Мусорный архипелаг. Книга 1

«Как спасти детей?» – в голове Дубравиной пульсировал один и тот же вопрос. На душе у неё скребли кошки. Сергей был сильным и умным мужчиной, а Лена и Егорка не могли постоять за себя. Они надеялись на мать. И она не имела права их подвести.

Виктории никак не удавалось уместить в сознание тот факт, что одни люди могут вот так вот просто обрекать других людей на гибель по воле какого-то придуманного ими самими жребия. У неё не укладывалось в голове, как можно посылать кого-то на смерть, а самим продолжать жить: дышать, улыбаться, любить. Всё её прежнее понимание жизни полетело под откос и зависло вверх колёсами в какой-то вязкой, липкой безнадёге. Но делать было нечего. Нужно было думать о будущем, о спасении – себя и детей.

Вика вскипятила во дворе на костре воду, заварила щепотку дефицитного чая, припрятанного на чёрный день, и села у маленького полуслепого окошка. По нему ползла одинокая задумчивая муха. «Хорошо мухе, – подумала Дубравина, – куда хочет, туда и летит. Никто ей не указ, и никакого жребия тянуть не нужно. Нет у мух ни государства, ни государственности, ни обязанностей. Одни права. А у нас что? Не успеешь на свет появиться, а тебя уже тащат в светлое будущее: цепляют на грудь значок или повязывают на шею галстук. Служи отчизне, дитя! Эх, жизнь – грусть-тоска…» – Виктория машинально проследила за полётом свободной, как ветер, летуньи. Но та далеко не улетела. В тёмном углу её поджидал паук в паутине. На этом свобода выбора мухи подошла к концу. И как она ни трепыхалась в липких тенётах, как ни просила пощады, паук был непреклонен.

Дубравина усмехнулась и вслух посетовала:

– Такой миф этот членистоногий развенчал, такую сказку разрушил. Нет на земле свободы никому. Одни насекомые поедают других. Зверь рвёт зубами зверя. Птица заклёвывает насмерть другую. Рыбы пожирают рыб. А человек – человека. Таковы законы природы. Увидеть бы этого законодателя и задать ему вопрос: вы сами-то нормальный? Неужели нельзя было устроить всё как-то иначе? Например, питаться воздухом. Всюду пищевые цепочки. И все им аплодируют: значит, так надо. Кому надо? Создателю или его созданиям?

Приоткрылась дверь, и в образовавшуюся щель заглянула Викина соседка – Валерия Светличная, сорокавосьмилетняя брюнетка обыкновенной внешности.

– Привет, Вик. Что делаешь? Кипятком рот полощешь?

– Чаем, – равнодушно ответила хозяйка.

– Да ну?! – удивилась Светличная, проходя в комнату. – Где ты его раздобыла? Ах да, я ведь и забыла, что по профессии ты археолог. Откопала, получается. Давненько я чай не пила.

– Припрятала после потопа, вот и сохранился. Берегла на праздник, а вышло вон как…

– Не кисни, мать. Жизнь тебя ещё наотмашь не била. Попадёшь ей под руку всерьёз – по-настоящему взвоешь. Я-то знаю, получала от неё не раз. Я тоже одна, и у меня, как у тебя, двое детей. Кручусь как могу. То крыша потечёт, то с крысами воюю. Эти твари вконец обнаглели. Ни в грош людей не ставят. Но я ничего, приноровилась. Бывает и хуже. Как у тебя с грызунами?

– Я кошку завела. Пока помогает.

– Так и я кота приютила. Но он от меня сбежал, крысы довели.

– Значит, у тебя место такое – крысиное.

– Это как?

– Благополучное. Крысы в плохих местах не живут, инстинкт самосохранения не позволяет. Радоваться должна, а не жаловаться. Сама знаешь, как плохо обстоят сейчас дела с земельными участками. Всё разобрано, никуда не подступиться.

– Чаем угостишь? – Лера сглотнула слюну.

– Садись, раз пришла, – Дубравина кисло улыбнулась, пододвигая вездесущей соседке пустую кружку. – Кипяток в котелке, заварка, как видишь, в банке. У нас самообслуживание.

Непрошеная гостья налила себе чаю и потянулась за морковкой – после потопа все приучились пить чай со сладкими овощами, так как производство сахара приказало долго жить и никто не торопился его возрождать, понимая, что дело это хлопотное и в нынешних условиях бесполезное. Проще заменить сахар чем-нибудь другим. С солью, слава богу, «благодаря» океану проблем не было.

Валерия сделала глоток и закатила глаза от блаженства.

– Давно забытый вкус. Может, у тебя ещё и кофе сохранился?

