Мусорный архипелаг. Книга 1
- -
- 100%
- +
Всю ночь изрядно штормило и дул порывистый тревожный непредсказуемый ветер. Под утро волнение утихло, пенные барашки с верхушек волн исчезли, и с не-ба посыпался нудный моросящий дождь.
Штурман вернул доску на место и утёр рукавом мокрое лицо.
– Сила ветра менее двух баллов. Живём, мужики! Хватит хмуриться и молиться. Нужно срочно избавиться от солёной воды на дне лодки. Каждая минута дорога. И каждая упавшая с неба капля. Нам нужны запасы пресной, питьевой воды. Тот, кто этого не понимает и не желает участвовать в общем деле, лишается питья. Чем тщательнее мы приготовим днище к приёму дождевой воды, тем менее она будет солёной и противной. Пошевеливаемся, товарищи матросы! Дождь вечно лить не будет.
Дубравин приладил соседскую скамейку между бортов и улыбнулся непослушными губами.
– Кажется, обошлось. Ветер слабеет. Если бы не Елагин, туго бы нам всем пришлось. Его нужно слушаться, он знает, что говорит.
Понимая, что воды больше взять неоткуда, вынужденные путешественники принялись быстро и без устали убирать из лодки воду. Протерев доски футболками, они немного успокоились и подставили лица под пресные дождевые капли.
К завтраку от шторма не осталось и следа. На море воцарились гладь и тишь. Высокие перистые облака внушали надежду на затяжной антициклон.
– Как же хорошо сейчас! – Нигматулин поднял руки к солнцу и через плечо глянул на штурмана. – А сильный был шторм?
– Плёвый, – Елагин достал из кармана компас, лист бумаги и карандаш. – Не более четырёх-пяти баллов по шкале Бофорта.
– А сколько баллов предусмотрено для самого сильного шторма?
– Двенадцать. При таком волнении высота волн может превышать двадцать метров. Я пару раз попадал в такой ураган в Беринговом море. Зрелище, скажу я вам, завораживающее, эпическое. Волны превращаются в ог-ромные убийственные валы, а ветер валит с ног. Ну а намс вами повезло – волны были только до двух метров. Хотя для лодки и они весьма опасны. Вероятно, преодолеть их помогли течение и встречный ветер. Нас почти не ставило к волне бортом. При попутном ветре худшая управляемость. Судно рыскает, словно пьяное. Рулевому приходится его «ловить» и возвращать на курс. Дуй ветер сбоку или в корму, мы бы с вами уже беседовали с Богом о наших грехах.
– Этой беседы никому не избежать, – Игорь Иванович слезящимися глазами поглядел на штурмана, – рано или поздно каждый предстанет перед Ним. Так уж устроена высшая судебная система. Грешил ты или нет, а через Суд пройти всё равно придётся.
– А если сразу к дьяволу сошлют, в преисподнюю? – Жора боязливо покосился на тёмную неприветливую воду. – А так хотелось бы на Бога хоть одним глазком взглянуть…
Носов усмехнулся:
– И что бы ты ему сказал?
– Попросил бы прощения.
– За что?
– У каждого из нас на совести есть нехорошие поступки. Я вот, например, мог кого-то не долечить.
Иван недовольно скривился:
– Ну так и проси прощения у тех, кого ты обидел. Чего Бога-то понапрасну от дел отвлекать. Чудак человек. Всё у тебя в голове шиворот-навыворот. Раз не долечил, значит, пациент жив остался.
Эскулап развёл руками:
– У меня уже не будет такой возможности. Покаяться я могу только перед вами.
– Вот и помалкивай. Получил направление, расписался – и топай куда направили.
– А ты, Иван, как я погляжу, Бога не боишься. Либо у тебя нет грехов, либо ты конченый циник.
Пекарь поскрёб подбородок:
– Грехи у меня имеются, куда ж без них. До циника мне ещё далековато. Я просто принимаю судьбу такой, какой мне её прописали свыше. Марионетке бесполезно дёргать за нити, на которых она висит. Рука кукловода даже не пошевелится.
Проговорив ещё немного, все стали укладываться спать. Во сне и сил не тратишь, и пить не хочется. А с водой у них было туго. Насильственные странники пили дождевую воду, скопившуюся на дне лодки, поначалу тщательно следя за тем, чтобы никого не обделить. Но чем дольше океанским течением лодку несло в неизведанные дали и чем больше усиливались муки жажды, тем менее справедливым становился делёж. Дождя в ближайшее время не предвиделось, и всем хотелось урвать побольше спасительной влаги.
