Русские и японцы на Сахалине

Дневник: 10-ое февраля – 11-ое мая 1854 г.

От редакции

«Вестник Европы», № 10, 1872

В прошедшем 1871-м году, в трех последних книгах нашего журнала[1] была помещена часть дневника Н. В. Буссе, где им описана первая попытка русских, в сентябре 1853 года, утвердиться прочно на острове Сахалине, который с половины прошедшего столетия не раз посещался русскими мореходами, а в начале нынешнего сделался предметом неприязненных отношений к Японии; японцы успели завести на острове богатые рыбные фактории, где и производили работы почти даровою силою, а именно, руками полудиких туземцев, аинов. Мы ценили эти записки как потому, что они были ведены лицом, занимавшим видное место в самой экспедиции, так и потому, что самое предприятие, теперь почти забытое, было собственно замечательным подвигом, достойным памяти: для занятия Сахалина была отправлена горсть людей, состоявшая из 70-ти человек при двух офицерах: – Н. В. Буссе, как старший офицер, командовал отрядом, Н. В. Рудановский заведывал ученою частью экспедиции. И эта горсть людей, отрезанная от своих до 29-го апреля 1854 года, в течении 7-ми месяцев, держалась бок-об-бок с миллионным населением японской империи. Независимо от всего этого, мы публиковали дневник Буссе также и потому, что в наше время Сахалин обратил на себя внимание, как место, где предназначается устроить более рационально каторжные работы, а потому описание острова, сделанное русским офицером и в недавнее время, появилось бы весьма кстати и представляло почти современный интерес: нам слишком часто приходится даже и по своим делах наводить справки в иностранной литературе, а потому нельзя было пренебрегать наблюдениями соотечественника, которые после его смерти сохранились в его семействе.

Между тем, напечатанная нами часть дневника покойного Буссе вызвала возражения такого свойства, которое не имеет ничего общего с тем общественным интересом, ради которого мы публиковали дневник. Возражал Г. И. Невельской; он имел главное начальство над сахалинской экспедицией, сопровождал в половине сентября 1853 г. из Петровского наш дессант, указал место на острове, где дессант должен был укрепиться на зиму, и возвратился в себе в Петровское в конце сентября. Другое возражение доставил Н. Б. Рудановский, прошедший осень, зиму и весну вместе с г. Буссе в новом Муравьевском посте – так названо было первое наше укрепление на Сахалине в честь ген. – губ. Восточной Сибири Муравьева-Амурского; оно находилось на берегу залива Анивы, в самом японском селении. Оба возражегия напечатаны нами (см. выше: август, стр. 907); в дневнике Буссе выражались его личные мнения о своих сотрудниках; теперь и сотрудники высказали свое личное мнение о Буссе, а потому все это дело мы должны считать поконченным. Но для истории самой экспедиции из этого личного дела является еще новая черта: мы видим теперь, что, кроме множества затруднений внешних и материальных, сахалинская экспедиция страдала внутренним несогласием, столь сильным, что и теперь, спустя почти 20 лет, его эхо довольно громко разразилось между нами. Кроме того, оказывается из возражений Невельского, что такой важный, ответственный пост, как пост начальника команды, на которого возложено было притом дело государственной важности, г. Невельской – по собственному его сознанию – вручил г-ну Буссе «единственно потому, что не было тогда в экспедиции другого свободного офицера». Как бы ни было все это мало лестно для Буссе, но нельзя оправдать и назначавшего, который теперь сознается, какими отрицательными мотивами руководился он в своем выборе лица. Мы думаем, что это самообвинение сделано г-ном Невельским a posteriori, и едва ли он решился бы поставить на такой важный пост лицо, которому он не доверял и которое – не уважал, а назначил только потому, что не было «другого свободного офицера», сознавая при этом, что назначенное им лицо ни к чему неспособно. Защищая г-на Невельского от самого его, мы сошлемся на отзывы Буссе о г-не Невельском: он, несмотря на то, что расходился с ним в том или другом мнении, постоянно называет его «человеком благородных чувств, деятельного и энергического характера». Назначение на важный пост лица, заведомо неспособного и недостойного, не могло бы быть оправдано ничем. Мы думаем вообще, что весь этот спор по поводу дневника Буссе возник от непривычки у нас публично обсуждать действия лиц, поставленных в оффициальное положение; даже наши почтенные моряки, имевшие более нас случай знакомиться с обычаями и нравами прессы других стран, разделяют однако общую всем нам чувствительность, когда о нашей оффициальной деятельности говорят публично. И эта болезненная боязнь печатного слова встречается у нас на каждом шагу: на печатное слово смотрят как на опасный бич, который для безопасности и следует держать постоянно в футляре и под замком, как в средние века не знали против зла, называемого огнем, другого средства, как известное ouvre-feu, и после заката солнца запрещалось строжайше держать огонь.

