Фельдфебель Поппендик, командир новехонького танка «Пантера»
То, что творилось в его полку и в его батальоне, было уму непостижимо. Вроде бы великогерманская армия, особые части, но впечатление такое, словно это итальянцы какие-то или румыны здесь собрались. Довелось раньше наглядеться на этих вояк – и тут все словно и не немцы.
Стальное стадо бессмысленно собралось в кучу у края паскудного оврага. На дне, в жидкой жиже, словно мастодонт в нефтяном озере, по башню завяз тяжеленный «Тигр», черт его знает, откуда тут взявшийся. Две новехонькие «Пантеры» влипли рядом, как мухи в патоку. Тоже, практически, по башни. Саперов было много, суетились и корячились, но явно не смогли обеспечить проход. Доски и бревна, которые они совали в жижу, смотрелись жалко, словно спички и соломинки. Дымившийся неподалеку полугусеничный тягач и разутая «Пантера» из соседней роты ясно говорили: тут еще и мины стоят.
Бахнуло совсем рядом. Еще одна «кошечка» напоролась. И тут же пришлось нырять в башню – воздушная тревога! Забрехали зенитки, потом густо – слоем – хлопки разрывов: «летающие доты» высыпали массу мелких бомбочек.
Осторожно выглянул – соседняя машина коротко взревела мотором и двинулась влево. Попытался связаться со взводным командиром. Тот и сам ни черта не знал и сорвал свою злость на Поппендике. Наконец, после тягостного ожидания – приказ двигаться левее, там саперы смогли наладить переход через овраг. Только приказал водителю – опять воздушная тревога. Опять пальба, шум, негромкие разрывы. Хорошо, что бомбы у русских мелкие, а если в такую кучу техники уложить что-нибудь солидное – потерь было бы не сосчитать.
Двинулись к месту новой переправы. Впереди у деревни шла пальба, и фельдфебель посочувствовал пешим камрадам, которые штурмуют сейчас русские позиции без поддержки так нелепо уткнувшихся в овраг танков. Без брони ломиться грудью на пулеметы – очень печально. Но приказ есть приказ, беда только, что пехота форсировала препятствие вовремя и атаку начала как велено, а его «кошечки» и вся техника другого полка растопырились с этой стороны и ничего сделать не могут. И на сцену выйти опаздывают совершенно катастрофично. Не повезло камрадам из пехоты.
Чертовы саперы! Попытка перебраться на ту сторону стоила еще четырех машин: три завязли, как мухи в сиропе, а еще у одной «кошечки» от чудовищной нагрузки обломились зубья на ведущих колесах, когда она пыталась не ухнуть вниз со скользкого крутого склона. Но все же не удержалась, слетела по крутому склону, как на санках с ледяной горки, и плюхнулась в липкую жижу. К месиву из черной грязи, ломаных и расщепленных бревен и суетящихся, грязных по уши, взмокших и несчастных саперов добавились еще и такого же вида танкисты.
Поппендик благоразумно остался стоять на месте, как только увидел, что попытавшийся объехать его балбес из соседнего взвода напоролся на мину, взяв совсем немного в сторону от размочаленной грязной полосы, которая, вероятно, считалась тут дорогой. От близкого взрыва ушиб голову об люк, выругался. Только собрался обругать дурака-соседа, как неподалеку ухнуло несколько разрывов. Русские артиллеристы то ли стали пристреливаться по куче техники, то ли уже начали вести артобстрел.
Не мудрено. Вполне могли и пристрелять заранее. Поморщился, как от зубной боли. По разрывам судя, несерьезный калибр, и даже прямое попадание для новехонького оружия Рейха – изящной, но смертоносной «Пантеры» – не будет опасным, но саперам прилетит осколками добротно, а их и так не хватает.
И что командование тянет волынку? Нельзя стоять, это даже он в своем маленьком чине понимает прекрасно, а уж командиры с лампасами это понимать должны ясно!
Раскорячились тут на виду у русских, словно пьяная шлюха на площади, позор и стыд! Черт бы все это драл! Вызвал взводного, тот приказал соблюдать радиомолчание. Выскочка ганноверская! Сам ведь тоже не знает ничего, а важничает, хотя такой же школяр вчерашний!