На следующий день все были неразговорчивы и хмуры. Сидели в полудепрессивном состоянии и молчали. Никому не хотелось ни видеть, ни слышать товарищей по несчастью. Действительность гулко постучалась каждому в темя и своими стальными пальцами надавила на виски. Настало время принятия неизбежного. Дубравин, понимая, что так можно сойти с ума, решил первым начать разговор. Он поёрзал по скамейке, вымученно улыбнулся и, ни к кому не обращаясь, хрипловато произнёс:
– Повезло человеку, что солёная морская вода, как и пресная, испаряется.
Осунувшийся штурман, сидящий с ним по соседству, пожал плечами:
– Чего ж ей не испаряться? Вода всюду одинакова. Разнятся лишь содержащиеся в ней вещества. При испарении она заодно и опресняется. Соль-то не испаряется, её только выпарить можно. Течение, захватившее лодку, тёплое, испарение в этих широтах интенсивное, способное быстро формировать дождевые облака. Ветер тоже неслабый. А, как известно, испарение бывает двух видов: физическое, под воздействием на поверхность воды тепла, и механическое – по воле ветра и волн. Нам нужно бояться кучево-дождевых облаков. Они, как правило, сопровождаются шквалистым ветром. В первый раз нам повезло: облачность была слоисто-дождевой. Плохо, что морось быстро закончилась. Я надеялся, что осадки затянутся надолго.
– Жаль, что гражданам материка не удалось разведать близлежащие воды. Вдруг бы островок какой-нибудь нашли – какую-нибудь горную вершину.
– Были попытки, только неудачные. Смельчаки, попытавшиеся выйти в открытый океан, были унесены убийственным течением. Они так и не вернулись из этих авантюрных экспедиций. Почти полгода никто не покидает берегов материка по собственной воле. Никому не хочется становиться смертником.
Сергей задумчиво оглядел горизонт.
– А если эти экспедиции нашли-таки другую землю?
Алексей криво улыбнулся.
– Даже если где-то и показалась суша, то она безжизненна и непригодна для жизни. Последние снимки из космоса, полученные в день потопа, указывают на то, что вся поверхность планеты превратилась в единый водный простор. И только часть Сибири возвышается над волнами Мирового океана. Нам повезло: нас тряхнуло в последнюю очередь. Кое-какие данные мы всё-таки успели получить.
– Жаль, что спутники недоступны.
– Будь у нас в первые дни после потопа источники энергии, можно было бы попытаться связаться с ними и получить при помощи портативных антенн и переносного оборудования исчерпывающую информацию о состоянии поверхности Земли. Досадно, что время было упущено. Оборудование-то завалило.
Инженер грустно покачал головой:
– Спутники без программного обеспечения и управления быстро приходят в негодность. Это просто груда космического мусора, не более. Плохо, что мы не можем в полной мере воспользоваться ни гидрологией, ни гидрографией, ни геологией, ни другими науками. Они бы нас здорово выручили. Да, в наших головах кое-что сохраняется, но без научной базы данных никак не обойтись. А она была электронной – компьютерной.
– Чем бы они нам помогли? – Коломийцев недоумённо уставился на Бояринова.
– Мы бы знали, как обстоят наши дела и что нас ждёт впереди, – ответил за Евгения штурман.
Врач не сдержал усмешки.
– От того, что ты знаешь, когда погибнешь, легче не становится. Уж лучше вовсе этого не знать.
– А вдруг существует способ спастись?
– Как? Катастрофа-то глобальная, всемирная, всепланетарная. Нам остаётся только молиться.
Елагин фыркнул.
– Кому? Устроителю потопа? Вряд ли он нас пощадит.
Жора поднял к небу задумчивый взгляд.
– А вдруг это она и у неё мягкое и доброе сердце?
– Свежо предание, но верится с трудом. Правильно инженер сказал: мы можем рассчитывать лишь на те знания, которые остались в наших головах. Однако их недостаточно для того, чтобы понять, что произошло и происходит с природой.
Больше никто из ушедших в себя товарищей к беседе не присоединился, и Дубравин с Елагиным тоже решили поберечь силы. Пристроив головы на бортах лодки, они сначала впали в забытьё, а чуть позже заснули крепким сном.