Но кроме изданной уже нами части дневника Буссе, породившей вышеупомянутые прения, сохранилось еще несколько тетрадей, которые теперь приведены в порядок и почерк их разобран. Эти тетради оставляют, по нашему мнению, весьма важный интерес в политическом отношении. В первой части, обнимающей осень и зиму на Сахалине с 1853-го на 1854-й год, автору приходилось описывать работы своей команды и отношения русских к одним туземцам, так как японцы большею частью удалились. Но весною 1854-го года должен был решиться вопрос: кто поспеет раньше на Сахалин – японцы ли с Мацмая, или русские с материка? В первом случае положение дессанта в 70 человек, из которых более сорока заболело цингою, было бы крайне затруднительно; а именно это и случилось. Вот потому в новой части дневника мы видим в первый раз русских и японцев (не рыбаков, а военных) лицом к лицу. Неизвестно, чем-бы кончилась эта драма, если бы наша Восточная война с Франциею и Англиею не изменила ход дела и не вынудила бы нас свезти дессант с Сахалина на материк. К сожалению, дневник Буссе обрывается на 19-м мая, когда ожидали прибытия гр. Путятина из Японии, чтобы окончательно решить вопрос о судьбе нашего занятия Сахалина. Как известно, мы оставили Сахалин и дессант возвратили на материк; степень затаенной вражды к нам японцев обнаружилась тогда в том, что они немедленно сожгли все наши постройки, еще в виду удалявшегося гарнизона нашей крепостцы. Дальнейшее наше упорство могло бы послужить для Франции и Англии поводом к занятию Сахалина, чего не случилось именно благодаря благоразумию военного совета на Сахалине под председательством прибывшего туда К. Н. Поссьета, из эскадры гр. Путятина.

Только около половины апреля начали появляться на Сахалине японские офицеры с вооруженными солдатами; а до того времени автор проводил конец зимы в экскурсиях по острову. Описанием одной из этих экскурсий начинаются последние тетради дневника Буссе; эта экскурсия была предпринята 8-го февраля 1854-го года.