Недавно слышал в разговоре полковых офицеров, что добром это не кончится. Воткнули их полк «Пантер» в дивизию «Великая Германия», где и так свой танковый полк есть, и в конце концов начальство не придумало ничего лучшего, чем слить оба полка во вновь созданную бригаду и назначить командиром полковника со стороны. И так-то известно, что прикомандированный – всегда сирота горькая, а здесь перед самым началом наступления – ни штаба в новой бригаде не успели создать, ни сработанности, зато оба командира бывших полков считают себя незаслуженно обиженными – вот оно сейчас и лезет шилом из мешка в задницу! И в «кошачьем» полку та же проблема: ни сработанности, ни понимания маневра. Многие офицеры без боевого опыта, как ни печально.
В итоге – стоим, как бараны, упершиеся в…
Опять тявканье зениток, хлопки бомб, крики. За ревом своего мотора слышно плохо, но – неуютно. Ей-ей в бою было бы веселее и спокойнее. Ну, как – спокойнее… Поппендик еще в бою ни разу не был, но вот так торчать на виду без движения было вовсе тоскливо.
Экипаж тоже нервничал, тем более что все было непонятно. Наводчик тихо ругал тупых саперов, которые не могут через никудышный овражек переправу наладить, а всего работы – взорвать фугасами склоны и осыпать грунт на дно. Деревянноголовые придурки… На это заряжающий буркнул, что виновата разведка: ясно же, что саперы должны были получить сведения. Но тут влез в разговор водитель, который считал себя если и не самым главным в танке, то уж точно вторым после Поппендика, потому как уже воевал раньше и даже имел награду «За танковую атаку». Сам он говорил, что за три атаки, но Поппендик слыхал, что атака была одна, и водитель по кличке Гусь просто был в ней ранен. То, что у парня еще и знак «За ранение», только подтверждало это.
– Это штаб напортачил, – безапелляционно заявил водитель. Фельдфебель не стал влезать в эту идиотскую беседу. Что толку спорить, если очевидно: график наступления сорван прямо с самого начала. Деревню эту поганую должны были взять еще утром, и саперы явно рвали склоны, что было ясно видно – там как раз и сидел «Тигр». А разведка и штаб… Дисциплинированный немец не должен вести такие бабьи пересуды. Только бы перебраться через этот грязный ров!
Вскоре о башню танка брякнул и взорвался русский снаряд. Хорошо, что осколочный. Внутри все отдалось колокольным звоном и гудением, а у заряжающего от сотрясения пошла кровь носом. Этот очкарик был малосильный и слабомощный, зато постоянно умничал. Опросил остальных – все в порядке. Поппендик высунулся аккуратно из люка, сильно опасаясь попасть под новый снаряд, осмотрелся. Закашлялся, хватанув еще не рассеявшейся толовой гари.
Взрыв попортил и сбросил четыре навешенных на башню трака, раскурочил жестяной ящик для инструментов и снес кувалду. Не так страшно, хотя саперам, не прикрытым броней, досталось свирепо. Пара санитаров протащила солдата, который обвис у них на руках. Странно смотрелась карминово-красная полоса на черноземе. И столб дыма – очень характерного, черно-смолистого – говорил о том, что какой-то технике очень не повезло.
Вызвал нервный взводный, приказал аккуратно двигаться вперед – там переправу наладили. Аккуратнейшим образом поехали, мины мерещились повсюду. Водитель и впрямь был хорош – умело съехал вниз, деликатно прогремел гусеницами по настилу из бревен, покрывающему топь, и лихо взлетел наверх.
Там пришлось повертеть головой – через этот хлипкий мост шли вперемешку и «Пантеры», и танки из полка «Великой Германии», вокруг оказались чужаки, и Поппендик чуть не запаниковал, почувствовав себя потерянным в лесу ребенком. Наконец увидел знакомые силуэты, причем не там, где думал. Глянул назад – удивился тому, какое там было безобразное месиво из техники, совершенно нет порядка! И несколько новых разрывов, вздувших дымные султаны в этом цыганском таборе, красоты не добавили.