– Я давно выменяла его на картошку, – Вика бесцветно усмехнулась.

– Как ты умудрилась сделать запасы?

– Наш дом разрушил второй мощный толчок. Ну а я пос-ле первого отправила детей на улицу, а сама собрала в дорожную сумку всё, что попалось под руку. Оказались в ней и кофе с заваркой.

– А я сразу убежала. Я такая трусиха. А мальчики мои в это время были на работе, они ведь у меня лбы здоровые. Вот и остались мы с голым задом, кое-как построили лачугу. Если б не сыновья, и её бы не было. Да ты была у меня, сама видела мои «хоромы», – Светличная на секунду задумалась. – Живём неподалёку, а крысы лезут только ко мне. Странно.

– Им виднее.

– Ну-ну. Кто ж спорит, – посерьёзневшая гостья внимательно поглядела на хозяйку. – Ты сегодня какая-то бледная, задумчивая.

– Задумаешься тут, – Дубравина через силу улыбнулась. – Детей нужно спасать, а как, ума не приложу.

– Вот и не прикладывай. Пускай всё идёт своим чередом. Я тоже раньше пыталась прыгнуть выше Лондонского моста и всякий раз при падении разбивала в кровь себе колени. Бесполезное занятие – вязать варежки из проволоки. Во-первых, кто их будет носить? Во-вторых, как и чем их вязать? В-третьих, вязальщице нужно проверить голову: на той ли планете она родилась? Запомни, Вика: тем, кто родился на Абрикосовой или Виноградной улице, нечего делать на Пикадилли. Стой в тени на Тенистой и не суй свой нос на Солнечную. Обгоришь и облезешь.

Виктория тяжело вздохнула.

– Вся человеческая жизнь – вечная кольцевая. Казалось бы, отъехал от опасного места, от негатива, и вдруг натыкаешься на него вновь.

Валерия недовольно скривилась:

– Брось ты эти угнетающие мысли, подруга. Нам гор с места всё одно не сдвинуть. Чего ж пупы надрывать и переживать понапрасну? Когорты добрых молодцев головы свои сложили, пытаясь вытащить человечество на свет божий. И что? Где оно, это распрекрасное человечество? А я тебе скажу, где оно, – Светличная зло стрельнула глазами.

– Давай обойдёмся без анатомических подробностей, – Дубравина поморщилась. – И без того черноты в жизни хватает.

Лера не стерпела и взвилась рассерженной перепёлкой:

– Да разуй ты глаза! Люди всегда так жили. Одни шли в огонь и воду и сгорали и тонули, а другие преспокойно сидели в полудрёме под деревцем или на бережку, болтая в воде ногами.

Виктория скривила губы подобием усмешки:

– Выходит, жертвенные чистые и светлые души напрасно уходят в мир иной со словами «живите, люди…» А люди не живут, а существуют. Обидно, досадно, неправильно. Получается, что в жертву себя приносят лучшие, а жить остаются посредственные. И в чём тут смысл?

Светличная неопределённо пожала плечами:

– В проявлении человеческих качеств. В чём же ещё? Без них все вообще позабудут, что они люди, а не тараканы за печкой. Плохо только, что положительный пример награждается одной лишь светлой памятью. Большего ему не достаётся. Люди долго не горюют, приступы сентиментальности недолговечны и редки. Все заняты своими делами.

– Не чужими же заниматься, – Вика через силу усмехнулась. – Свои дела и греют по-свойски.

– Всё-таки есть в тебе проблески разума, – Валерия ободряюще улыбнулась. – Ты всё понимаешь, только принять многого не хочешь. Ясно, в тебе говорит молодость. Доживёшь до моих лет – растеряешь свой никому не нужный максимализм окончательно и бесповоротно. Я тоже через это прошла.

– Мне бы этого не хотелось.

– Пойми, дурёха, на серой посредственности весь мир и держится. Это его основа и питательная среда. Все эти мимолётные герои не более чем искромётный эпизод в жизни общества. Его тягловой силой являются обычные люди. Не героические, не жертвенные и не особо честные. Ну, так заведено всем человеческим существованием. Есть языки пламени, взлетающие высоко и тут же опадающие, а есть угли, которые могут тлеть долго и экономно. Чуешь разницу? Не может человечество брать за основу ни праведников, ни злодеев. Всегда и везде всё цементируют середняки, в которых намешано всякого: и доброго и злого.

– Сделать бы всему человечеству обезболивающую прививку – общую, одну на всех. Живи и радуйся.

– Чему? – Светличная иронично сморщила нос.

– Тому, что жив, – Дубравина обхватила горячую кружку холодными ладонями и задумчиво поглядела сквозь соседку.