I

10-го февраля. – Третьего дня, в 6-ть часов утра, я поехал в Туотогу, находящуюся от нашего поста (Муравьевского) верстах в 25-ти. Я отделил от рабочих собак семь лучших для легковой езды. Из них 6-ть собак запрягли в мою нарту, а одну отдали аину (туземцу), который провожал меня и вез урядника Томского, назначенного мною сопровождать меня. Они выехали на 10-ти собаках. Я взял с собою провизии на двое суток, так что почти все уложилось в мой погребец. Как жаль, что мне не удалось вывезти из Петербурга погребец, подаренный мне Карлом. Я хоть не видал его, но уверен, что он устроен с большими удобствами. Духовая подушка, подаренная мне Иваном Богдановичем (?) сопровождает меня во всех моих путешествиях. Этот раз, в отношении скорости езды, моя поездка была очень удачна. Я понесся с необычайною быстротой, так что, приехав в селение Сусую, находящееся от нас верстах в 10-ти, я остановился, привязал собак и зашел в юрту дожидаться отставших от меня проводников. Отдохнувшие собаки мои прекрасно везут, и я надеюсь более не отставать от аинов. От селения Сусуи дорога идет по замерзшему заливу. Подъехав к устью реки, я увидел множество аинов, ловящих камбалу. Я остановился посмотреть. Для ловли этой прорубаются небольшие проруби в том месте, где река, вливаясь в залив, имеет отмели. Ловец имеет свою особенную прорубь и палку, у которой в один конец вбиты два гвоздя, в расходящемся направлении. Эту палку он опускает в прорубь и, закрывшись от света ивовыми ветками, пристально смотрит в воду. Скоро глаз, привыкнув в темноте, различает ясно плавающих рыб; когда широкая и плоская камбала подойдет под прорубь, ловец пронзает ее гвоздями, придавливая к дну реки. Расходящиеся гвозди крепко удерживают рыбу в то время, когда ее вытаскивают на лед. В настоящее время все население Анивы питается камбалою, добываемою на Сусуе. Проехав далее версты две, я выехал на берег, потому что залив от Сусуи до мыса Крильона не покрывается льдом. Берег от реки Сусуи до Туотоги низкий и покрыт небольшим лесом; низкий берег продолжается и далее Туотоги, не знаю только до которых мест. Приехав в селение Туотогу, я остановился в юрте проводника моего, называющегося джанчином Туотоги.

