Мир глазами Мистера Полночь

Пролог

Вселенная, по моим наблюдениям, редко бывает справедлива, но невероятно изобретательна в своей жестокости. Она скупа и однообразна в раздаче милостей, словно боится, что мы разгадаем её простой секрет счастья.

И тем поразительнее смотрятся на этом фоне те редкие искры доброты, что горят тем ярче, чем беспросветнее окружающая их тьма. В этом и заключается её безупречная ирония: она является одарить тебя любовью и смыслом ровно в тот момент, когда ты окончательно учишься обходиться без них.

Глава I. Клеймо

Рождение – это не начало великого пути. Это депортация. Насильственное изгнание из тёплого, безмятежного небытия в мир, состоящий из агрессивного света, оглушительного грома и грубых прикосновений. Меня не встретили. Меня – констатировали.

Первый звук, который я услышал, был не ласковый шепот, не биение любящего сердца. Это был голос. Холодный, ровный, лишённый каких-либо эмоций, словно скальпель. В его интонации не было злобы – лишь профессиональная досада архитектора, обнаружившего в своём безупречном чертеже неустранимый косяк.

И прозвучал мой первый, данный при рождении, диагноз и приговор, отлитый в двух словах:

«Вороной…»

В этом слове не было ни мистики, ни поэзии. Лишь констатация дефекта. Я был не желанным существом, а явлением, которое требовало объяснения. Фактом, который уже тогда, в первую секунду, становился бременем. Существование мое было отмечено не радостью, а безразличием, и от этого безразличия становилось стыдно за сам факт своего появления на свет.

Затем – пауза. Та самая, что разделяет приговор и его обоснование. И последовало дополнение, окончательно расставившее всё по своим, невыгодным для меня, местам:

«…И глаза разные. К несчастью».

«К несчастью».

Эти два слова навсегда воздвигли стеклянную стену между мной и всем остальным миром. Они повисли в воздухе, как запах формальдегида. Я был не просто новорожденным; я был проблемой. Ошибкой, которую допустили, дурным предзнаменованием, с которым теперь придётся считаться. Я ощутил это физически – будто я пятно на чистом холсте мироздания, лишний элемент, нарушающий своей сущностью идеальную, с чьей-то точки зрения, гармонию. Мне было не больно – было пусто. Пусто от осознания, что твоё единственное, данное при рождении право – право на существование – уже поставлено под сомнение.

Мой дизайн был отвергнут с первого же взгляда, и на мне поставили клеймо, которое я буду нести, как вериги. Но тяжелее этих вериг была та всепоглощающая отвергнутость, что заполнила меня до самых краёв. Чувство, что ты явился в мир непрошеным гостем, которому указали на его место в самом тёмном, пыльном углу, подальше от витрины.

Так и начался мой путь. Не с благословения, а с вердикта, вынесенного с безупречным, почти церемониальным безразличием. Вселенная не кричала о своей жестокости. Она лишь вежливо, с ледяной учтивостью, прошептала мне на ухо мой приговор. И я, едва родившись, уже понимал – мне предстоит оправдывать сам факт своего существования. Эта мысль, тёмная и бездонная, стала моей колыбелью. И моей первой, самой главной истиной.

Глава II. Эхо в пустоте

Мне дали имя – Мистер Полночь. Оно звучало не как имя, а как диагноз, как констатация моей сущности – тёмной, безрадостной, вестника неудач. Ирония, конечно, утончённая: назвать существо, жаждущее света, в честь самой тёмной части суток. Но внутри этого угольного тела, под маской безразличия, билось горячее, трепетное сердце, которое с упрямством, достойным лучшего применения, хотело доказать обратное. Я верил, что под этой шкурой цвета самой тёмной ночи скрывается тот же свет, что и у других, – свет, способный согреть.

Я пытался. О, как я пытался доказать им, что я не предзнаменование, а живая душа, что я тоже могу сделать их счастливыми, что во мне живёт та же жажда – любить и быть любимым, и что я заслуживаю этого, как и любой другой. Какая наивная, какая отчаянная глупость.

Я делал всё, что умел. Я подходил и терся о их ноги, вкладывая в это движение всю свою невысказанную мольбу: «Вот я, я рядом, я тёплый и преданный, примите меня». Я растягивался на солнце, чтобы они увидели, как искрится на моей шерсти иней, словно миллионы крошечных звёзд, – живое доказательство, что даже ночь может быть прекрасной, если на неё посмотреть под правильным углом. Я ловил их взгляды, говоря им без слов: «Посмотрите в мои глаза! Они не пустые, они полны надежды! У меня есть любовь, которую я хочу вам отдать!».

Я был тихой и внимательной тенью. Я сидел в уголке комнаты, наблюдая, как они гладят рыжего соседа или чешут за ушком пушистую белую кошку. И я думал: «Я могу так же. Я буду даже лучше. Я буду тише, я буду благодарнее, я буду хранить ваш сон». Я издавал своё тихое, грудное мурлыканье, в котором тонули все мои мольбы о любви. Это был мой гимн, моя молитва. Но их уши были глухи. Они слышали не музыку моего сердца, а лишь зловещий шёпот суеверий, доставшихся им в наследство от тёмных, невежественных предков. Они видели не кота, а помеху, чёрную метку, перебежавшую дорогу их иллюзиям о безопасности.

