универсальности Бога и конкретному воплощению «Назарета» (в понятии – ветвь). Центральное место в немецком рейхе занимает Кифхойзер, где дремлет в своей пещере-гробнице Ротбарт (Фридрих Барбаросса), в легенде о котором, так уж случилось, смешались два императора. Это поразительно, что Фридрих II, «Чудо Света», который согласно мифу Кифхойзера о «величии империи», как говорится, унёс её с собой в могилу, – умер спустя 269 лет после воцарения короля Генриха I Птицелова. Поэтому подавляющая часть немецкой истории проходила как бы в осознании того, что было утеряно что-то лучшее, самое важное – сердцевина. Это совершенно не совместимо с представлением Шпенглера о росте, цветении и увядании культур. Согласно этой идее, немецкая история была обезглавлена ещё в младенчестве, и поэтому была заведомо обречена на вечную незрелость. Конечно, речь идёт не просто о проклятии, но и о мечте о великом возрождении. «Величие империи» следует сразу за «темным средневековьем», периодом истории, о котором мало что известно, о времени, которое, как утверждают некоторые исследователи, – вообще не существовало.

Этот тезис подтверждается, по крайней мере, странной близостью готики к позднеантичной романской архитектуре и музыке, и необычно блеклыми списками правителей с их свершениями, которые не нашли должного отражения в поэзии. В целом, историки должны придавать искусству прошлого гораздо больший вес, чем дошедшим до нас историческим документам, потому что в отличие от хроник, пактов и договоров, искусство не могло быть сфальсифицировано. «Песнь о Нибелунгах» восходит ко времени периода великого переселения народов, но, известная нам, гениально разработанная версия этого шедевра, датируется 13-м веком. Когда в ней упоминается «император», речь идёт не о Риме, но о Константинополе, и идея какого-то давнего и нерушимого или обновлённого западного Рима, в то время, несомненно, не была устоявшейся и общепринятой. Несмотря на все неопределенности в средневековой истории, следует отметить, что возрождение Рима сопровождается чередой инсинуаций и интриг, причем венецианцы, «предки» нынешних специалистов секретных служб, играют в этом действии не последнюю роль, которую нельзя недооценивать.

В любом случае, Немецкое Величие, вернее стремление к нему, всегда находилась в конфликте с Римом, – невероятно мстительной «инстанцией», действия которой Константин Великий никогда не одобрял, не соглашаясь с стремлением последнего утвердиться в качестве «Центра мира». Древний Рим ведь уже являлся культурным центром, и христианство утвердилось в эллинистическом мире, благодаря подвижничеству апостола Павла и его последователей. Разграбление Константинополя в 1054 году, и последующая схизма (церковный раскол) не должны были просто «кануть в Лету», как посчитал Второй Ватиканский Собор, но явиться предпосылкой к планомерному усилению позиций Рима, что и пытается Папа Франциск осуществить сегодня. Папа Римский всегда носил титул Pontifex Maximus, то есть – имеет титул римского чиновника, который должен стоять выше всех мировых религий. Теперь иезуит от Уолл-стрит вновь не теряет надежду стать если не хозяином, то точно властителем дум мусульман и буддистов. Мне не верится, что этот «великий план» может быть успешным, но намерение – дьявольское.

В этой ситуации немцы, несомненно, должны обратиться к Византии, – опять же к рейху или империи, которая однажды уже была поддержана властителями германских земель. Осознание этого тезиса совпадает с тем мнением, что якобы новый рейх-империя больше не может существенным образом опираться на немецкий народ. Но ведь тогда получается так, что новую Византию могли создать только немецкий и русские народы, и с исторически гораздо более сильным основанием, чем так называемая германская Римская империя. Это не что иное, как – «дальнейший проект», который, в отличие от территориального понятия «Евразия», не является материалистическим, но сможет помочь немецкой молодёжи хотя бы подумать над этой перспективой. Одно из моих основных убеждений заключается в том, что у Бога по-прежнему существуют большие планы на нас – немцев, а проигранные войны, оккупация, упадок и подъём – всё это лишь испытания крепости нашего духа. Возможно, что когда-нибудь появится нечто такое, что будет носить название – Великая Византия. Если это не повод высказываться об этом в России, то, это было бы, как минимум, довольно странно.