Селение это, как я увидел, состоит из трех юрт. Юрта моего проводника принадлежит к числу самых небольших и потому наиболее удобных, потому что маленькие юрты всегда менее дымны. езда на собаках прекрасно возбуждает аппетит, и потому я тотчас же по приезде велел сготовить на скорую руку мой дорожный обед – кусок оленины, рис и чай. Кончив обед, я пошел, в сопровождении казака Томского и хозяина аина, осматривать реку Туотогу. Дойдя по берегу залива до устья реки, мы надели лыжи. Я довольно хорошо научился ходить на лыжах. Река была покрыта льдом до самого устья, но залив был чист от льда. Один аин приехал на лодке из селения Мауки на Татарском берегу, вокруг мыса Крильона до самой реки Сиретоки. Это пространство всегда чисто, редко только отдельные льдины приносятся к нему на короткое время. Поэтому судно, в особенности паровое, зимуя в Мауке или Тахмаке, может иметь круглый год открытую навигацию. – Мы пошли вверх по реке. Я имел с собою карманный компас, с помощью которого и обозначал направление течения. Мы поднялись верст 6-ть по реке, когда солнце уже стало низко опускаться. Мы пошли обратно в селение, но уже не по реке, а по кратчайшему пути, через лес. Река Туотога имеет в устье сажен до 70-ти ширины, но скоро она суживается и на протяжении, которое я прошел, ширину её можно положить в разных местах от 15 до 30 сажен. По словам аина, глубина фарватера моря при устье реки до 4-х сажен (ручных), устье реки 3 сажени, выше – от 2-х до 3-х саж. Итак, река эта вполне удобна для судоходства судов малого ранга. Японские джонки ходят в реку для ловли рыбы. Но к сожалению течение реки очень извилисто. Правда, что это неудобство уменьшается тем, что сильных ветров почти никогда не бывает в этой части острова, что видно по прямизне деревьев, верхушки которых даже при устье реки нисколько не склонились, как это бывает на деревьях, растущих по берегам моря в тех местах, где господствуют сильные ветры. Наши охотники, жившие полтора месяца на Туотоге, сказывали, что у них почти не было ветряной погоды, между тем как у нас, в Томари, не проходило трех дней без ветру. Берега Туотоги не высоки и покрыты хорошим лесом (кроме устья). Дуб, береза, кедр, ель и пихта составляют главнейшие роды его. На одном мысу, образуемом коленом реки, а видел сплошную рощу дуба, но нельзя сказать, чтобы рост его был хорош. Хребет гор, тянущийся несколько верст, вдоль берега Анивы от мыса Крильона, поворачивает, не доходя до реки Туотоги, во внутрь острова, куда он тянется сопровождая Туотогу, то приближаясь к ней версты на три, то опять отходя. Во время осмотра реки, мне удалось с одного места её ясно усмотреть, что хребет этот очень близко подходит к хребту, тянущемуся по левому берегу реки Сусуи, от устья её с берега залива, точно так же как и горы западного берега Анивы и р. Туотоги, так что две эти реки, находясь в равнине между двумя хребтами, как я сказал, близко сходящимися, должны непременно, тоже в одном месте, течь в очень близком расстоянии друг от друга. На расспросы мои у аина, он подтвердил мое убеждение, сказав, что у ближайшего селения есть короткий перевоз по Сусую. Во время ходьбы нашей по Туотоге, разгоряченные уже сильно нагревающим солнцем и скоростью ходьбы, мы почувствовали все трое большую жажду. Аин нам сказал, что близко находится ручей, впадающий в реку, вода которого считается японцами целительною. Придя к этому ручью, мы напились из него. Не знаю, целительна ли вода, но очень хороша на вкус, и чиста. Мы воротились в юрту порядочно усталые. Аин нам все повторял: русский много ходит! Вообще, любящие покой аины очень удивляются нашим обычаям и образу жизни. Поездки в дурную погоду, по дурным дорогам большими расстояниями, без отдыхов, во время осмотра страны, всегда казались им удивительными. Напившись чаю с невыразимым удовольствием, я начал свои наблюдения над собравшимся обществом аинов. Хозяин юрты – трудолюбивый аин (значит редкий); жена его, молодая женщина довольно приятного вида и очень веселого нрава. Познакомившись хорошо с казаком Томским, она шутила с ним и много смеялась, когда он, отвечая ей, делал ошибки в словах. В этой же юрте живет старуха, должно быть мать жены хозяина, или его самого. Анны почему-то не объясняют охотно родство свое и потому им нельзя в этом верить. Впрочем, и во всем они бессовестно лгут. Старуха очень уродлива, в особенности отвисшие толстые губы, намазанные синею краскою, дают ей страшное и отвратительное выражение. Я недавно узнал, как аинки дают губам своим синий цвет. они надрезают их ножем во многих местах, а потом натирают углем или сажею. Кожа принимает тотчас синий цвет. Когда помазаны собственно одни только губы, то это еще не так гадко, но большею частью и часть лицевой кожи, окружающей губы, тоже окрашена, и очень неровно и неправильно. Старуха эта удивила меня стоическим молчанием и неподвижностью, и что удивительно, что при отсутствии всякого движения она могла почти все время есть. Это есть общая привычка аинов, – они вдруг не едят много, но почти каждый час возобновляют еду. При способе их жизни, т.-е. бездействии, подобная привычка есть необходимость иметь какое-нибудь занятие, оттого и беспрерывное курение табаку так распространено между ними.

Я лег спать очень рано, и потому проснулся ночью и не мог более заснуть. Поправив костер, я придвинулся в нему, чтобы согреться. Не имея часов, я не знал, сколько осталось времени до рассвета. Наскучив сидеть ничего не делая, я разбудил своего казака и велел готовить чай. Аин тоже проснулся. Мы напились чаю, но рассветать не начинало. Томский спросил аина, сколько осталось до рассвета; тот вышел из юрты посмотреть небо, и возвратившись показал руками семь сажен, как они меряют дабу и проч. Меня очень позабавил этот способ измерения времени, в котором я конечно ничего не понял. После чаю сон начал клонить меня, и я снова уснул. Скоро после рассвета, я встал и тотчас снарядился в дорогу. В 10-м часу утра я приехал в Томари. Во время пребывания моего в Туотоги, я снова расспрашивал про русских, бывших на Сахалине. Аин рассказал мне, что перед прошедшее лето приехали на лодке четверо русских, так же одетых, как наши матросы, что никто не знает откуда они приехали, что японцы их отвезли на Мацмай. Этот рассказ навел меня на мысль, что может быть это были матросы, бежавшие из Петровского; постараюсь разъяснить это дело.