А потом стало некогда рассуждать: приказ идти в атаку, задержавшийся на несколько часов, наконец прозвучал. Почему-то поехали в обход горящей деревни. Как решил для себя фельдфебель, подступы прикрыты минами, которые тут напиханы тысячами, а расчистить некому – все саперы во рву корячатся.
Провыло над головами – свои самолеты высыпали бомбы в пекло деревни, на бреющем отштурмовали что-то в дыму, и тут же танк встряхнуло, словно он был не из стали и даже не фанерный, а картонный. Больно лязгнули зубы. Рев и грохот ударили по ушам, по мозгу, по телу.
Когда немножко пришел в себя и смог слышать, водитель чуточку свысока пояснил, что именно так выглядит вблизи «Сталинский орган» – свирепая реактивная дрянь, похожая по принципу действия на шестиствольный «Метатель тумана».
Тут в броню что-то врезалось с хрустом, и взводный завопил по рации про русские пушки слева на 10 часов. Башку было не высунуть – так хлестало по башне и корпусу, потому приник к перископу. С трудом в мутном дымном тумане увидел неяркую вспышку и более густой клуб дыма. Глядя на себя чуточку со стороны (хорошо ли выглядит, мужественно ли?), отбарабанил команду наводчику. Башня легко скользнула, нащупывая прицелом русский «Ратш-бум». Три снаряда беглых вынесли советское орудие. Рядом пыхнул огонь от другого, четкая команда – и взрывы накрыли дымом новую цель. Ничего сложного! Опять тронулись вперед.
Хрустящий удар сбоку, танк аж довернуло градусов на десять. Треск ударов по броне, и стало страшно – вдруг дошло, что это смерть колотится в слой стали. Старательно колотится, упрямо и настырно. Там, снаружи – ревело, рычало и гремело совершенно не по-человечески. И странное сотрясение машины, словно она прожевывает что-то стальное, мнет и рвет саму себя. Не понял, что это, никогда такого не слыхал. А чертов танк, любимая «Пантера», сука последняя – встала мертво, и взвывший снизу водитель заорал не своим голосом:
– Фельдвеба! Ленту потеряли!
– Сто чертей в задницу! Ты уверен?
– Точно так! И пару катков – тоже!
Только Поппендик открыл рот для того, чтобы приказать экипажу покинуть машину для натягивания гусеницы, как танк дважды вздрогнул от ударов. Камрады говорили не раз: если танк встал, то его надо тут же покинуть, иначе сожгут к чертям неподвижную мишень. Но приказ, отданный вчера, был недвусмысленным: только вперед, не останавливаясь для помощи другим, а если тебя иммобилизовали – поддерживай подразделение огнем. Понятно даже и остфризу – эти танкисты были с «троек» и «четверок», а у новой «Пантеры» броня куда лучше. В танке остаться безопаснее.
И Поппендик решился, завертел перископом. Стараясь быть нордически спокойным, выдал целеуказание наводчику. «Пантера» рявкнула огнем и железом в дымную и пыльную мглу. И продолжала бить, круша домишки и какие-то руины, откуда сверкали злые огоньки выстрелов.
В душе командир танка понимал, что вообще это именно стрельба из пушки по воробьям, но надо же было что-то делать!
Когда немного стихло, и снаружи перестала стучаться старушка с косой, послал заряжающего на разведку. Тот вернулся быстро с весьма неутешительными новостями.
«Пантера» разулась, как и сказал Гусь. Гусеница лежала сзади, а танк всеми голыми катками впился глубоко в рыхлую землю. Пальба еще шла: в уничтоженной деревне, где все домики уже сравняли с землей, все еще кто-то отбивался. Русские хорошо окопались, но это уже было пехотное дело. Вылезли аккуратно все – дольше всех выбирался водитель, у которого был странный ритуал: он снимал свои сапоги, садясь в кресло за рычаги, и сидел там в тапочках, а когда вылезал наружу – опять переобувался.
