Редактор С. П. Маляров
Переводчик С. П. Маляров
Дизайнер обложки Ю. В. Гринько
© Шарль Вагнер, 2025
© С. П. Маляров, перевод, 2025
© Ю. В. Гринько, дизайн обложки, 2025
ISBN 978-5-0065-7466-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Аннотация к русскому изданию
Представленное здесь издание – репринт оригинальной книги Чарльза Вагнера «The Simple Life», впервые опубликованной более 90 лет назад и ныне перешедшей в статус общественного достояния.
Перевод на русский язык выполнен командой M&G под руководством С. П. Малярова, при сохранении стилистики и идей оригинала, что позволит современному читателю ощутить всю глубину замысла автора.
Чарльз Вагнер (1852—1918) – французский пастор и писатель, известный своей искренней, проникновенной прозой, обращённой к человеческому духу и стремящейся вернуть читателя к простым, но истинно важным ценностям жизни. «Простая жизнь» – одно из его самых известных произведений, представляющее собой философское размышление о смысле существования, обретении душевного равновесия и силе непритязательности.
Настоящее издание предлагает читателю как оригинальный замысел автора, так и дополнения к нему – вступительную статью и биографический очерк Грейс Кинг, помогающие лучше понять личность и эпоху Чарльза Вагнера. Этот переизданный и вновь переведённый текст будет полезен широкой аудитории – от исследователей и почитателей классической зарубежной литературы до всех, кто ищет повод для глубоких размышлений о сути простоты и внутренней гармонии.
Чарльз Вагнер
Из великого мегаполиса и главного центра современной цивилизации, из мирового сердца утончённости – из Парижа, этого сложного города, – приходит к нам эта небольшая книга очерков о «простоте жизни». Представьте себе чистый родник, звонко бьющий среди леса и вдруг текущий посреди шумного бульвара: вряд ли можно придумать более неожиданное или более живительное зрелище. Но, как говорит наш автор: «подобно тому как больной в горячке, изнывая от жажды, во сне видит прохладные ручьи и чистые родники, где можно вдоволь напиться, так и наши души, лихорадочно мечущиеся в сутолоке современности, жаждут простоты».
«Что же такое простая жизнь?» – мог бы спросить нынешний парижанин так же скептично, как римлянин древних времён вопрошал: «Что есть истина?» И ответ, возможно, не заставил бы себя ждать: «Это некий образ жизни, воспетый пастушьей поэзией или описанный в Новом Завете, но сегодня его неосуществимо воплотить ни в одном цивилизованном обществе; ведь для того чтобы жить просто, человек должен от природы быть „простецом“, а цивилизация давно ушла от этой отметки. Даже само слово „простота“ сегодня звучит как синоним наивности или глупости».
Однако наш автор убеждён: стремление жить просто – по сути, стремление к высшему человеческому предназначению. Он сомневается, что такая жизнь должна быть вычеркнута из современной действительности и признана недостижимым идеалом. Зависит ли простота лишь от экономических и социальных условий? Или же, как утверждает он, она определяется душевным и духовным складом человека? Вместо того чтобы бесплодно вздыхать по потерянному идеалу простоты, мы можем поставить её в центр наших стремлений, сделать целью практических усилий. Более того, любое движение человечества вперёд, к просвещённости и справедливости, говорит он, на деле есть движение к большей простоте жизни.
Что же имеем мы сегодня? От колыбели до могилы человек в своих насущных потребностях, развлечениях, представлениях о мире и о себе самом вынужден пробиваться сквозь бесчисленные сложности. «Ничто больше не остаётся простым: ни наши мысли, ни поступки, ни радости – даже сама смерть. Мы сами усложнили жизнь и лишили себя немалой доли её радостей». Мы нарастили материальные запросы. Если бы древним предсказали, что когда-нибудь у человечества появятся все те приспособления и машины, что мы имеем сегодня, они бы решили прежде всего, что люди станут гораздо свободнее, а следом – что ослабнет безумная борьба за блага. Древние наверняка ждали бы, что упрощение жизни неизбежно наступит благодаря совершенному прогрессу и освободит путь к более высоким моральным стандартам.