Мореплаватели старались больше спать и меньше двигаться, чтобы сохранять силы, и редко вступали в разговоры друг с другом, так как очень быстро пересыхала гортань. Человек теряет надежду вместе со стуком своего сердца, на последнем его ударе. Пока человек жив и в памяти, он не перестаёт надеяться на чудо.
По пути постоянно встречался разнообразный плавающий мусор, множество всяких всплывших во время потопа вещей. Иногда они появлялись прямо на глазах, высвобождаясь из донного плена. Казалось, лодка зажата мусором, словно льдами, и плывёт вместе с ним по воле волн, ветра и течения. Если встречалось что-то полезное и нужное, им не пренебрегали. Находку выуживали из воды и присовокупляли к остальным вещам – на носу судёнышка. Вдруг да и сгодится.
Сергей тоже старался лишний раз не шевелиться. Умирать в тридцать пять лет, в расцвете сил, было странно и противоестественно. Скамейка, на которой сидели Дубравин и Елагин, сдружила их, связала невидимыми нитями товарищества и взаимовыручки. Обстоятельства нередко сталкивают нас с самыми разными людьми и таким образом ткут причудливую паутину земной человеческой дружбы.
Глава третья
Безбрежность
По воле волн несёт судьба
В челне куда-то человека.
Его рука, увы, слаба —
Не обрести скитальцу брега.
Проснувшись, Сергей поднял голову и повернулся к Алексею. Тот не спал и улыбнулся, увидев помято-недовольное лицо своего соседа по скамейке.
– Добрый вечер, соня.
Дубравин пожал плечами:
– А чего ещё делать? В этом благотворительном круи-зе развлечения не предусмотрены. Как, впрочем, и питание.
– Дыши свежим воздухом и любуйся океанскими просторами.
– Я разлюбил картины Айвазовского.
– Почему?
– Переел натуры. От картины можно отвернуться, а в открытом море куда ни повернись кругом вода. Одна вода и ничего более. Хоть бы мираж какой-нибудь на горизонте возник, всё было бы веселее.
Штурман вздохнул:
– Впору реквием сочинять.
Сергей кивнул и признался:
– А я вот почему-то полюбил стихи. Я ощущаю себя гораздо старше своих лет. Но не телесно, а внутренне, духовно, на уровне сознания. То, что я пережил, будто перевело мои внутренние часы далеко вперёд. Оно перевернуло всё: и внутренности, и голову. Сознание моё мироточит как икона. В нём рождаются такие мысли, какие в обычных условиях приходят на склоне лет. Хочу прочесть тебе стихотворение человека, вытащившего казимирку. Он написал его на сборном пункте накануне отплытия. Называется «Взрослость».
Когда-то в детстве я считалВсех взрослых мудрыми людьми.И перед ними пасовал:Они смеялись над детьми.Теперь я вырос самИ знаю, что в голове у взрослого.Там верховодят шум и гамИ пятьдесят оттенков пошлого.Нет разницы между детьми и взрослыми:И те, и те живут как в сказке.Мечтают вдохновиться вёснами,А сами разбавляют краски.И получается картинаНеясных сереньких тонов.Жизнь сплетена, как паутина,Из обстоятельств и грехов.Да, подросли наши игрушкиИ разлетелись по галактике.Всё величавее хлопушки —Шагнули от теорий к практике.Всё толще между нами стены,Амбиций выше каланча.Теперь мы взрослые гиены —Сжираем тихо, не крича.Как в детстве продолжаем мы играть,Бежим куда-то в вечную атаку.И детская ватага превратилась в рать,И лезет по привычке в драку.Да, били больно деревянные мечи,И часто мы ходили в синяках.Мы и сейчас дерёмся – за харчи,За то, чьи ленты красивéй в венках.Нет, ничего не изменило в нас взросление:Кто был дурак, остался дураком.А хитрые подняли ухищренияДо уровня перистых облаков.И мы то любим, то впадаем в ярость,То тушим свет, то зажигаем вновь,И тащим мы в умы то грязь, то святость,То лечим всех, то всем пускаем кровь.Во всём всё те же отношения:Тот, кто сильней, заносчив и неправ.И принимаем мы не разумом решения,А под воздействием вина и трав.Мы с детства правду прятали в карман:Невыгодна она и однобока.И нанесла та правда столько ран,Что впору нам просить бальзам у Бога.