Мусорный архипелаг. Книга 2

Мария вернулась домой разбитая, уставшая и потерянная. Сергей уложил её в постель и укутал одеялом. Маша пролежала под ним почти сутки. Дубравин не пытался утешать жену, он и сам прошёл через это испытание. Сергей понимал, что помочь страдалице способно лишь время и только оно излечивает от сильного стресса сотрясшееся человеческое нутро.

Киру Щербатову Дубравин принял как родную дочь, но та отнеслась к нему настороженно и старалась не попадаться на глаза. С младшей сестрёнкой тоже не хотелось общаться. Всё в этом доме было для неё чужим и враждебным. Внешностью Кира пошла в отца, от матери ей досталась лишь мимолётная, всюду преследующая задумчивость. Только у Маши она была светлой и открытой, а у её дочери – хмурой и замкнутой. Черноволосую и черноглазую девочку в школе дразнили и обижали. Худая, с торчащими ключицами и лопатками, она походила на цыганку. Собственно, так её в классе и прозвали. Кира замкнулась в себе и ни с кем не разговаривала. Единственной подругой для неё была бабушка. Та заботилась о девочке, читала ей книжки и, укладывая спать, гладила по голове, приговаривая: «Сиротинушка ты моя…»

Дым от грандиозного разбушевавшегося пожара то уносило в океан, то гнало ветром в сторону материка, и тогда повсюду стоял въедливый, удушливый смог. Природа издали равнодушно наблюдала за тревожным заревом, но поливать его дождём не спешила, дожидаясь, пока оно само потухнет, избавившись от последнего языка пламени. Спустя неделю плавучий остров выгорел дотла. Всему виной было нутряное тление – глубины спрессованного мусора сгорели как торф под землёй. Его остатки раскидало по Мировому океану первым же тайфуном. Архипелаг изгоев перестал существовать. Обладатели белых и чёрных квадратиков снова стали единым племенем. Этот вынужденный шаг наполнил людские сердца тревожным подземным гулом. Никто не знал, чем всё это закончится: чередой мелких толчков или разрушительным землетрясением.

Дубравин никак не мог отыскать своего друга – штурмана Елагина. Во время битвы тот оставался в Восточном городе. И вот куда-то пропал. Нигде не было видно и его названого сына – навигатора Димы Климкина. С Дубравиным Димка давным-давно не общался, не видя в нём ни родного плеча, ни полезного и интересного собеседника. Он сроднился с Елагиным и души в нём не чаял. Они нашли друг друга и ценили каждую минуту, проведённую вместе за навигационными картами и разговорами.

Генералу на глаза попался главный навигатор Кирилл Загорский, и Сергей спросил у него, не знает ли он, где Алексей.

Пожилой седовласый мужчина с грустными глазами тяжело вздохнул, и на лбу у него собрались морщины.

– Елагин погиб, пытаясь организовать тушение пожара в Восточном городе. Ему недавно исполнилось пятьдесят лет. Мог ещё жить и жить. Вместе с ним сгорел и его двадцатидвухлетний сын Дмитрий. Они плечом к плечу отстаивали ставшие родными строения. Видели бы вы, генерал, как пылал ваш городок… Это было ужасное зрелище. Стена пламени, идущая с Северного берега, не сразу дошла до него, и это спасло многие жизни. У меня получилось вовремя покинуть Мусороград и перебраться в Восточный город. Я сам едва спасся – нам удалось сбросить в воду лодку. Мы плыли вдоль берега, держась за мусор, и молились.

Дубравин попрощался с Загорским и тихим шагом отправился на берег океана. Ему хотелось побыть наедине с самим собой и с рокочущим неуёмным прибоем. Он шёл по песку босиком и вспоминал то время, когда жребий разлучил его с Викой и сыном. Он не знал, не представлял, что же теперь делать. Необходимо было думать, размышлять, принимать решения. На него смотрели с надеждой не только бывшие изгои, но и жители материка.