Поппендик только присвистнул. Он никак не ожидал, что с брони как корова языком слизнула все, что до того там разместили: ни лопаты с ломом, ни топора, ни ящика с инструментами. Танк стоял, перекосившись, весь в серых метинах от прилетевших осколков, пуль и снарядов и какой-то непривычно голый.
– Побрили нашу кису, – грустно сказал Гусь и присел на корточки, глядя, что с ходовой. Опять не ошибся, прохвост хвастливый: действительно, один внешний каток разрушен и отсутствует, а два внутренних погнуты и треснули. Экипаж, не сговариваясь, вздохнул, как один человек. Работенка предстояла грязная и тяжелая.
Сообщили об этом взводному, но тому было не до них – еще вел бой. Обещал прислать ремонтников, но уже темнело, а никто не прибыл. И в деревне все еще дрались, хотя должны были ее полностью очистить от русских еще утром.
К танкистам прибилось несколько пехотинцев, которых притащили под защиту брони санитары. Двое тяжелых, трое легкораненых – молчаливые, осунувшиеся, измотанные. Ни жратвы не привезли, ни ремонтники не прибыли.
Пришлось сообщать об этом взводному командиру. Тот зло буркнул:
– Ждите! Что с машиной? Вы все живы?
Выслушал доклад, выругался и опять велел ждать.
Приехал посреди ночи санитарный мотоцикл, сунули одного тяжелораненого в коляску, второму накинули на оскаленное лицо платок. Легкораненые облепили тарантас и убыли, оставив танкистов одних.
– Здорово им всыпали – вздохнул наводчик.
– Почему ты так решил? – спросил, зевая, Поппендик.
– Не могли без нас и саперов прорваться через колючую проволоку. Лежали там под минометами и пулеметами весь день. Их батальон потерял сегодня сразу 150 человек, – сказал санитар.
– Да, эта задержка у рва… Ладно, не выспаться всегда успеешь. Ты сейчас заступаешь на охрану машины, – приказал фельдфебель заряжающему. Водитель и наводчик залезли обратно в танк – у них были удобные откидывающиеся кресла, а сам командир решил спать тут – ночь теплая, а внутри душно, все воняет бензином и порохом: вентилятор сломался очень не вовремя. Дежурили по очереди, да еще пришлось перетащить покойника на другую сторону, чтоб не спать рядом с ним.
Ремонтники прибыли только к полудню, уставшие до зеленых кругов под глазами, не выспавшиеся и злые, как вчерашние пехотинцы. Поппендик в это время находился в смятенных чувствах – он сходил с наводчиком полюбоваться на уничтоженные его экипажем орудия, но в перемешанных взрывами русских окопах не нашел никакой артиллерии, хотя отлично помнил, откуда били русские и куда его танк лупил осколочными. Перевернутую пушку нашли метрах в пятидесяти – совсем не там, куда они стреляли. Переглянулись, и фельдфебель пожал плечами.
– Мне странно, я был уверен, что мы их накрыли, – Иваны не могли укатить свои пукалки. А сюда вроде бы мы и не стреляли совсем…
– Изменились ориентиры – тогда еще стенки стояли, а сейчас все осыпалось, и пожар прекратился, – невозмутимо пожал плечами наводчик. Он видел, что фельдфебель уже написал рапорт и внес туда две уничтоженные русские пушки. Не переписывать же! Рапорт – это документ, а разбираться никто не обязывает. Кроме того, очень важно получить побыстрее Железный Крест, иначе есть шанс после потери танка попасть сначала в резервную команду, а оттуда загреметь в пехоту, в которой вечно не хватает людей. Танков всегда было меньше, чем танкистов.
Ремонтники хмуро оглядели фронт работ. Замена катков на увязшем в земле танке была тяжеленной и грязной работенкой.
Поппендик попытался сделать им выговор за позднее прибытие, но начальник ремкоманды, хоть и был на чин ниже, тут же поставил нахального щенка на место, просто объяснив ему на пальцах, что из двухсот «Пантер», выгрузившихся позавчера, сегодня в строю осталось не более восьмидесяти. А остальные либо поломались, либо увязли, либо вообще сгорели. Впрочем, совершенно неинтересно рассказывать азбучные истины, потому лучше бы умнику взять своих оболтусов и пойти поменять траки в гусенице, потому как русские пробили в них дыры своими снарядами.