И тогда пришёл день изгнания. Он не был неожиданным. Он был логичным, горьким финалом, к которому вёл каждый прожитый мной день. Коробка, что когда-то стала моей первой колыбелью, превратилась в гроб. Её вынесли на помойку, и крышка захлопнулась, отсекая не только прошлое, но и будущее. Последнее, что я видел, – спину человека, для которого я был ошибкой, которую нужно выбросить. Не живым существом, а оплошностью, пятном на репутации его уютного мирка.

В тот миг, в темноте картонной тюрьмы, пахнущей гниющими остатками чьей-то жизни, во мне что-то переломилось. Все мои попытки, вся моя наивная вера рассыпались в прах. Я понял страшную и простую истину, которая должна была стать для меня азбукой.

Надеяться на спасение извне – значит лишь лишний раз причинять себе невыносимую боль. Ждать, что чья-то рука поднимет тебя из грязи, что чьё-то сердце разглядит в тебе свет – удел глупца, обречённого на вечное разочарование. Та надежда, что когда-то согревала меня, оказалась самой жестокой пыткой, растянутой во времени.

И я принял свою судьбу. Не как жертва, а как ученик, с отличием окончивший суровую школу предательства. Я принял своё одиночество не как проклятие, а как единственную неоспоримую данность. Полагаться можно только на себя. Доверять – только своим силам, когтям и инстинктам. Моя тёмная шерсть – это не клеймо, это мой плащ-невидимка, моя броня в мире, который видит лишь обёртки. Моё одиночество – не тюрьма, а свобода от иллюзий, от глупых ожиданий, от зависимости от чужого мнения.

Больше я ни о чём не попрошу. Никого не буду ловить взглядом. Ни к кому не подойду. Я – Мистер Полночь.

Глава III. Академия выживания. Ускоренный курс

Со временем первоначальный шок и детская обида сменились холодным, ровным, почти профессиональным безразличием. Страх – это роскошь, которую не может позволить себе существо, борющееся за место под этим жестоким солнцем. Мне не было страшно спать в одиночестве под завывания ветра, игравшего на ржавых трубах как на расстроенной флейте; не составляло труда добыть обед в закоулочных контейнерах, этих щедрых смрадных рогах изобилия человеческого потребления. Я пришёл к простой и неумолимой мысли: если я могу обойтись без чьей-либо помощи, то, по сути, никто мне и не нужен. Я стал замкнутой системой, целой вселенной для самого себя, и в этом была горькая, но несомненная самодостаточность.

Жестокая реальность вносила свои поправки быстро и безжалостно, как плохой редактор, вычёркивающий всё лишнее. Первая же стая бродячих псов преподала мне главный урок: жизнь здесь – это цепь мгновенных выборов, где любое промедление карается смертью. Беги или сражайся. Умри или убей. Их клыки, впиваясь в плоть, вбили в мои мышцы и кости не боль, а древнюю, как мир, азбуку выживания. Каждый шрам стал абзацем в этой книге, каждый выжитый день – главой.

Я выжил в той грязной аллее, заваленной битым кирпичом и пустыми бутылками. Отполз, истерзанный, но живой. Но часть моей души – та последняя, едва тлеющая часть, что ещё по-глупому верила в доброту, – осталась там. Она истекла не кровью, а последней надеждой, и теперь, вместе с запахом гнили и пыли, я впитал в свою шерсть тихую, ясную пустоту. Пустоту, которая не ранила, а защищала.

Улица – это не место на карте. Это состояние души. Холодный асфальт учил стойкости, а голод – тот пронзительный философ, что без прикрас объяснял последнюю истину: доверие было роскошью, которую я не мог себе позволить. Оно стоило дороже любой тухлой сосиски, найденной в помойке.

Порой ко мне приближались дети. Их глаза, широкие и ясные, ещё не были затуманены предрассудками; они видели не дурное предзнаменование, а просто живое существо, с которым хотели познакомиться, которому стремились подарить свою неловкую, искреннюю заботу. Они тянулись ко мне руками, полными доверия ко всему миру. Но следом раздавался резкий окрик, и родители, с лицами, искаженными ужасом, отдергивали их прочь, как от огня. Я был уличным, грязным, опасным. В их глазах читалось нечто большее, чем страх – инстинктивное отторжение всего, что нарушало привычный, безопасный, стерильный порядок вещей.

Дети… их разумы чисты. Но я не мог позволить себе снова обжечься о призрачное тепло их участия. Поверить, что я кому-то нужен, означало распахнуть ту самую дверь, что вела прямиком к боли, которую я с таким трудом заглушил. А я больше ни в ком не нуждался. Я был самодостаточен. Я был свободен. Я был мёртв для всего этого.

Глава IV. Азбука Ненависти

Годы, последовавшие за изгнанием, не стали для меня школой. Они стали полигоном. Местом, где испытывалось на прочность всё: плоть, нервы, та последняя, жалкая склонность к сантиментам, что иногда просыпалась по ночам, как фантомная боль в ампутированной лапе.

Я не просто выживал. Я вёл войну. Холодную, молчаливую, тотальную войну против всего мироустройства. И моим главным оружием был цинизм, закалённый в горниле ежедневных унижений.

Моя первая крупная победа случилась на заднем дворе многоэтажки, в царстве вонючих мусорных контейнеров. Моим противником был старый, облезлый кот-тяжеловес по кличке Барсик – местный авторитет, живший на подачках сердобольных старушек. Он был сыт, ленив и уверен в своём праве на всё лучшее. Я наблюдал за ним неделю. Изучал его маршруты, его привычку поспать на крыше одного из контейнеров после сытного обеда.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.