Тогда почему это книга выйдет в свет не как манифест, а как сборник лирических и драматических стихотворений? Прежде всего следует помнить афоризм Ницше о том, что мысли, изменяющие мир, управляющие им, ступают «голубиными шагами». Не хочу обидеть политика или военачальника, но я убеждён, что самое главное – человеческое, исходит из сердца. Это большое несчастье, что немцы всех политических направленностей игнорируют поэзию, считая её даже неуместной в реальной истории, в происходящем сегодня. В связи с этим я не устаю повторять, что расцвет Германии в 19 веке был бы невозможен без Фридриха Шиллера, чьи произведения в то время лежали на каждой полке, на каждом камине. Я ни в коем случае не претендую на то, что создал произведения, того же масштаба, которые могли бы иметь подобный эффект, но надеюсь внести посильный вклад, который мог бы поощрить молодые таланты попробовать свои силы на литературном поприще. Немецкий классицизм парил в тени невероятного прогресса, Гердер не мог знать, что несравненный Гёте пойдёт по его стопам. Воскресение поэзии может создать предпосылки к появлению совсем другой элиты, чем та, которую мы имели последние сто пятьдесят лет. Современный прессинг, подавляющий стремления к такому воскрешению, при необходимости, наоборот, может повлиять на то, чтобы приложить все усилия, в течение собственной жизни, для достижения этой цели, которую, к сожалению, сегодня следует понимать, как – особо тяжкий грех. Настоящая поэзия имеет большее значение, чем собственный жизненный путь.

Мои стихотворения тесно связаны с природой и историей. В стихах о природе я пытаюсь быть рядом с поэтами 1930-х годов, которые внесли в поэзию точное наблюдение природы, описание животных и растений, которые больше не проводили параллельных связей всего живого с изменениями в человеческом настроении. Кроме того, я пытаюсь доказать, что предметом поэзии может быть не только каждое живое существо, но и каждая гора или камень, и даже, например, – химические вещества и элементы, причём не только природные, но и как результат человеческих исследований. Ни в коем случае мне бы не хотелось, чтобы мой «консервативный» взгляд на мир был бы заподозрен в фундаментальной враждебности к науке. Разумеется, я следую гётевскому подходу, согласно которому – познание природы нельзя проводить с помощью закручивания тисков и струбцин, поскольку настоящие знания могут быть достигнуты только благодаря любви и смирению. Для меня учёные – не «звездочёты» и «ускорители частиц», но – искатели, искатели нашего всеобщего исцеления. И мне известно, что извечный враг Христа – всегда будет врагом человека.

Помимо природы, в моих стихах я обращаюсь к немецкой истории, которая не может не быть моим попутчиком. В дополнение, к уже несколько раз упомянутому Гёте, не могу не упомянуть имя Мартина Лютера, о переводе Библии которого на немецкий язык, Гёте говорил, что возможно он сделал бы перевод лучше, и здесь нужно обязательно ставить акцент на слове – «возможно». Малоизвестно, что Гёте восхищался Лютером, и даже эпохой средневековья, что удивительно, но это действительно – факт. Но вот от людей, которые продолжают скрывать неприязненное отношение Гёте к Ньютону, и приписывают поэту оптимизм по отношению к прогрессу, другого ожидать и не стоит, и это тоже – факт.

О Лютере в России наверняка тоже циркулируют довольно авантюрные представления. Для этого есть две основные причины. С одной стороны, – неослабевающая с веками католическая инспирация, при которой Рим простил массу еретиков, а вот Лютера – нет. Это потому, что Лютер воткнул палец в очень больную рану. Он отрицает святость церкви как учреждения, лишая её той святости, которая на протяжении веков поддерживала мощь Рима непересыхающей золотой рекой, без которой тот не может, и не хочет обойтись. Речь идет совершенно не о святости Таинств или Благовещении Богородицы, а о святости бескомпромиссного права церкви. Религиозное право давно является «торговой маркой» Рима, а римское право, которое церковь перенесла в современность, является не чем иным, как правом собственности. Введение его в немецкие земли в конце средневековья было не только побудителем крестьянских войн, но и проявилось в росте враждебности по отношению к Риму, что в конечном итоге и привело к Реформации. В которой, в отличие от римского права, – германские луга и леса, а также, что важнее – слуги, женщин и дети не являются вещью, но становятся людьми, как минимум, – подопечными свободного человека. «Премодернистский» немец не знал понятия частная собственность, получив лицензию творить произвол, а имел только пожизненный феод, неся ответственность за него перед Богом и господином.

Здесь мне не хочется умалчивать о том, что Рим, в ответ на действия Лютера, а также на работу печатного станка, который сделал невозможным сохранение «тайны» Священного Писания, практиковал особое благосклонное отношение к астрономии, и потворствовал установлению новому антибиблейскому мировоззрению, хотя иезуиты прекрасно знали, что новые веяния и концепции появились именно в противовес Церкви. Но любой, кто ныне сомневается в Копернике, может быть уверен в том, что в его адрес всё ещё раздаются проклятия, которые много суровее, чем они были во времена Лютера. Смею пророчествовать, что последнее слово по этому вопросу ещё будет сказано.