Сергей отошёл подальше от воды, сел на песок и задумался. «Сможем ли мы все простить друг друга? – задал он самому себе мучительный и едва ли не главный вопрос. – Сначала мы по воле жребия разделились, а потом убивали друг друга. Как нам вновь если не подружиться, то хотя бы помириться? Да уж, задача из задач. Пока каждый не прочувствует степень своей вины в этой бойне, ничего у нас не выйдет. Опять будем искать крайних и виноватых. А найдя, осудим и проклянём, нам не привыкать. А ведь виноваты мы все – всё общество, весь народ. Думай, вице-президент, думай».

Всех погибших во время битвы воинов похоронили в общей братской могиле. Они были выходцами из одного народа. Чего ж их делить после смерти? Она не разбирает, кто ты: изгой или житель материка. Живые дерутся, стиснув зубы, а мёртвые покоятся с миром. Колёса войны катятся по земле как жернова и перемалывают на своём пути всё, что не успело отойти в сторону. А что толку увёртываться? В другой стороне всё то же самое. Та же война и тот же мир. Так и будешь уворачиваться всю жизнь, пока не помрёшь. К счастью ли, к сожалению ли, но премудрых пескарей среди людей большинство.

Братская могила вновь объединила рассорившихся братьев. Она вытянулась вдоль моря словно отсыпанная дорога. На один из её концов был насыпан поминальный холм. Стоя над свежевырытой землёй, Дубравин произнёс короткую, но берущую зá душу речь:

– Этот скромный курган всегда будет напоминать о наших погибших товарищах, воевавших вместе с нами плечом к плечу за то, чтобы у человечества было будущее. Кто-то из них сражался храбро и умело в силу своего характера и своей выучки; кто-то бился из последних сил как мог, не обладая необходимыми для бойца качествами; кто-то пал в первые минуты сражения, так и не нанеся врагу ни одного удара. Но всем им в равной степени хотелось защитить свой дом и свою землю. И им это удалось. Наши павшие товарищи одинаково любили и архипелаг, и материк. Разве можно разделить народ, связанный едиными корнями и традициями? Единоплеменников, как впрочем и всех остальных людей, делят не вражда и ненависть, а обстоятельства. В одном случае виновато разделение общества на классы и социальные группы, в другом – какая-нибудь непреодолимая сила, которой бессильны противостоять люди. Когда-то мы все пошли у этой самой силы на поводу и не смогли найти оптимального, взвешенного и продуманного решения. Не смогли переступить через тела и выбрать души. Сделанного не вернёшь. Однако будущее всё ещё можно сделать мирным и покойным. В этой могиле лежат представители одного народа. Нет смысла разделять их на своих и чужих. Все они вновь прошли сквозь клыки чудовищного жребия, но не смогли от них увернуться. Он равнодушно и беспристрастно выбрал тех, кому не суждено ходить по этой земле и заниматься её благоустройством и развитием. Они больше не будут ни смеяться, ни плакать, ни радоваться, ни грустить. Наши погибшие товарищи останутся в наших сердцах и в нашей памяти болящим напоминанием о том, как скоротечна человеческая жизнь и как не вовремя обрывается она по воле злого рока. Мы воссоединились и стали одним народом. Но пока не решаемся протянуть друг другу рук и настороженно озираемся по сторонам, ожидая нападения или подвоха. Процесс примирения долог и труден, но иного пути у нас нет. Иначе на горизонте снова за-маячит какой-нибудь жребий. Надеюсь на благоразумие и на ваш выстраданный в тяжёлых испытаниях разум.

Сергей глубоко вздохнул и прочёл стихотворение, написанное накануне:

После поминок к стоящему в сторонке генералу Дубравину подошёл полковник Евтушенко. Полными слёз глазами он посмотрел в сторону моря и перевёл ставший задумчивым взгляд на товарища.

– Скажи, Сергей, почему всегда гибнут лучшие? Мы с тобой таких ребят потеряли…

Дубравин тихо вздохнул и негромко ответил:

– Гибнут все. Просто лучших жальче терять.

– Ты веришь в Бога, Серёжа?

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– Кто-то же оставил нас в живых. Как ты думаешь, что нас спасло?

