НЕБРОН: Открытия и откровения

3. Хаос в системе Чжан Вэя

Прошло двое суток с того дня, как Люциус Кларк поджег фитиль. Двое суток, за которые мир 256 величайших умов человечества перевернулся. Симпозиум, начавшийся как попытка реанимации, закончился рождением революции. Теперь они жили в новом мире.

Для них, вдали от любопытных глаз, в одной из уединенных долин Невады в рекордные сроки был возведен «Проект «Колыбель»». Это был не просто научный комплекс, а полноценный автономный город, оазис из стекла и белого композита посреди выжженной пустыни. Минималистичная, функциональная архитектура, бесшумные электромобили, курсирующие по идеально чистым улицам, собственная геотермальная станция и полностью автоматизированная логистика – все было создано для одной цели: чтобы ничто не отвлекало гениев от их главной задачи. Но именно эта идеальная, стерильная тишина сейчас больше всего давила на доктора Чжан Вэя.

Его кабинет, как и все жилые модули, был образцом аскетичного перфекционизма. Одна стена была полностью прозрачной, открывая вид на марсианский пейзаж пустыни, раскаленной полуденным солнцем. Остальные три стены были покрыты интерактивными панелями, на которых сейчас застыли мириады уравнений. В центре комнаты, в левитирующем кресле, сидел Чжан Вэй. Его лицо, как всегда, было непроницаемым, но в том, как неподвижно он смотрел на сложнейшие выкладки тензорного исчисления, угадывалось колоссальное внутреннее напряжение.

Он не спал уже сорок восемь часов. Кофеин и стимуляторы поддерживали тело, но разум был на пределе. Все это время он пытался понять. Не «зачем» – на этот вопрос он для себя ответил еще в том зале. А «как». «Как» Люциус Кларк это сделал?

Задача трех тел. Проклятие небесной механики со времен Ньютона. Хаотическая, непредсказуемая система, где малейшее изменение начальных условий приводило к катастрофическому расхождению результатов. Да, существовали частные, так называемые «островные» решения – конфигурации, где три тела могли вращаться по стабильным, повторяющимся орбитам. Но они были хрупки, как ледяные скульптуры. Любой гравитационный «шум» – пролетающий мимо астероид, вспышка на звезде – и вся система обрушивалась в хаос. Строить на этом проект, рассчитанный на миллионы лет, было безумием.

Чжан Вэй снова и снова прогонял симуляции. Он вводил в свои расчеты все известные параметры: массу черной дыры, массу звезды, массу планеты. Он использовал самые передовые алгоритмы квантового отжига для поиска устойчивых орбит. И каждый раз получал один и тот же результат: система стабильна на протяжении нескольких тысяч, в лучшем случае – десятков тысяч лет. А потом – неизбежный коллапс.

«Ваши модели устарели, доктор Рид».

Слова Кларка эхом отдавались в его голове. Что он имел в виду? Какую переменную Чжан упускал? Чжан Вэй, чьи работы по теории систем легли в основу управления целыми мегаполисами, не мог решить эту задачу. Это было не просто досадно. Это было невыносимо. Он чувствовал себя дикарем, который пытается понять принцип работы ядерного реактора, имея в руках лишь кремень и палку.

Кларк что-то знал. Он не блефовал – Чжан был слишком хорошим психологом, чтобы не распознать пустую браваду. За той легкой, издевательской улыбкой скрывалась абсолютная, железобетонная уверенность. Уверенность человека, который не просто нашел решение, а досконально понял сам принцип.

Чжан закрыл глаза, откинувшись в кресле. Проблема не в математике. Математика не лжет. Значит, проблема в физике. В исходных данных. В его, Чжан Вэя, понимании того, что такое черная дыра. Эвелин Рид видела в ней монстра. Чжан, видел в ней сложный системный объект. А кем ее видел Кларк? «Идеальный якорь», сказал он. Якорь… Что, если дело не в том, как тела вращаются «вокруг» дыры, а в том, как дыра взаимодействует «с самим пространством-временем»? Что, если она не просто пассивный аттрактор, а… активный элемент системы?

Эта мысль была новой. Она была странной, почти еретической с точки зрения классической космологии. Но она же была и единственной ниточкой. Чжан Вэй открыл глаза. На интерактивной стене погасли старые расчеты. Вместо них он начал выводить новые уравнения. Совершенно новые.