Сказанное сильно потрясло молодого командира танка. За сутки – потерять больше половины машин в полку… Потом спохватился, что сбитую гусеницу они толком не осмотрели.
– Пробоины что, в левой? – спросил он небрежно.
– Что в левой, что в правой, – поставил его на место ремонтник, уже раздавая распоряжения своим людям.
– У нас еще вентилятор сломался, – неожиданно для самого себя ляпнул Поппендик.
– Не у вас одних, – буркнул, не оборачиваясь, начальник над механиками.
В гусеницах и впрямь обнаружились три дыры. Две от четырехсантиметровок и одна – от «Ратш-бума». Провозились до ужина, когда, наконец, приехал с термосами старшина ротный, гауптфельдфебель по должности и оберфельдфебель по воинскому званию конкретного гауптфельдфебеля конкретной танковой роты. Поппендику, умевшему мыслить логически, было не вполне понятно: почему бы просто не ввести такое звание, но в конце концов это было не столь важно. Хуже было другое: жратва безнадежно остыла, зато ее было неожиданно много, и каждому досталось от пуза. К неудачливому Поппендику еду привезли последнему.
– Если б вы так воевали, как вы жрете, – мы бы уже были в Москве, – неприязненно, но негромко заявил один из ремонтников, поглядев на стучащих ложками о котелки танкистов. Настолько негромко, чтобы услышали.
– Брось, Йохан, чего требовать от этих желторотых – для многих из них это первый бой, – пропыхтел его сосед.
– А поменять катки – вполне их задача. Я знаю, что если бы экипаж не отлынивал от работы, радуясь, что все обошлось, то сам бы откопал, гусянку натянул и, плюя на выбытие трех катков из восьми, поехал бы дальше. Разве только очень сильно перекарябало – так, что мешаются – тогда бы скинули их ко всем чертям. Если они все три рядом – переставили бы соседний посередке, – недовольно ворчал злюка, стуча лопатой и выгребая из-под поврежденных катков плотно сбитый грунт.
– Если катки на замену имеются, конечно. У фельдфебеля запасных катков не было. Да и три катка – не один. Работы много. Потому нас и прислали, – мягко и убедительно стал успокаивать ворчуна приятель.
– Да, само собой разумеется! Они стучат ложками, а мы за них стучим лопатами! – огрызнулся тот, кого назвали Йоханом.
– Так и лопат у них нет!
– Зато ложки есть, – не угомонился ворчун.
– Эй, парни, присоединяйтесь к нам! Тут на всех хватит, штурмовые остатки, – сообразил, наконец, Гусь. Спохватился, вспомнил о субординации, глянул на командира. Тот пожал плечами. Слушать ворчание во время еды – только пищеварение портить.
– Кофе холодный совсем! – и тут остался недовольным ворчун. Сходил в ремлетучку, вернулся с паяльной лампой, мятой кастрюлей и приспособлением самодельным – чтоб огонь видно не было. Суп подогрели в котелках, кофе – в кастрюле, и так пошло совсем иначе, горячее-то. Надо заметить, что жрали ремонтники тоже не как юные и субтильные девочки из гимназии. И да, ложки и у них оказались в образцовом порядке.
– Тяжелый день был, – светски продолжил беседу старшина ротный.
– Очень, – отозвался старший над ремонтниками.
– Нам положено в день делать до двадцати пяти средних ремонтов. А уже больше тридцати выходит по службе полка. И ваш еще чинить. Повезло вам, к слову, балбесы, – усмехнулся старший по летучке.
– Это как сказать, – кисло поморщился Поппендик. Он уже прикинул, что надо как-то возмещать все имущество, утерянное в бою, – заявка на страницу.
– Повезло, повезло. Если бы Иван влепил чуточку выше, над катками, вы бы не сидели здесь с нами, мы насмотрелись уже сегодня. Броня у пантеры в борту – 40 мм. И «Ратш-бум», и четырехсантиметровка калиберным бронебойным его пробить могут и пробивают.