И Бог бы дал его. Но вот кому?Тем, кто страдает от осколков правды?Доверишься, и снова не тому —За ним уж прилетали космонавты.И мы то вместе, то опять поврозь.Где выгодней, туда и устремляем взоры.И вертится волчком рулетки ось,И выпадают войны и раздоры.Ударили вас по одной щеке?А вы подставьте под удар другую.Зажата правда в бьющем кулаке:Ладонью, дескать, зла не измордую.Нет, не в ходу открытые ладони,Они прикрыты всякий раз перчатками.Их носим мы в любом сезонеИ чиним совесть по привычке латками.Их ты пожатьем только тронь,И запашок учуешь гадкий.Стоит повсюду смрад, и воньИмеет запах трупный, сладкий.Вот так и бьём друг друга по щекамИ не желаем прекращать той бойни.И умные кивают дуракамС построенной всем миром колокольни.Мы не хотим дать отдыха рукам,Живём на острие удара.И, кланяясь могилам и векам,Растим в себе привычного вандала.Один жуёт, другой читает,А результат и там, и там един —Не мудрость человеку помогает,А твердь неприкасаемых вершин.Вершиной той распоряжается судьба.Кто не взошёл туда, тот тянет вечный жребий.Повсюду с губ срывается мольба:И у элит, и у отвергнутых отребий.Одни идут по головам другихИ, слыша снизу сдавленные стоны,К терпенью призывают их,Слепя великолепием короны.Богатством не прикроешься от бед.Спасёшься только под личиной власти.Принадлежат ей тьма и светИ середина пёстро-серой масти.Ну вот и я расправился с собой,Послушно вытянув свой жребий.Теперь я для людей чужой —И поражён, как молнией Асклепий.И вряд ли Бог простит меня —Не заслужил я ни награды, ни прощения.Ведь я и сам жил хмуро, не любя,Не чужд был ни проклятий, ни отмщения.Я тем накликал божью каруИ заплачу за это сам.Что толку плакаться Икару?Мне воздаётся по делам.Я завтра поплыву в челне Харона,Стекают слёзы по моим щекам.И вспоминаются слова Нерона,Им сказанные, верно, дуракам:«Какой же великий артист погибает!Вот она – верность!» И что же теперь?Бог, вероятно, над нами рыдает,Но запирается на небо дверь.Мы сами высекли себяДарованной природой плетью.И, ненавидя и любя,Не видим ничего за клетью.То мрак за нею, то ярчайший свет,То с факелом идём, то прикрываем взор.В клети установился полусвет,Как в час закатный меж высоких гор.Дубравин перевёл дух.
– Наш предшественник передал это стихотворение жене во время прощания. Ну а я, когда оно попало мне в руки, выучил его наизусть.
– Вот и накликал себе чёрную метку, – штурман почесал затылок. – Слишком уж ты проникся этим стихотворением. К жизни нужно относиться проще. Она никогда не была и не будет справедливой. Сегодня мы бороздим океанские просторы, а завтра в лодках могут оказаться те, что отправили умирать нас. Не вешать нос, салаги! Мы ещё живы. Рано по себе поминки устраивать. Мы с вами ещё повоюем!
– Без патронов? – Сергей приподнял брови. – Нам даже еды и воды не удосужились дать, заранее посчитав трупами.
– Врукопашную пойдём. Ничего, кривая куда-нибудь да и вывезет.
– Это ты о течении?
– О нём самом. На него вся надежда. Мы очень быстро перемещаемся в пространстве. Давайте верить не в чудеса, а в здравый смысл. Мы не можем знать наверняка, что, кроме куска Сибири, в мире не осталось больше суши. Пока не доказано обратное, будем считать, что она где-то есть и нас несёт именно к ней.
– Что с надеждой, что без надежды, а умирать всё одно придётся.
Елагин достал припрятанное сокровище – рыболовную снасть – и размотал леску. У всех они были одинаковой длины – десять метров. Большего власти позволить себе не могли. Рыболов порылся в карманах, достал красную тесёмку и привязал её вместо наживки. Забросив снасть, штурман уставился на воду, время от времени подёргивая леску. Спустя какое-то время он весь подобрался, словно перед броском, напрягся и стал быстро перебирать руками, вытаскивая леску. Показалась рыба – небольшая, желтовато-полосатая, горбатенькая. Алексей ухватил её за жабры и, отцепив крючок, бросил на дно лодки.