Но едва он начал выводить первые символы, как его мозг, работающий на пределе, наткнулся на вторую стену. Еще более высокую и неприступную, чем задача трех тел.

Он замер. Рука, державшая виртуальный стилус, повисла в воздухе. Он так увлекся проблемой гравитационной стабильности, что почти забыл о ней. Передача информации.

Чжан Вэй мысленно усмехнулся своему упущению. Хорошо. Допустим, Кларк каким-то немыслимым образом решил задачу трех тел. Допустим, он создал стабильную систему, где на далекой планете время несется вскачь. Что дальше? Главный смысл проекта – в получении данных. В наблюдении. Но как наблюдать за объектом, который находится, скажем, в десяти световых годах от Земли?

Законы физики, в отличие от человеческих, были неумолимы. Скорость света – абсолютный предел. Любой сигнал, любая частица, любой фотон, отправленный с той планеты, будет лететь до Земли десятки лет. И не секундой меньше.

Фундаментальный парадокс сводился к тому, что, несмотря на разницу в времени, информация с планеты все равно будет поступать на Землю с задержкой, равной световому расстоянию до этой планеты. Таким образом, даже если на планете за десять земных лет пройдут тысячелетия, наблюдатель на Земле увидит лишь десятилетний отрезок истории, минус на время, затраченное светом на преодоление расстояния. Это было подобно просмотру фильма, который из-за задержки показывал события не в реальном времени, а с отставанием.

Чжан Вэй открыл новую панель и начал строить простые, как удар молота, диаграммы. Входящий поток информации не может превышать исходящий. Это был закон сохранения, но не энергии, а каузальности. Причинности. Нельзя получить ответ раньше, чем был задан вопрос. Нельзя получить данные за тысячу лет за один день, если источник этих данных разделен с тобой световыми годами пространства. Это нарушило бы все, на чем стояла современная физика.

«Мы сможем только слушать», – сказал Кларк.

«Канал связи будет работать только в одну сторону», – сказал он.

Чжан Вэй закрыл глаза, прокручивая в голове каждое слово, сказанное Кларком в том зале. Он искал намек, подсказку, оброненную фразу. «Смирение». «Ученики». «Бутылка с письмом». Все это была философия, красивая упаковка. Но Кларк был физиком. За его словами должна стоять математика.

Канал связи… односторонний…

Что, если… что, если Кларк нашел способ обойти не скорость света, а само пространство? Что, если передача данных идет не «через» пространство, а «минуя» его? Мост Эйнштейна-Розена? Кротовая нора? Слишком нестабильно, энергозатратно и непредсказуемо. Это была такая же фантастика, как и вечный двигатель.

И все же… другого объяснения не было. Либо Люциус Кларк – гениальный безумец, который нашел способ свернуть пространство-время в узел и проткнуть его спицей, либо он самый великий мистификатор в истории человечества.

И Чжан Вэй, человек, который верил только в цифры, склонялся к первому варианту. И это пугало его до глубины души.

И тут в холодной, безупречной логике Чжан Вэя что-то щелкнуло. Он резко открыл глаза, и на его непроницаемом лице впервые за долгое время отразилось живое чувство. Удивление.

«Канал связи будет работать только в одну сторону».

«Мы сможем только слушать».

«Сама архитектура проекта станет гарантией нашего невмешательства».

Это были слова, которыми Кларк успокоил сестру Марию-Кристину. Слова, которые склонили на его сторону многих сомневающихся.

Но если, как предполагал Чжан, речь идет о некой форме кротовой норы, о туннеле, пронзающем пространство-время, то по самой своей природе такой туннель должен быть двусторонним. Даже если его создание требует невероятной энергии, даже если он стабилен лишь доли секунды, сама возможность его существования подразумевает и возможность отправить что-то в обратном направлении.

А это означало одно из двух.

Либо Люциус Кларк использовал некую совершенно новую, неизвестную Чжану физику, которая позволяла создавать асимметричные туннели – что само по себе было открытием нобелевского, нет, галактического масштаба.

Либо… он солгал.

Чжан Вэй заставил себя успокоиться, его мозг заработал с удвоенной скоростью, отбрасывая эмоции и выстраивая логические цепочки. Кларк не был глупцом. Он не мог не понимать, что такой человек, как Чжан Вэй, или даже Эвелин Рид, рано или поздно придет к этому выводу. Значит, эта ложь, если это была ложь, была осознанной. Частью большего плана.