– Вблизи и только по нормали. И только нижнюю часть борта. От верхней – рикошет. И если не по нормали – тоже черта хвостатого пробьют! – как по писаному, заявил Гусь и самодовольно огляделся.
– А уж при попадании в катки и вовсе ни черта не пробьют, – кивнул ворчун Йохан.
– Потому и повезло, как я вам, остолопам, и сказал. Да, к слову, подайте заявку на дополнительные катки, пока еще есть в наличии. Или с подбитой всерьез машины снимите. Могли бы и сами починиться, будь у вас катки и траки, – резюмировал старший ремонтник и допил кофе.
– Но под таким огнем колупаться, а потом в бой рваться, вывозившись в грязи, – дураков мало. Я б тоже не стал менять, потому как ну его в жопу – ордена все одно не дадут, а медальки, если все хорошо кончится, раздадут всем. Но некоторым – посмертно, – ехидно заметил ворчун, который в сытом виде стал куда дружелюбнее.
Еще посидели, покурили. Старшина ротный укатил с пустыми термосами, а оставшиеся у подбитого танка прокорячились с ремонтом полночи, поминая богоматерь и всю кротость ее.
* * *
Старший лейтенант Бондарь, командир огневого взвода в ИПТАП
Не повезло сразу: как только батарея развернулась на загодя уже подготовленных добрыми людьми позициях и кое-как замаскировалась, примчались немецкие бомберы и изрядно перелопатили все, что могли. Одна из двух ЗиСок Бондаря получила бомбу прямо в ровик и теперь лежала вверх колесами, расплющенная какая-то и искореженная. Медленно вращалось колесо с изорванной покрышкой и выбухающим в прорехи гусматиком. Даже ствол погнулся, не говоря о более точных деталях. Убило пушку напрочь. Во втором расчете заряжающий зачем-то башку высунул, и теперь лежал плашмя с ироничной улыбкой на бледном лице и дырой во лбу.
А немцы уже перли. Старлей глядел в бинокль, прижимаясь к земле – в воздухе летало слишком много всякого нехорошего, а Бондарь был не дурак и не гордец, и отлично помнил старую солдатскую поговорку: «Если видишь, что в тебя летит снаряд, пуля или еще что железное – не важничай и не задавайся, а отойди в сторонку – пущай летит мимо!»
Загрохала батарея Афанасьева, лучшего комбата в полку. Далековато – километр до фрицев, и видно отсюда плохо, но вот дымный столб оттуда, где фрицы возились, и тут же второй такой же там же – отличный признак. Причем опытный уже артиллерист Бондарь ясно видел, что это не дымовухи, которые немецкие панцерманы частенько сплевывают, как только под обстрел попадают. Тут дым другой – неаккуратный, но мощный, хороший под ним костерок из бензина, стали и мяса.
– На передки! – свой комбат приказал. Бондарь понял, что стрельбы сейчас не будет, и тут же увидел, что афанасьевцы на полной скорости мимо несутся по разбитой улочке, только пушки подпрыгивают, на обломки и кирпичи наезжая. Когда уже катили с позиции, навстречу – два грузовика с «обманщиками», как называли в полку взвод имитаторов – артиллеристов без пушек.
Истребители танков, носящие на рукаве черный ромб с перекрещенными стволами старорежимных пушек, были самым мощным козырем РККА. Пожалуй, и в пехоте, и у танкистов возможности остановить немецкие панцеры было меньше. Лучшие из лучших, тщательно отобранные, уже успевшие сработаться и хорошо тренированные, противотанкисты ИПТАПов были мобильнее и подготовленнее артиллеристов в пехотных полках. И платили им больше, и почета больше. И танков немецких навстречу – тоже больше.
И теперь если куда-то прибывали противотанкисты, то там же вскоре оказывались и танки вермахта. Вот как сейчас и вышло. Фрицы обожглись, сменили направление удара. Знают, что пушки так быстро не утащишь без приказа, а приказ обычно пушкарям отдается на удержание такой-то позиции, потому обогнут, ударят привычно во фланг и тыл – сто раз так было. Окопанное орудие раньше и не успевали развернуть, а уже сзади броня наваливалась, громя и давя безнаказанно и людей, и пушки.