Но случилось совсем иное: ни счастья, ни социальной гармонии, ни духовной энергии во благо не прибавилось. Напротив, именно теперь, когда мы лучше накормлены, лучше одеты и лучше устроены, острее всего встал вопрос о том, как жить. Присмотритесь к тому, как богаты люди – и как при этом их материальная сытость и роскошь не избавляют их от внутренней тревоги. Эта лихорадка проникла во все слои общества, пусть в разной степени, и обернулась чем-то вроде раздражительного недовольства избалованных детей: чем больше у нас потребностей и желаний, тем более мы становимся сварливы и несчастны. Голод сам по себе редко толкает людей на преступления, но алчность, честолюбие, нездоровые страсти порождали куда больше бед. Эгоизм, утончаясь, бывает лишь жестче.
Позволительно спросить: «Стали ли мы лучше?» Чтобы ответить, надо освободить и возродить к подлинной ценности саму человеческую жизнь, помня, что стержень всякого прогресса заключается в нравственном совершенствовании. Главная задача – оставаться человеком, жить свою жизнь и, какой бы путь ни выпал, идти к своей цели, не заблудившись на перекрёстках, не обременяя себя лишним. Пусть человек всегда держит в поле зрения свои долг, свою борьбу и свою честь. А для этого стоит максимально упростить свой «багаж».
«Простые мысли, простая речь, простые нужды, простые радости, простая красота» – подобно тем самым маленьким ручьям, протекающим по городским улицам, обращают нас к чистому источнику первозданной природы. Вряд ли мы ожидали найти проповедника такой философии именно в парижских стенах. По инерции взгляд тянется к горам, откуда, как сказано в псалме, «приходит помощь».
И вот – пастор Вагнер (Шарль Вагнер), как подсказывают его имя и титул, родом из Эльзаса. Становится ясно, что он в прямом смысле «пастырь с гор», ведь колыбель его была в маленьком селении в Вогезах, между плодородными землями Бургундии и лотарингскими равнинами – там, где народ отличается независимым, деревенским укладом жизни и сохранил самобытную веру и привычки.
Родился он в Виберсвилле (округ Шато-Сален, бывший департамент Мёрт, впоследствии аннексированный Германской империей) 8 января 1852 года, и случилось это в воскресное утро, пока отец его читал проповедь в местной церкви. Как нетрудно догадаться, отец его тоже был пастором, как и дед, да и многие предки с обеих сторон. Когда Шарлю исполнилось два года, семья переехала в Тифенбах, ещё одно милое селение в Вогезах у подножия старинной крепости Пети-Пьер. Там отец умер, когда мальчику было всего семь, и мать с пятерыми детьми перебралась к своей родне, жившей в одном из селений близ Фальсбурга, на родине Эркмана-Шатриана.
В книге «The Soul of Things» («Душа вещей»), в очерке «Паломничество», написанном сорок лет спустя, Вагнер вспоминает о том, чем было для него то место:
«Мне захотелось вновь увидеть зелёные долины, где я бегал сорок лет назад. В душистом безмолвии лугов я иду всё по той же извилистой тропке. Здесь и сейчас тот же самый ручей, всё под теми же ивами, всё с теми же маргаритками и лютиками, отражающимися в воде. Проворная форель по-прежнему юрко прячется от глаз. Мир тут – крошечный и ласковый. Вогезы здесь превращаются в невысокие холмы. Между их волнистыми склонами, заросшими соснами и буками, петляют долины, уходя к далёкому горизонту. Чёрные дрозды перекликаются с пригорка на пригорок. Мягкий свет окутывает всё вокруг. На душе спокойно, взгляду привольно. В этой тиши, где не слышно ни шума, ни борьбы, меня встречают, будто дорогого гостя, вернувшегося домой. И неторопливо я погружаюсь в святилище воспоминаний…»
Так прошло детство Шарля. В деревенской школе он получил начальное образование, но мать воспитала в нём особую близость к природе: он бродил по лесам, учился понимать деревья, птиц и насекомых, помогал крестьянам в поле, познал труд и вкус простых физических радостей – например, сенокос. Вскоре к обычным предметам прибавились латинский и греческий языки, а также основы лютеранского богословия, которым занимался местный пастор. Гуманитарные науки ему давались легко, и уже через несколько лет он мог во время летних каникул пасти коров, читая между делом «Илиаду» в оригинале. А вот церковная доктрина усваивалась иначе. Пастор был убеждённым лютеранином строгого толка, и юный Шарль постигал веру в привычных для того времени рамках. Он подошёл к конфирмации с чистой, детской преданностью. Однако само это таинство стало рубежом, ознаменовавшим конец его безоблачного детства. Мир, который он знал и любил, казалось, померк под тяжестью греха и страдания, заговорив о божьей каре. Начался бессознательный поиск – сквозь церковную теологию он искал того Бога, которого видел в родной природе, окрашенной солнечным светом любви.