Зачем? Зачем успокаивать моралистов и теологов, давая им заведомо ложную гарантию невмешательства? Чтобы протащить проект? Чтобы получить одобрение и финансирование? Возможно. Это было бы прагматично.

Но была и другая, куда более тревожная вероятность. Что, если Кларк с самого начала не собирался быть просто «учеником»? Что, если «бутылка с письмом» – это лишь красивая метафора для первого этапа? А на втором этапе, когда технология будет отработана, он собирается не только читать письма, но и отправлять свои собственные?

Эта мысль заставила Чжан Вэя почувствовать неприятный холод по всему телу. Одно дело – пассивно наблюдать за чужой историей. И совсем другое – получить возможность влиять на нее. Переписывать ее. Это уже была не игра в Бога. Это была попытка сесть на Его трон.

Чжан встал и подошел к прозрачной стене. Пустыня за окном уже погружалась в синие сумерки. Две неразрешимые загадки. Одна – из области небесной механики. Другая – из области человеческой психологии и амбиций. И он не знал, какая из них пугает его больше.

Он вернулся к своему креслу, и стены кабинета снова покрылись уравнениями. Но теперь это был не поиск решения. Это была пытка.

Три варианта. Три ветви реальности, каждая из которых была по-своему вероятна и по-своему ужасна. Его мозг, привыкший к бинарной логике и четким системам, оказался в ловушке.

Вариант первый: Люциус – гений и говорит правду. Он действительно открыл новую физику, позволяющую создавать асимметричные туннели в пространстве-времени. Он нашел способ решить задачу трех тел. Он – новый Эйнштейн, новый Ньютон, и его цель – чистое знание. Это был самый оптимистичный вариант. И самый пугающий. Потому что он означал, что Чжан Вэй, один из ведущих умов планеты, безнадежно отстал. Он больше не на гребне волны, он – ископаемое.

Вариант второй: Люциус – манипулятор. Он не договаривает, чтобы протолкнуть проект. Он знает, что туннель двусторонний, но скрывает это, чтобы получить ресурсы и начать эксперимент. Возможно, он верит, что сможет контролировать искушение, что ученые будущего будут достаточно мудры, чтобы не вмешиваться. Это был самый прагматичный и самый человеческий вариант. И самый опасный. Потому что история человечества доказывала одно: если есть кнопка, на нее обязательно нажмут. Рано или поздно.

Вариант третий: Люциус – тиран. Он лжет во всем. Его цель – не смирение, а абсолютная власть. Власть, основанная на знании, которого не будет больше ни у кого. Он хочет не просто читать чужие книги, он хочет стать их единственным автором и редактором. Это был самый параноидальный вариант. И самый логичный, если исходить из темной стороны человеческой природы.

Эти три варианта зациклились в его сознании, вращаясь все быстрее и быстрее, как лезвия блендера. Тревога, незнакомое, иррациональное чувство, которое он всегда презирал, начала подтачивать его изнутри. Он, привыкший видеть в мире систему, внезапно обнаружил, что главная переменная – человек по имени Люциус Кларк – не поддается расчету.

Чжан Вэй вскочил с кресла. Идеальный порядок его кабинета, его мыслей, его жизни – все рушилось. Он чувствовал, как по его венам разливается ледяной огонь. Это была ярость. Ярость на Кларка, который играл со всеми, как с пешками. Ярость на себя – за то, что он не видит всей картины. За то, что он оказался в положении слепца.

Он подошел к стене и с силой ударил по ней кулаком. Интерактивная панель под его рукой пошла трещинами, и мириады уравнений на ней исказились, превратившись в хаотичный набор символов. Впервые за многие годы система, которой был Чжан Вэй, дала сбой. Он тяжело дышал, глядя на свою дрожащую руку. Предел был достигнут.

Но так же быстро, как вспыхнула, ярость угасла, оставив после себя лишь горький привкус пепла. Он медленно опустил руку. Боль в костяшках пальцев отрезвляла.

Он понял, что злился не на Кларка. Он злился на себя. На свое бессилие, на свою неспособность просчитать, понять, охватить. Он построивший свою жизнь на абсолютной власти логики, столкнулся с тем, что ненавидел больше всего – с неопределенностью.