Потому тренировали теперь на быструю смену позиции, и таки выучили. А вместо настоящих орудий изображать их работу как раз вот эти ребята прибывают, со взрывпакетами. Вспышка, дым, пыль – со ста метров не поймешь, что это не орудие рявкнуло, а просто взорвался от фитилька горящего дымный порох в прессованной картонной упаковке. Немецкие наблюдатели не встревожатся, а наступающие панцерманы вляпаются в засаду, в огневой мешок, где их толстолобые танки будут получать болванки в корму и борта, помирая сразу и навсегда.
Куда встал Афанасьев, Бондарь так и не понял – не до того было, надо было успеть развернуться, прикопать хотя бы сошники, приготовиться к бою и замаскироваться ветками и плетнями, которые были в кузовах, глядя стволом на покатый спуск в заросшую мелким кустарником лощину. Гремело по всей деревне, огненный вал катился по человеческому жилью, но резкие, хлопающие удары ЗиСок привычным ухом старлей засек.
Из кустарничка, нещадно мочаля его сверкающими траками гусениц, стали гуськом вылезать странные серые громадины. Для подъема они доворачивались, вставая боком к батарее, в которой теперь было всего три пушки. Дистанция пистолетная. Сунулся ближе к наводчику.
«Наверное, „Тигры“! А не похожи на картинку… Здоровущие!» – успел подумать перед тем, как телефонист вякнул:
– По головному танку, дистанция 300 метров! Огонь!
То же и скомандовал, добавив:
– В моторное ему, Вася!
ЗиСка подпрыгнула, дернула назад стальным бревном ствола, метнув бронебойный точно в корму переднего танка. Рядом загрохотали остальные пушки батареи. Головная машина от удара в задницу вздрогнула, умирающе прокатилась еще несколько метров и встала, как вкопанная, но черт ее дери – не загорелась, хотя Вася влепил туда же еще снаряд и точно – попал, трассер не метнулся в сторону, как бывало при рикошетах.
Отчетливо было видно сразу много всего: пораженная машина повела стволом длиннющей пушки в сторону старшего лейтенанта, следующая за ней газанула, метнув шлейф черного дыма, и полезла из лощинки куда бодрее. То же сделали другие, шедшие колонной, и теперь они пытались выбраться из узости и развернуться в атакующую линию, подставив твердые лбы, а не мягонькие борта.
– Вася, под башню! – рявкнул Бондарь, и наводчик отозвался не уставно:
– А щаз!
Успел бинокль к глазам бросить – увидел трассер, впившийся в мякотку – чуть выше гусеницы, но ниже внешнего борта.
– Н-на! – гаркнул в полном восторге.
Неподвижный танк – вкусная добыча. Еще снаряд в борт! «Бить, пока не сдохнет навсегда», – все время повторяли опытные инструктора. Чтоб никакой ремонт потом не восстановил!
Хлестануло совсем рядом звенящим ударом, сбило на землю взрывной волной, бинокль разбил бровь и улетел куда-то, хоть и был на ремешке на шею повешен.
– Огонь! Не останавливаться! – потряс головой, понял: третий танк сумел обойти первые два, стоящие уже неподвижно, и вбил снаряд совсем рядом с позицией. Сейчас добавит – и все!
Танк вместо выстрела бодро плесканул во все стороны жидким огнем и вспыхнул весь, как стог сена. Закоптил в небо и второй. Немцы все еще лезли из лощины, но перекрестный огонь шансов им не дал никаких. Успели еще несколько раз врезать осколочными снарядами – и тут Бондарю опять не повезло. Глянул на встревоженный вскрик Васи и только рот раскрыл: маслянисто посверкивающий ствол второй его пушки беззаботно уехал назад, как раз между станин. Да там и остался, не желая возвращаться на положенное ему место. И двое из расчета завозились, закорчились. Зацепило.
– Твою ж мать! – с чувством высказал свои ощущения Вася.