Еще рассказал мне тот же аин про дурной поступок с ним Хойры (также аин). Когда он приехал в Томари с тем, чтобы на другое утро ехать со мною в Туотогу, он остановился, как и прежде делывал, ночевать у нас в 3-й казарме. Хойра там же спал. Последний лег спать, а приехавший аин разговаривал еще с казаком Крупеннным. Увидев на стене казацкия сабли, он попросил показать их и спросил, когда и как Крупенин надевает ее на себя. Тот довольно глупо привел в пример, что если бы джанчин приказал воевать с японцами, то он бы надел саблю и пошел бы сражаться. На другой день Хойра пошел в дом японцев и рассказал, что аин из Туотоги говорил в русской казарме, что хорошо бы их саблями перебить японцев. Японцы, всегда принимавшие хорошо этого трудолюбивого аина, услыхав этот рассказ, приняли его холодно, когда он зашел к ним; он спросил аинов, не знают ли они причину, и те передали ему, что Хойра виновник этому. рассказав мне это, он просил меня, чтобы я принял участие в его деле. Возвратившись домой, я тотчас послал Дьячкова к японцам рассказать как было дело, а Хойру, сознавшагосч в своей вине, выгнал из своего дома, не велев приходить ко мне, но дав впрочем ему в виде жалованья за февраль месяц (он ежемесячно получал от меня один рубль серебра, кроме гривенников, которые выпрашивает у меня как увидит) табаку. Японцы, казалось, поверили Дьячкову и относясь с похвалами об аине, обещали по-прежнему хорошо принимать его. Аин этот мне нравится тем, что он прямо высказывает, что он желает работать и служить и русским и японцам, что действительно и делает.

18-го числа, я дал шабаш людям по случаю масляницы. Сам же я в этот день отправился прогуляться на реку Пуруанку, впадающую в соседнюю бухту Пуруан Томари. Я отправился на лыжах с Томским, с полным охотничьим прибором и с подрастающей моею собакою Соболькою. Мы пошли прямо через горы и после крутых и высоких спусков и подъемов, где я несколько раз упал, достигли наконец реки и пошли вверх по ней. Она течет по долине, в некоторых местах открытой от лесу, около версты шириной. В верстах 4-х от устья она так суживается, что образует только ручей. По долине ростет лес довольно хороший. Направление долины к NO. Следы лисиц, россомах, кабарги, белок, зайцев видны по всем направлениям. Во 2-м часу я воротился домой. После обеда я вспомнил, что накануне был день рождения брата Владимира. Да простит меня он, что, не имея интереса следить за временем и числами, я позабыл и о дне его рождения. Вспомнив это, я велел подать вино, выпил за здоровье его рюмку вина, и выдал по рюмке вина служащим у меня в доме.

19-го. – Сегодня приехали в Томари 5 самогиров. Они привезли из Петровского зимовья от Г. И. Невельского записку в несколько строчек, в которых сказано, чтобы принять их хорошо и угостить. Вот все, что я получил с так нетерпеливо ожидаемою почтою, которую мне Невельской обещал непременно послать из Петровского зимовья. Кроме Невельского, никто не писал. Самогиры эти встретили в Саре-Моуке Самарина, который благополучно выехал оттуда далее и не дал о себе никакого письменного известия. Самогиры, судя по их наружности, должны принадлежать в монгольскому племени. Живут они по Амуру и его притокам. Один из них говорит немного по-аински. Они приезжают обыкновенно торговать в Сирануси. В Кусун-Катане (берег Анивы) они, разумеется, в первый раз, потому что сюда им не позволено было ездить. Самогиры заплетают волосы в косы, как гиляки, носят серьги и манжурские кафтаны. Один только из них был одет в собачью шубу. Они приехали на 45-ти собаках. Я их поместил жить в казарме, расположив их около чувала у огня, их божества. Кормить их не затруднительно, но с собаками их не знаю, что делать. Они ходили в японцам, которые сначала-было очень недружелюбно приняли их, имея запрещение принимать вообще их; но прочитав письмо от японца Яма-Мадо, встретившегося на дороге с самогирами, Мару-Яма выслал к ним Асаную, и тот обласкал их и сказал в извинение, что джанчин японцев не приказывает принимать их зимою в Кусун-Катане для того, чтобы они ездили летом в Сирануси торговать с ним.