Он глубоко вздохнул, заставляя сердцебиение вернуться в норму. Еще ничего не было известно. Все его построения, все три ужасных варианта – это были лишь гипотезы, основанные на неполных данных. Он еще не говорил с Люциусом. Не задал ему свои вопросы напрямую. Не выслушал его ответы.

Чжан Вэй посмотрел на разбитую панель, на хаос искаженных символов. Впервые за долгие годы он не знал, что делать дальше. И это было самое страшное и, одновременно, самое правильное чувство. Он вернулся в исходную точку. В точку незнания. А именно с нее, как он сам когда-то учил своих студентов, и начинается настоящая наука.

И эта мысль, мысль о том, что перед ним не интрига и не обман, а настоящая, реальная головоломка, какой не было уже много десятилетий, внезапно успокоила его. Внутри что-то щелкнуло. Тревога ушла, сменившись давно забытым чувством – азартом исследователя. Той самой искрой, что заставляла его в молодости сутками не выходить из лаборатории, штурмуя нерешаемые задачи. Он очень, очень сильно надеялся, что это действительно головоломка. С реальным, пусть и невероятно сложным, решением.

4. Переменная Кларка

Чжан Вэй нашел Люциуса Кларка там, где и ожидал – в обсерватории. Но это была не главная обсерватория «Колыбели» с ее гигантским радиотелескопом, а небольшая, почти частная смотровая площадка на вершине одного из холмов, окружавших долину. Сюда редко кто заходил. Большинство ученых предпочитало работать с данными, а не смотреть на небо «вживую». Для них это было чем-то вроде атавизма.

Кларк стоял у панорамного окна, заложив руки за спину, и смотрел на звезды. Пустынный воздух Невады, свободный от светового загрязнения, открывал вид на Млечный Путь во всем его ледяном, безразличном великолепии. Он не обернулся, когда Чжан вошел.

– Я ждал вас, доктор, – сказал Люциус тихо. – Правда, думал, вы придете раньше.

Чжан Вэй проигнорировал легкую провокацию. Он подошел и встал рядом, тоже глядя на звезды.

– У меня было два вопроса, которые требовали предварительного анализа, – ответил он своим ровным, безэмоциональным тоном. – Задача трех тел и проблема скорости света.

– И к каким выводам вы пришли? – в голосе Кларка прозвучало неподдельное любопытство.

– Я пришел к выводу, что в рамках известной нам физики ваш проект невозможен, – отчеканил Чжан. – Стабильность орбит в лучшем случае временна. А передача данных с опережением – прямое нарушение принципа причинности.

Люциус медленно повернул голову и посмотрел на Чжана. В его глазах плясали насмешливые искорки.

– «В рамках известной нам физики». Ключевая фраза, не так ли? Вы пришли к правильному выводу, доктор. Вы уперлись в стену. А теперь готовы задать правильный вопрос?

Чжан Вэй выдержал его взгляд.

– У меня к вам только один вопрос, Кларк. Вы гений, манипулятор или тиран?

Люциус рассмеялся. Это был тихий, искренний смех.

– Великолепно! Никаких предисловий. Прямо в суть. За это я вас и уважаю, Чжан. Вы единственный здесь, кто понял, что главный вопрос – не в физике, а в мотивах.

Он снова отвернулся к окну.

– Ответ, боюсь, вас разочарует. Я – ни то, ни другое, ни третье. Я просто… игрок. Который устал играть по старым правилам и решил предложить новую игру. А что касается ваших двух загадок… давайте начнем с первой. Задача трех тел. Скажите, доктор, что будет, если один из трех объектов… не совсем объект?

Вопрос повис в тишине обсерватории. Чжан Вэй нахмурился. Его мозг мгновенно начал перебирать варианты: фантомная масса, гравитационная аномалия, проекция из другого измерения…

– «Не совсем объект»? – переспросил он. – Это бессмысленная формулировка, Кларк. В уравнении гравитации есть только масса и расстояние. Все остальное – поэзия.

– Вот именно! – воскликнул Люциус, и в его глазах блеснул триумф. – Вы мыслите, как математик, а нужно мыслить, как… фокусник. Вы пытаетесь решить задачу. А я ее не решал. Я ее обошел.

Он взмахом руки активировал голографический проектор. В воздухе возникла модель Солнечной системы, а затем, в отдалении, появилась и их симуляция: черная дыра, звезда и планета.

– Вы, Эвелин, все пытаетесь найти стабильную орбиту для трех «независимых» тел. Вы рассматриваете их как три бильярдных шара на резиновой мембране пространства-времени. Вы рассчитываете их взаимодействие, и, естественно, получаете хаос. Потому что это и есть хаос.