– Жребий, – генерал грустно улыбнулся. – Это опять был он. Я ведь всё сказал в своей речи.

– Ты не ответил про Бога, командир.

– У каждого своё понимание высших сил. Для меня Бог – это соотнесение себя к некой культуре поведения. Бог – это наш духовный стержень. Он позволяет человеку гнуться и при этом не ломаться.

– Есть ли он на самом деле? – Полковник задумался, глядя на небо. – Не сказка ли это?

Дубравин тихонько улыбнулся.

– Даже если это и сказка, её следовало придумать.

– Почему ты так считаешь?

– Она ограничивает вторжение человеческого ума в те пределы, в которые ему лучше не входить. Бог хоть как-то сдерживает в нас всё плохое и нечеловеческое.

Евтушенко удивлённо поднял брови.

– Как может быть в человеке что-то нечеловеческое? Это противоречит здравому смыслу и логике.

Сергей покачал головой.

– Ты ошибаешься, друг мой. Человек становится человеком не сразу, а постепенно, день за днём изживая в себе нечеловеческие качества, присущие каждому из нас. Для того человеку и дан разум.

– Глядя на эту братскую могилу, я в этом сильно сомневаюсь. Что дал всем этим погибшим твой распрекрасный разум? Разве он им как-то сумел помочь?

– Надеюсь, что он поможет нам – тем, кто выжил. Все эти недожитые жизни – плата за нашу неосмотрительность и безрассудность. Этих смертей можно было бы избежать.

Михаил повёл скулами.

– Во всём повинен Щербатов. Останови мы его вовремя…

– Нет! – генерал вскинулся и посмотрел на товарища умными печальными глазами. – Нет, полковник. Увы, даже преждевременная смерть Щербатова вряд ли бы смогла не допустить кровопролития. Он лишь оттянул его на какое-то время. Пока жители материка готовились к разгрому варваров, все эти люди, – Дубравин указал взглядом на могильный холм, – смогли прожить на земле ещё несколько дней.

Евтушенко недовольно нахмурился.

– Получается, этого иуду ещё и наградить нужно?

– Не передёргивай. Ты всё прекрасно понял. На битву был запрос не от отдельных граждан, а от всего общества. Так оно себя чувствовало и того хотело. Не вмешайся Щербатов, и битва могла начаться в первые часы контакта архипелага с материком.

– Но почему? Разве жители материка настолько воинственны?

– Не более нашего. Просто им показалось, что мы хотим покуситься на их землю.

– Но мы ведь не собирались отнимать у них принадлежащих им домов и земельных участков. Разве мы что-то требовали? Нам хотелось тихо-мирно пообщаться и решить всё полюбовно.

– Это мы с тобой так думаем. А что творилось в головах у изгоев перед битвой, одному лишь богу известно. Удержать такую массу народа одними приказами невозможно. Когда для пожара достаточно одной лишь искры, он с большой долей вероятности разгорится.

– Чертовщина какая-то, – Евтушенко растерянно потёр ладонью лоб. – Что-то мне не по себе, генерал.

– Мы часто называем этим словом жизнь, полковник, – Дубравин беззлобно усмехнулся. – Всем нам свойственно ошибаться, и, чтобы исправить или прикрыть первые ошибки, мы нередко совершаем новые – ещё более тяжёлые и опасные.

– Иногда сказать правду тяжело настолько, что предпочтительнее оболгать всё на свете.

– Это так.

– И всё-таки Щербатов заслуживает самого сурового наказания, – Евтушенко гневно сверкнул глазами. – Он стравил разделённый провидением народ.

Сергей несогласно покачал головой.