И пальба кончилась – немцы откатились зализывать раны.
Комбат выразился куда энергичнее, узнав, что в его батарее теперь только две пушки в работе. Совершенно невиновному в этом старлею все равно досталось на орехи. От злости за такую выволочку напросился выбраться к битым машинам – тем более, что силуэты и впрямь не совпадали с теми, что на картинках.
Взял с собой пятерых из расчета, обстрелянных уже – и сползали, вместе с ребятами из пятой батареи.
Сознание кололо какой-то несуразицей, но – приятной. Когда уже добрались до разбитых машин – сообразил. Пехоты немецкой с танками не было. Голыми коробки приперлись. Вот это – праздник. Все же когда фрицы с десантом едут – к шести наблюдающим из танка глазам добавляется еще два десятка. И стрельба их, инфантеристов сраных, сильно мешает. И не откатываются танки сразу, как сейчас, цепляются за местность. Бондарь сам службу танкистом начинал, потому чуял врага.
Пленных пригнать не вышло – нашли одного, забившегося под танк и стонавшего в беспамятстве, остальные были мертвы и сильно изодраны: рвет снаряд мяконькое человеческое тельце немилосердно.
Из шести стоявших на выходе и в узости лощины серых громад горело две. В них щелкали патроны и снаряды, словно внутри барабанили пьяные джазисты. Не в такт и не в лад, но старательно.
Остальные аккуратно проверили – комбат зря напомнил, что все бумажки собрать надо. Бондарь и сам не вчера из-под лавки вылез, и у рваных мертвяков документы прибрали. Ну, конечно, не только их – пистолетики там, всякие мелочи. Когда обратно пришли, у хозяйственного Гайнуллина сверток заметил странный. Доперло: на сиденьях танковых только что такой дерматин видел, а боец сапоги хорошо шьет, как раз на голенища припас. Так что не только, значит, свинтили что смогли, но и сиденья порезали.
Перемазались, конечно, не без этого, но зато было что доложить: бумаги сразу в штаб бригады с нарочным отправили, да пришлось еще срочно рапорт писать – таких танков на фронте не видали, это совсем новое что-то. Ходовая похожа: так же катки одни в другие входят по-шахматному, но корпус другой, лоб покатый, башня совсем не такая и пушка в 75 мм. Пару снарядов тоже в штаб отправили, вместе с бумагами и замерами (Бондарь помнил, что указательный палец у него – 8 сантиметров, а ладонь – 20). В дыру, которую его пушка просадила в корме, сунул палец, сумел его за броней загнуть и сделал вывод, что сантиметра четыре тут стали. Из дыры вяло вытекала какая-то пенистая жижа. Лизнул – защипало язык. Ничего в голову не пришло, что такое может в моторном отсеке пениться – не пиво же там? А и по вкусу – никак не пиво.
Отправить притащенного с собой немца в санбат не вышло – помер по дороге, зря волокли мерзавца. Еще и комбат поглядел с укоризной и неприятным тоном добавил:
– Вот все у тебя, Бондарь, сегодня не в тую степь! Соберись!
Вот, здрасьте вам! С физкульт-приветом! Можно подумать, что сам себе все неприятности сделал, а немцы и рядом не ходили! Ну да у начальства всегда так! Особенно когда день провоевали, а от батареи половина осталась. Задачи-то нарежут, словно все орудия целы!
Когда пушку брали на передок, только и порадовал наводчик – показал не замеченную сгоряча аккуратную круглую дырку в щите. Переглянулись. Оба отлично поняли, что был у немца в стволе бронебойный – им и вжарил. Потому остались живы и ранено двое легко. Тола в том бронебойном чуть. Был бы осколочный – легли бы всем расчетом, как битой в городки фриц сыграл бы. Немножко приободрился старлей – все ж таки не сплошная невезуха. И потом порадовали: Гайнуллин вручил от взвода резиновый такой немецкий кисет, битком набитый трубочным медовым табаком, с самоскручивающейся горловиной – табак в нем лучше лежал, чем в полотняных, не сох и не отмокал. И, как всегда, процесс набивания и раскуривания трубочки успокоил.