Вторая причина появления искажённого образа Лютера, проистекает из смешения лютеранства с учениями Цвингли и Кальвина, то есть реформаторской церкви. Вообще я довольно хорошо отношусь к Фридриху Вильгельму I – «королю солдат», (в отличие от его сына, который «продал» Пруссию масонам, что, следовательно, означает – Англии), который, исходя из семейных обстоятельств, к моему сожалению, внес значительный вклад в объединение противоречивых протестантских учений. Лютер противоречит безальтернативности римского права, не ставя религиозное понятие «Предопределение» во главу угла, но описывает создавшиеся противоречия как неразрешимый конфликт, соответствующий миру падшему, в котором, несмотря ни на что, всё ещё правит Святой Дух, где по реформаторским понятиям – добро с самого начала свято, ну а зло, по понятным причинам, может даже иметь частицу светлой стороны. Прямым следствием этой доктрины сегодня является – англосаксонское высокомерие, которое рассматривает власть и богатство, достигнутые любым способом, – свидетельством Божьей помощи и благодати.

Последнее, чего бы я желал, чтобы мое понимание личности Лютера было воспринято так, что будто бы протестантские церкви чем-то лучше, или даже предпочтительнее католических. В римской церкви сегодня существует гораздо больше сопротивления тенденциям однополярного мира и трансгуманизму, чем в иных, совершенно нелепых альтернативах. Лютер сформировал не только немецкий язык, но и немецкое чувство святости. Его Реформация была реакционной, он хотел вернуться к средневековому благочестию, уйти от упадка эпохи Возрождения, в то время как кальвинисты стремились «обюргерить» церковь, превратить её, говоря о б этом в двух словах, в подобие – учреждения сферы услуг.

Православным христианам, желающим лучше понять суть немецкого народа, я рекомендовал бы ближе познакомиться с трудами Лютера. Между прочим, я считаю, что Лютер не был бы отлучен от церкви в России, здесь никогда не торговали индульгенциями.

Моя приверженность Лютеру часто осуждается, называется «kleindeutsch» (мелко-немецким), вероятно потому, что Лютер не был великим правителем, и предпочитал драке – тихую беседу под липой. Ницше однажды сказал, что Лютер провел Реформацию только потому, что ему не разрешили ступать по прекрасным коврам Ватикана своими грязными крестьянскими ботинками. Это верно подмечено, но я всё равно буду стоять на стороне Лютера. Потому что для меня быть крестьянином – не означает быть «недонемцем» или нехристианином. Я не был рождён крестьянином, но я преклоняюсь перед Господом, Хозяином Земли нашей, превращающего воду в вино, а глину в хлеб. Настоящей аристократии не противен комок земли, даже если он прилип к сапогу.

Моя литературная деятельность, также является чествованием сельской жизни, вдали от шумных городов, которые из-за ярких техно-проблесков забывают о том, что есть главное в жизни. Здесь, в тиши и размеренности, – природа и история объединяются в одно целое, здесь вы живёте рядом с животными, и не можете не уважать предков. Тут человек не будет их осуждать за ошибки и промахи, а схватит себя самого за нос. Но, конечно, появляется опасность того, что человек постоянно пытается сделать, а именно – успокоиться, достигнув якобы некоего предела. Человеческий «предел» является центральным пунктом всей поэзии вообще. Каждый объект – поэтичен, если его охватить в человеческом сущностном понимании, выйдя за собственные пределы. И этому нужно учиться снова и снова.

Мне особенно близки мои драмы, в которых я ровнялся на Клейста и Граббе, они – мои путеводные звёзды. С тех пор как они творили, мало что схожего в этом направлении по стилистике, по величине мысли было создано, современная деградация была разрушительна для искусства в целом, и губительна, в частности, для драм. Драма предполагает, что космос и его человеческий аналог – подобны. Естественно, что наше «открытое общество» не в состоянии создать никакой серьёзной драмы, и современный театр имеет мало отношения к стремлению участвовать в классическом воспитательном процессе, всё больше прибегая к ярмарочным средневековым шуткам, или, используя современную терминологию, – к каруселям и карнавалу. Больше нет желания представить зрителю сложные произведения разговорного жанра, а завлекают разными видами театральных технологий. «Развлечения и отвлечение» являются полной противоположностью избранных мною произведений для этого издания книги.