– Терпуг, – будничным голосом произнёс штурман и вновь закинул снасть в воду. – Или рыбы мало, или она всё ещё пребывает в шоке после потопа.
Инженер Бояринов вскинулся и гневно поглядел на небо.
– Кто-то может объяснить, почему именно мне досталась эта треклятая казимирка? Возможно, я человек недалёкий и чего-то не понимаю. Но разве мой сосед чем-то лучше меня? Он-то вытащил белый квадратик, а я – чёрный. Я знаю пару-тройку негодяев, прекрасно переживших процедуру жребия. И видел множество хороших и порядочных людей, которым достались чёрные метки. Получается, Бог там, на небе, глядит на землю без очков? Почему он допускает по отношению к своим творениям такие просчёты? Не пора ли написать ему прошение? Обрисуем в нём ситуацию – глядишь, и прочитает. Вдруг выйдет толк? Я бы и написал. Одного не знаю – с кем его передать.
– Отыщется посыльный – разбуди, порадуюсь за человечество, – Болтунов, прислонившись к борту, удобнее пристроился на скамейке и, закрыв глаза, прошептал: – Глаза бы мои не видели этого моря. И чего я в лесу не спрятался? Предлагал же товарищ не идти на процедуру, а собрать рюкзак и улизнуть подальше в лес. Дикая природа беглецов не выдаёт…
– Тебя бы там быстро нашли, – Нигматулин усмехнулся и простуженно кашлянул.
– Почему? – Болтунов приоткрыл глаза.
– По запаху. Читал я твои гнилые статейки. Ты ещё тот бумагомаратель, гвардии щелкопёр.
– А ты прямо святой, – ответил с усмешкой Павел и встряхнул головой, отгоняя сонливость.
– Не святой, но порядочный. Пойми, дурья твоя башка, тот, кого ловят в лесу, отправляется в плавание безо всякого жребия. Или ты собрался до конца своих дней по кустам прятаться? Вечно скрываться не получится. Захвораешь, потеряешь сознание или уснёшь глубоким сном, и возьмут тебя тёпленьким и беззащитным.
– Вдруг обстановка изменится?
– На худшую? – Риф рассмеялся. – Да и чем в лесу питаться?
– Дикоросами, – неуверенно ответил журналист.
– Так называются твои жёлтые статейки. Долго ли ты проживёшь под открытым небом, умник?
– Можно выкопать землянку.
Елагин привычно покачал головой.
– В ней тебя и застукают егеря. Они регулярно прочёсывают лес и всех пойманных хитрецов передают в руки приставов. Сбежав, необходимо постоянно менять своё местоположение. Суши почти не осталось, и прятаться на ней стало чрезвычайно трудно. Так-то вот, молодой человек. То, что на словах кажется плёвым делом и правильным решением, на деле оборачивается нежданно-негаданными трудностями и необычайной глупостью. Чтобы жить в лесу, нужно думать, как лес, необходимо знать и понимать его. Тогда и он тебе, возможно, поможет.
Журналист с задумчивым видом почесал затылок.
– Когда всех лишних сплавят, объявят амнистию и беглецы смогут вернуться в свои дома.
– Не исключено. Только они всё равно до конца своих дней останутся моральными уродами и людьми второго сорта.
– Это ещё почему?
– Вместо них забрали других людей.
– Вдруг бы они вытащили белые квадратики?
– Вытащи и живи спокойно – порядочным человеком.
Болтунов нахмурился:
– И всё-таки жребий несправедлив к хорошим людям.
Скрипник глухо кашлянул.
– Поверьте мне, старику. Жребий не имеет к справедливости ни малейшего отношения. Он лишь призван облегчить муки выбора. И уж если говорить откровенно, попытки решить всё по справедливости заканчиваются, как правило, плачевно. Таким способом не найти решения до скончания времён. Вы добьётесь лишь того, что узнаете о знакомых вам людях много нового и нелицеприятного. Они в своих стараниях вывернуться из тисков на ваших глазах станут оборачиваться скользкими ужами и даже начнут жалить по-змеиному. Жребий, как ни крути, позволяет человеку оставаться человеком и не падать в глазах других в грязь лицом.
Жора легонько стукнул ладонью по борту.
– Ну да, чего зазря силы тратить, тебя в неё эти другие и уронят.