23-го. – Вчера уехали самогиры обратно в Петровское. Я послал с ними карты всех осмотренных берегов и карту заливов Невельского-Идунка и письмо на имя Невельского. Я спрашивал самогиров о времени очищения от льда «Императорской гавани». Они говорят, что в 1-й половине марта уже гавань будет чиста, только по берегам останутся промои. Если это правда, то суда стоящие там могут придти в одно время с японскими, если капитаны их не упустят времени, что было бы непростительно. Но я думаю, что показание самогиров несправедливо – не может быть, чтобы под 49 град. и на азиатском восточном берегу лед расходился в одно время как в бухте залива Анивы. У нас уже началась весна. Солнце сильно греет и снег быстро сходит.

Когда я пишу эти строки – 6 час., из моего окошка видно, как блестящее, яркое солнце тихо спускается за горы западного берега залива, осветив тысячью цветами тихия неподвижные воды моря. Прекрасное зрелище!

24 числа уехал Рудановский для осмотра Ю.-В. берега Сахалина. Если погода дозволит ему составить хорошую карту тех берегов, то это будет очень приятно, потому что мы тогда будем иметь большую карту всего Айну-Катава. Но как эту новую опись уже я не успею сообщить к Невельскому, то ее можно бы было безвредно оставить до прихода судов, когда у нас будет более средств, и даже это сделать было бы полезно, потому что тогда у нас было бы еще 8 собак свободных, которых хоть я назначил собственно для разъездов и легкой езды, но при необходимости поспешить работами, в особенности доставкою льда, я конечно употребил бы их в работу.

Наконец я получил письма от Самарина и даже три вдруг. Он благополучно доехал до гилякского селения Тамо, откуда по переезде через Татарский пролив осталось только 5 суток езды. Из Тамо он писал от 5-го февраля и потому надо полагать, что в половине февраля он приедет в Петровское, а если его там не задержат, то он еще может возвратиться по зимнему пути.

Посещения аинов решительно вывели меня из терпения; с раннего утра до вечера, один за другим приходят ко мне и для чего – для того, чтобы сесть на полу и глазеть на меня и на комнату. Не умея обращаться с дверьми, они оставляют их растворенными, не понимая того, что простудить комнату есть какое-нибудь неудобство. Двери у перегородки сделаны с ручками и задвижками. Не умея отворить их, они долго возятся, наконец волею неволею приходится вставать, чтобы открыть дверь. Прошу покорно заняться чем-нибудь. Вот и теперь два дурака сидят на полу и глазеют. Я, конечно, не обращаю внимания на них, потому что если со всяким разговаривать, так не достанет ни сил, ни терпения. Единственное средство отделаться от них, это уходить из дому и бродить без цели по двору. Необходимо надо иметь дом в несколько комнат, из которых одну назначить собственно для этих несносных гостей, устроив в ней камины, которые бы вытягивли вонь махорки.

Сетокуреро провожал Самарина до Тарайки и теперь приехал сюда, чтобы получить подарки и привезти письмо. В этот раз с ним приехало менее аинов. Но на то их много собралось для работ у японцев; их-то визиты и докучают мне.