Валерия недовольно скривилась:

– Много ли радости принесёт человеку жизнь без болевых ощущений? Люди сотканы из них и вряд ли когда-нибудь захотят отказаться от боли и страданий. Более того – именно в страданиях они и ощущают пик наслаждения. На них снисходит такая острая жалость к себе, которая не сравнится ни с какой эйфорией. Не знаю, почему и для чего природа заложила в человека такую мину, но раз она в нём присутствует, значит, так тому и быть. Не нам решать, каким должен быть человек. Общество может лишь предлагать и насаждать варианты поведения и свод правил и морали. А человек поступит так, как ему повелит его рассудок, исполосованный рубцами чувств и нелогичности. Даже самые, казалось бы, предсказуемые люди в самый ответственный момент могут поступить не так, как предполагалось. Состроят козью морду и дёрнут стоп-кран, а то и пустят весь состав под откос. И что ты будешь с этим делать?

Дубравина повела плечами:

– Вероятно, всему виной интриги и затронутые интересы. Чего бы ради человеку взбрыкивать ни с того ни с сего?

– Э, нет, подруга. Думается, что всё гораздо глубже и сложнее. Природа человеческого мозга не изучена людьми и на сотую долю процента. В нём существуют такие провалы и такие вершины, куда нам не заглянуть никогда.

– А чего туда заглядывать? Нас туда звали? – Виктория тоскливо поглядела в окно.

Лера многозначительно усмехнулась:

– Человек никогда не устанет искать предела своим возможностям. И природа с ухмылкой направляет его по ложному следу – водит по ближайшим кругам сознания, всякий раз меняя в них декорации. Ну а к глубинам она его не подпускает. Кто нечаянно туда оступился, сходит с ума – такова плата за приоткрывшуюся завесу тайны. Природа всё продумала и предусмотрела, её не обмануть. Вместо этого мы обводим вокруг пальца себя и при этом считаемся умными и образованными людьми. На самом деле мы ни черта не знаем и ничего не смыслим в этой жизни. А она идёт по одному и тому же сценарию веками.

– Но ведь тебе тоже хочется спасти своих детей, хочется, чтобы они были счастливы и здоровы!

– Ну а кому этого не хочется? Только вот ни одному человеку за всю историю человечества отчего-то так и не удалось прожить свою жизнь счастливо. Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, а получается всё время ад.

Дубравина задумчиво покачала головой:

– Как-то грустно всё это. Ты рожаешь детей, а общество забирает их у тебя. И ты чувствуешь себя каким-то инкубатором на ножках.

Светличная поморщилась:

– Ну а что ты хочешь? В любом обществе существуют свои интересы и приоритеты. Все мы винтики и болтики в огромном конструкторе. Никогда ни дети наши, ни мы сами не станем свободными художниками.

– Но почему?

– Потому что среди нас всегда будут и Карабасы-Барабасы, и Пьеро, и Мальвины, и Артемоны. Мы разные. Нас всегда будет звать на подмостки труба Карабаса-Барабаса – владельца кукольного театра. И мы выйдем. А если не выйдем сами, то нас вынесут. И возможно, вперёд ногами. Никто на этой планете не даст человеку ни воли, ни свободы передвижения. Повсюду правила и границы. Даже в наших непростых условиях инициативные жители некоторых городов хотят провозгласить их независимость. Им не терпится отделиться от остальных, особенно от центра – от Красноярска. Всем хочется оттяпать себе кусочек хоть какой-нибудь власти над людьми.

– А нельзя ли как-нибудь уменьшить аппетит этих Карабасов-Барабасов? Они ведь едят как не в себя.

– И кто же это сделает? Пьеро? Артемон? А может быть, Буратино? Нет, моя дорогая, ничего у нас не получится. Всё будет так и не иначе. Так было издревле. Верхи дурачатся, а низы артачатся. И где-то посередине находится консенсус, устраивающий и элиту, и простонародье. Будешь помалкивающей и никуда не лезущей черепахой Тортиллой – проживёшь триста лет и умрёшь в своём тихом заросшем тиной пруду.

– Ты не ответила на мой вопрос, Лера, – Вика с тревогой вгляделась в разгорячённое лицо соседки. – Ты собираешься спасать своих детей или пустила всё на самотёк?