Елагину удалось поймать ещё одну небольшую рыбку – морского пучеглазого окуня красноватого цвета. Разочаровавшись в рыбалке, штурман смотал леску и положил её в карман – он берёг рыболовную снасть как зеницу ока.
Павлу пришла в голову запоздалая мысль, и он досадливо поморщился.
– Надо было в неприкасаемые податься. Катался бы сейчас как сыр в масле. Были бы у меня и паёк, и другие блага. Им даже избушки помогают строить. Живут же люди.
Инженер Бояринов недовольно хмыкнул:
– Да какие люди? Откуда? Одно название – неприкасаемые. В лесу, по крайней мере, можно умереть на земле. А тут как умирать? Кругом вода. Помрём мы, перевернёт шторм лодку – и пойдём на корм акулам.
– Тебе-то какая разница? Акулы души не едят, им плоть подавай.
– А есть ли она, душа-то? Существует ли?
– Если её нет, ещё лучше.
– Почему?
– Обратно в строй не вернут.
– А я бы ещё послужил, – очертив скулы, твёрдо произнёс журналист.
Евгений кивнул:
– Обещаю передать чертям твою просьбу. Себе же такого счастья не пожелаю.
– Не любишь жизнь?
– Людей.
– Гм…
– Устал я от человеческого общества.
– Объяснись.
– Его разъедает дегуманизация. Она иссушает человека, делает его чёрствым и нечувствительным к чужой боли. Выпив из своей жертвы все соки, эта душевная хвороба выбрасывает её на помойку. Расчеловечивание разума – худшее, что может случиться с людьми.
Болтунов искоса поглядел на Бояринова:
– Смелое утверждение.
Инженер невесело рассмеялся:
– А чего мне бояться? Я одной ногой стою в могиле.
– Оптимистично. Почему же вторую ногу туда не пристроишь? Чего ждёшь?
– Пока ты жив, крышку гроба над собой не закрывай.
– Учту. Только крышек нам не видать. Ждёт нас братская могила.
Строев схватился за голову:
– Вы или полоумные, или конченые циники. О чём вы говорите?
Болтунов усмешливо улыбнулся:
– О том, что до смерти один шаг. Для пессимиста это слишком мало, а для оптимиста слишком много. Ты вот кто?
– Дурак, – честно признался Егор.
– Не понял.
– Умные вовсе не рождаются, а меня угораздило.
– Сам до этого додумался?
– Бабушка подсказала. Она меня воспитывала, вот и поделилась житейской мудростью. Я только теперь начинаю понимать кое-что из того, что она вложила в мою бестолковую и непутёвую голову.
– Она сделала тебя дедушкой, Егорка. Очнись, старче. Негоже молодому парню говорить стариковскими словами.
– Они неплохо развивают речь. Я филологом хотел стать. Да не судьба.
Носов приподнял с борта голову и осуждающе поглядел на товарищей:
– Чего вы галдите? Спать не даёте. Поберегли бы лучше силы, спорщики.
Пекарю ответил неулыбчивый доктор:
– Разговоры не дают сойти с ума от переживаний. Ты выговариваешься и таким образом опустошаешь своё сознание. Из него уходят напряжение и негатив.
– А я и так не переживаю. О чём переживать-то? Жена от меня ушла к другому, а дети называют неудачником. Умру, и не помянет никто.
– А мы на что? – Коломийцев наконец-то улыбнулся.
Иван недовольно скривился:
– Нечего меня вперёд ногами раньше всех выносить. Я ещё всех вас помянуть успею.
Дубравин громко вздохнул:
– Ну вы и балаболы. Надеюсь, каннибалов среди нас нет?
– Как знать, – Елагин заговорщицки подмигнул Сергею. – Припрёт – и собственную руку обгложешь.
– Не дай бог до такого дойти, – Дубравин поморщился. – Уж лучше рассудком помутиться.
– На человечине, пожалуй, и месяц продержаться можно. Нужно только её просолить в морской воде. Мальчишкой я часто представлял себя Афанасием Никитиным, идущим на ладье за три моря. А за третьим мне виделось четвёртое, пятое, шестое… И у каждого моря был свой цвет – он заменяет на бескрайних водных просторах пограничные столбы. К примеру, Охотское море серое, а Берингово – тёмно-синее. В мечтах я шёл всё дальше и дальше, разговаривая с дельфинами, китами и тюленями и попадая в жестокие, закаляющие волю штормы…