4-е марта. – Вчерашний день опять прошел в приеме приезжающих и отъезжающих аинов. Первые являются с словами: «чокой огнан, чокой котан, орики джанче мекура!» вторые – «чокой танто арики, джанче нукора, човой орики джанче сарамна!» Эти прощания и поклоны имеют всегда одну и ту же цель, – выпросить рюмку вина или папушу табаку. Скоро ли Бог поможет мне оставить отечество несноснейших аинов.

5-го или 6-го числа Рудановский возвратился с поездки на берег Охотского моря (Арутора). Он рассказывает, что в селениях в Аруторо у аинов голод. От японцев я узнал, что в Сирануси и Малуе тоже голод. Японцы отправили туда своего эконома для выдачи аинам рису из маукинских магазинов. Когда разойдется лед, они хотят послать из Томари на лодках ероки (сушеная рыба) и рис. В Аруторо поехал аин Испонку разузнать о состоянии тамошних селений. Я приказал ему сказать аинам, которые не имеют пищи, приехать к русским, и что мы им даром выдадим крупы и гороху. Анны говорят, что у них бывает ежегодно голод потому, что летом японцы их сгоняют на работы, так как для собственного запаса рыбы на зиму некому работать. А платы же за летнюю работу дают только по одному халату, по две малых чашки рису и 2 папуши табаку да боченок водки. Зимою же, табак и вино они покупают от японцев за пушной товар. Если это справедливо, то обращение японцев бесчеловечно. К сожалению, нельзя положиться на слова аинов, и потому узнать вполне, как именно японцы действуют, можно только из собственных наблюдении. Сирибенусь говорил мне, что когда японцев еще не было на Сахалине, то аины промышляли китов, но что теперь японцы считают китов своею собственностью и не дают промышлять их летом аинам; осенью, когда выбрасывает иногда убитых китобоями китов, они берут все себе, ничего не давая аинам.

С японцами мы теперь все более и более сближаемся. Они совершенно убедились в том, что мы не хотим отнимать у них их промышленности на Сахалине и что присутствие наше только имеет влияние на их отношения к аинам. Еслибы правительство их не вмешалось в действия японцев на Сахалине, то вероятно они скоро сдружились бы с русскими и оставили в покое аинов, производя работы только своими работниками с Мацмая. Конечно, им было бы жаль потерять свое господство над землею и жителями, но выгоды торговли с русскими вознаградили бы позже эту потерю. Я полагаю, что еслибы русские пришли в качестве рыболовов на Сахалин, объявив японцам, что, имея нужду в рыбе и считая Сахалин непринадлежащим Японии, они будут заниматься рыбными промыслами так же, как японцы, то это не так испугало бы их правительство. Но занятие военное страны, угрожая их другим колониям на Итурупе и Кунамаре, уже должно быть для Японии слишком важным происшествием, чтобы правительство её не приняло серьезно участия в нем. – На этих днях у меня был в гостях Яма-Мадо и Асануя и мы рассказывали друг другу об обычаях ваших краев. Я спросил их, видели ли они своего императора, они ответили, что нет, что если простой человек на него посмотрит, то потеряет зрение. Императора носят в закрытых носилках, окружают стражами, которые разгоняют народ. Вельможи имеют доступ к императору. Император имеет несколько жен. В жены он берет дочерей вельмож своих. Сыновья его женятся на дочерях то же знатных людей, а дочери выходят замуж за владетельных князей. – На этих-же днях я опять выслушал рассказ о русских пришельцах на Сахалин и о разбившемся американском китоловном судне около Сирануси, в 1848-м году. С последнего спаслись десять человек, между которыми были и негры. Нужно будет сообщить об этом американцам, чтобы они выручили своих соотечественников, которых, по словам аинов, японцы увезли на Мацмай. Про русских, кажется, можно верно сказать, что они пришли на Сахалин летом, в 1849-м году. В котором году пропал без вести «Курил» – может быть, это были спасшиеся с него люди.