Кларк подошел к симуляции и сделал сложное движение пальцами. Модель изменилась. Черная дыра на голограмме перестала быть просто черной сферой. Теперь она выглядела как воронка, продавливающая светящуюся сетку пространства-времени.

– Вы видите здесь три тела, доктор? А я вижу только два. И одно условие. – Он ткнул пальцем в черную дыру. – Вот это – не просто гравитационный колодец. Это переменная. Регулируемая переменная.

Чжан Вэй замер. Регулируемая масса черной дыры? Это было еще более безумно, чем квантовая запутанность.

– Масса черной дыры определяется ее горизонтом событий. Это фундаментальное свойство. Ее нельзя «отрегулировать», – медленно, словно объясняя ребенку, произнес Чжан.

– Нельзя, если считать ее замкнутой системой, – улыбнулся Кларк. – А что, если она не замкнута? Что, если у нее есть… протечка? Представьте, что наше пространство – это всего лишь одна сторона мембраны, каким ее любят представлять некоторые из наших. И когда вы давите на нее с одной стороны, создавая «воронку», с другой стороны неизбежно возникает «горка». А теперь представьте, что в самой вершине этой «горки», в ее сингулярности, мы делаем крошечное отверстие. «Протечку» на нашу сторону. Что тогда произойдет с массой?

Чжан Вэй молча смотрел на голограмму. Его мозг заработал с бешеной скоростью, просчитывая последствия. Если масса может «утекать» через эту сингулярность… значит, ее действительно можно регулировать. А если можно менять массу центрального аттрактора…

– …то задача трех тел превращается в задачу двух тел с динамически изменяемым центром масс, – закончил его мысль Люциус. – Орбиту такой системы можно корректировать. В реальном времени. Она становится не просто стабильной, а управляемой.

Это было не решение. Это был элегантный, дьявольски хитрый обходной путь. Не пытаться предсказать хаос, а постоянно корректировать систему, чтобы не давать ему возникнуть.

– Но как… как вы собираетесь это делать? – прошептал Чжан. – Создать «протечку» в сингулярности… это…

Чжан Вэй стоял в тишине, оглушенный этой идеей. Управляемая масса. Это решало проблему стабильности. Но тут же порождало десяток новых, еще более сложных вопросов.

Его мозг, на мгновение парализованный гениальностью концепции, снова включился в работу, но теперь уже ища не подтверждения, а изъяны. И он их нашел.

– Это не решает проблему, – сказал он, и в его голосе впервые за весь разговор послышалась нотка неуверенности. – Это создает новую. Ваша «протечка» на нашу сторону… это же и есть «белая дыра», гипотетический антипод черной. Объект, из которого материя может только истекать. К нему невозможно приблизиться, не то, что пройти сквозь него для контроля. Любой зонд, любой корабль будет просто отброшен потоком извергаемой массы.

Он сделал паузу, формулируя второе, еще более весомое возражение.

– И даже если. Даже если предположить, что у вас есть способ собирать данные, вылетающие из этой белой дыры… они все равно будут подчиняться скорости света. Информация о том, что орбиту планеты X нужно скорректировать, дойдет до нас через годы. Мы отправим корректирующий сигнал обратно – еще годы. К тому моменту, как сигнал достигнет цели, та планета уже давно либо рухнет в сингулярность, либо улетит в открытый космос. Ваша система коррекции будет всегда опаздывать на десятилетия. Это не управление. Это попытка дирижировать эхом.

Чжан Вэй замолчал, ожидая ответа. Он был уверен, что на этот раз загнал Кларка в угол. Он нашел фундаментальное, неразрешимое противоречие в его плане.

Люциус Кларк слушал его с тем же непроницаемым выражением лица. Он не выглядел ни удивленным, ни обескураженным. Когда Чжан закончил, Кларк несколько секунд молчал, глядя на звезды за окном, а затем сказал:

– Вы снова все правильно поняли, доктор. Но снова сделали неверный вывод.

Он медленно повернулся к Чжану.

– Вы допустили одну-единственную, но фундаментальную ошибку. Вы решили, что «протечка» для регулирования массы и «канал» для передачи данных – это одно и то же.

Кларк подошел к голографическому проектору и снова вывел изображение воронки в пространстве-времени.