– Один жалкий человечек не мог разжечь в сотнях тысяч душ ненависть и недоверие к нам. Они уже лежали на поверхности. Не он бы, так кто-нибудь другой явился спусковым крючком. Пока ты этого не поймёшь, полковник, так и будешь искать крайних и виноватых. Вина всегда принадлежит какому-либо конкретному лицу или какой-то определённой общности. Нас этому учит человеческая мысль. Так решило человечество. Понятное дело, так проще и легче жить. Отрубили голову злодею – ловите следующего. Вот вину и приписывают кому-нибудь одному или какой-нибудь власть имущей кучке людей. Например, Гитлеру, Берии, Муссолини, Франко, опричникам Ивана Грозного или какой-либо боевой революционной ячейке. Вне всякого сомнения, они виновны в своих злодеяниях. Германия, развязавшая Вторую мировую войну, понесла заслуженное наказание от мирового сообщества. Те немцы, которые её затеяли, непосредственно виновны в этом. Ну а все остальные – косвенно, опосредованно. Они ведь не выступили против войны, не предотвратили её. На каждом из нас лежит частичка общей вины. Всё, что творится на Земле, происходит с нашего молчаливого согласия. Слово – серебро, молчание – золото. Да, золото, но только когда знаешь, что сказать. А мы ведь зачастую молчим, ни черта не соображая. И даже не пытаемся вникнуть в дела и поступки людей, считающих себя избранными, а всех остальных – недалёкими и простоватыми. Все люди, проживающие на планете, несут ответственность за то, что на ней происходит. Её передача какому-нибудь высокопоставленному или важному лицу не освобождает человека от божьей кары. Перед Богом каждый отвечает лично. На Страшном суде ни на кого не сошлёшься. На нём судится конкретная согрешившая душа. Она не устояла перед страхом или соблазном, ей за грехи и отвечать. Бездумность и равнодушие спасают тело, но губят душу. Да и тела не всегда сохраняются. Соглашателей нередко берут за жабры и нанизывают на общий кукан – кладут на жертвенник возникших обстоятельств.

– Ты поборник коллективной ответственности? – Михаил криво усмехнулся.

– Я называю её совестью общества, – Дубравин задумчиво вздохнул.

– В таком случае ты никогда не найдёшь конца клубка. Пока кому-нибудь не отрубишь прилюдно голову, все остальные будут творить беззаконие, и плевать им на совесть и на всё остальное. Уж так паскудно устроен человек, Серёжа. И ничего ты с этим не поделаешь. Только личная ответственность способна остановить волну неразберихи и хаоса – она неизбежно накрывает всякое общество, когда все тычут друг в друга пальцами. Ткнуть нужно в кого-то одного. Да так, чтобы от него дым пошёл и искры полетели. Должно быть страшно и не по себе. Общую вину, Серёжа, как и слово, к делу не подошьёшь. Люди не должны чувствовать себя ущербными и виноватыми. Жить в угнетённом состоянии, испытывая стресс, – та ещё пытка. Постоянное психологическое давление приводит к нервным срывам и к неадекватному поведению. Людей губит, в первую очередь, расшатанная психика. Нужно показать им тех, кто во всём повинен. Наказание врагов народа излечивает граждан от угнетённого состояния. После их казни общество вздохнёт с облегчением и пойдёт в другую сторону. Злодейство имеет определённое лицо, вот в него и следует плевать. А если каждый из нас оплюёт своё зеркало, то подавленности нам не избежать.

– Как всё просто у тебя получается. Ты предлагаешь казнить одних пастухов и вверить бессловесное стадо другим.

– Ну да. А что тут такого? Люди никогда не смогут довольствоваться одним лишь самоуправлением. Им нужны хлыст и окрик.

– Разные у нас с тобой представления о жизни, – генерал посмотрел товарищу в глаза.

– Главное, чтобы представления о дружбе были одинаковые, – с многозначительной улыбкой ответил полковник. – Нам ещё не один пуд соли придётся вместе съесть. А в отношениях между людьми пускай разбираются психологи.

Генерал вновь несогласно покачал головой.

– Пытаясь втиснуть человеческое нутро в научные рамки, они и сами становятся несчастными, и других сманивают за собой. Любое вмешательство в человеческую психику ведёт к психологической зависимости от тех или иных шаблонов.

Товарищи бросили прощальные взгляды на братскую могилу и на море и отправились в Красноярск заниматься многочисленными скопившимися делами.