– Они мои лишь номинально, – Светличная поглядела Вике прямо в глаза. – И что бы я ни делала, как бы ни старалась, мне их своими не сделать, у них своя жизнь. Да, я их родила. В хорошие времена они благодарили меня за это, в плохие – укоряли за то, что появились на свет. Государство наложило на них свою заботливую лапу, дало им образование и указало направление пути. Вот они и топают по нему как могут, и я им больше не указ. Взрослые они у меня, самостоятельные. Они знают, что я родила их, и этого мне достаточно. Как сложится их судьба, я не знаю. Я и свою-то и на день вперёд не смогу угадать. Знаю я лишь одно. Каждый человек уходит куда-то – в вечность или в другое измерение, не суть – в одиночку и по своему, только ему предназначенному пути. Уйду по нему и я, когда призовут. Уйдут и мои дети. И срока не знает никто. И это величайшее благо для человека. Такие знания убивают лучше всякого яда. Они травят тебя и не дают ни о чём думать.

– С этим я согласна. И всё-таки ты говоришь о страшных вещах, которые я не могу принять. Твои слова опрокидывают моё сознание.

– Тебе придётся их принять, чтобы остаться в здравом уме. Иначе в нынешних реалиях лишишься рассудка, свихнёшься от горя. Я сказала тебе правду. Да, она беспощадна и жестока, но лить тебе бальзам на раны я не собираюсь. Чем быстрее ты осознаешь реалии сегодняшнего дня и примешь объективную действительность, тем скорее отойдёшь от края пропасти. Я давно смирилась с этой жизнью, советую и тебе поступить так же. Поверь мне и прими всё как данность. Я тётка не раз битая, как игральная карта. Лежу потихоньку вместе с остальными задницей кверху и не отсвечиваю. Чем реже поворачиваешься к неприятностям лицом, тем меньше тебя бьют. Отвернись, прикинься рубашкой – и останешься цела. Битая карта никому не нужна.

Взгляд Дубравиной подёрнулся тоской.

– Ты вконец остервенела, Лера. Разве можно так рассуждать?

– Нужно! – Светличная решительно ударила ладонью по столу. – Жизнь слюнтяйства не прощает. Она прижигает нам мозг калёным железом и спрашивает за каждую мелочь с максимальной строгостью.

– Но ведь дети, семья… – Вика замялась. – Они – наша единственная опора.

– Я не так давно поняла, – Валерия, задумавшись, задержала взгляд на угольке, выпавшем из печи, – что человек не может опираться лишь на семью как на единственную опору и основу в жизни. Это чревато для него страшными последствиями. Её легко потерять. Навсегда, безвозвратно, трагически. Окружающие с готовностью и удовольствием тебе в этом помогут. Или государство, или стихийное бедствие. Тут уж кто быстрее подсуетится.

– Зря ты так. Люди стремятся помочь друг другу.

– Искренне? Бескорыстно? От чистого сердца?

– Наверное.

– А ты спроси их об этом. Им просто приятно сознавать, что у них таких проблем нет, и чувствовать себя выше того, кому требуется помощь. От подобной помощи человек получает удовольствие. Я называю это состояние «синдромом помогающего». Мы бросаемся, часто бестолково, что-то делать, кидаемся в гущу событий – на адреналине, в запале, суетясь и толкаясь. Через какое-то время это начинает нас тяготить и мы стараемся потихоньку улизнуть восвояси. Как говорил Жванецкий, вошли в чьё-то положение и оставили его в его же положении. А всё почему? Потому, что срабатывает другой синдром – усталости. Свою рубашку и стирать, и гладить привычнее.

– Ты меня не переубедишь, – Дубравина, посеревшая лицом, глянула соседке в глаза. – Я буду биться за своих детей. Я их родила, я за них и горой встану.

Лера грустно покачала головой:

– Я в этом не сомневаюсь. Только помни, что их у тебя двое. А если жребий разделит их? Кого-то одного придётся всё равно оставить. Или что, ты готова из-за одного чёрного квадратика угробить и себя, и другого ребёнка? Очнись, ненормальная, ты забрела не в ту степь.

– Я обязательно что-нибудь придумаю.

– Все мы так говорим, чтобы успокоить себя. А выходит так, как угодно судьбе.

– Не нужно всё списывать на судьбу, Лера. Судьба – это загипсованные памятью поступки. Они так или иначе влияют на всю нашу дальнейшую жизнь.

– Сказано красиво, но глупо. Если бы всё зависело только от нас, уйма людей дожила бы до глубокой старости. Но ведь этого не происходит.

– Пускай всякий прокрутит в голове свои неприглядные делишки и тогда поймёт, как важно вовремя понять, что ты свернул не на тот путь.

– Опять двадцать пять! – Светличная обиженно поджала губы. – Ну не может человек переть против государственной машины. Она его всё равно раздавит. Да так, что от него и мокрого места не останется. Говорю тебе, помалкивай. Авось всё и устроится само собой.

Валерия допила чай, попрощалась, мышкой юркнула к двери и растворилась за ней, как утренний туман в лучах солнца, оставив после себя висящую в воздухе недосказанность.