В одной из своих проповедей Вагнер замечает: «Сколько внешних и внутренних преград мешает становлению характера! Сколь многое способно сломить или сбить с пути, сколь многое – обмануть, так что нужен редкий счастливый союз обстоятельств, чтобы человек сохранил независимость ума». А в его случае это были самые простые вещи.
В четырнадцать лет по воле опекунов Шарля отправили в Париж, в частную школу, где готовили к богословскому обучению под руководством пастора Кюльма, автора известной биографии Лютера. Юного Вагнера посадили в поезд с указанием: «Завтра утром, когда объявят „Париж“, выходи». Так он очутился в огромном городе, едва понимая французскую речь и почти ничего не зная о новой жизни. Последовал год безутешной тоски, какими обычно платят все провинциальные мальчики за право жить в столице. Даже религия сначала давала лишь порывы набожности, когда душа рвалась обнять и спасти всех, даже дьявола, – но тут же сменялись паническим страхом перед жёсткой совестью. Спасением стало появление друга и привыкание к новому месту, со временем обернувшиеся счастливыми годами.
В 1869 году Вагнер получил степень бакалавра искусств в Сорбонне и стал студентом богословского факультета Страсбургского университета. Согласившись на место домашнего учителя, чтобы не отягощать мать расходами, он учился до 1875 года. В этот период грянула Франко-прусская война, завершившаяся аннексией Эльзаса и Лотарингии Германской империей, но Шарль почти не замечал происходящего вокруг: он был погружён в собственный духовный кризис, тянущийся со времён парижской юности, и лишь спустя годы осознал всю трагедию событий.
Его ум и сердце разбивались о религиозные догматы, привитые в детстве. Привычка ставить под вопрос всё, что он считал самоочевидным, приводила к сомнениям во всём подряд – пока не осталась лишь мучительная пустота. В этот период ему на глаза попали сочинения Спинозы: два года он буквально жил «Этикой», нашёл в ней радость и умиротворение, которых не знал с детства, и полюбил «неведомого святого», как называл Спинозу. Но возник новый перекос: он настолько уверовал в Бога-Абсолют, что всё остальное – история, свобода воли, добро, зло, судьбы народов – стало для него почти ничем. Познакомившись и с немецкой философией, и с мистиками (Таулером, Экхартом), Вагнер всё равно оставался в высоком «облаке» абсолютного бытия, вдали от реальной человеческой жизни.
«Но верить в Бога недостаточно, – писал он позже, вспоминая об этом времени. – Нужно ещё верить в человека, в человечество и его будущее». Постепенно это осознание становилось для него ясным, в особенности начиная с 1872 года, когда произошли два ключевых события. Первое – он увидел Альпы и, глядя на огромные горные гряды, впервые физически ощутил противостояние и единство «колоссальной реальности» и «неизменного Абсолюта», словно в подтверждение слов Писания: «Прежде нежели родились горы… от века и до века Ты – Бог». Второе – он вернулся домой и увидел свою мать, тихо и стойко несущую бремя повседневных забот. Её пример возродил в нём ту детскую веру, что была когда-то так естественна. С этого момента Вагнер обрёл любовь ко всему человечеству именно в его земных трудах и страданиях и ясно понял, что нет ничего прекраснее, чем видеть, как люди в неприметных уголках жизни стремятся к свету и совершенству.
Обретя душевный покой, он окунулся в студенческую жизнь Страсбурга: песни, шутливые стихи, ночные прогулки и горячие споры. В 1875 году вместе с тремя земляками-эльзасцами он уехал в Гёттинген, где довёл богословское образование до конца. Но под занавес пребывания там ему довелось на собственном опыте познать прелесть безденежья, когда сосед по комнате внезапно исчез, не заплатив по счёту, – и об этом эпизоде Вагнер позже весело вспоминал в своей книге «La Vie Simple» и «L’Ame des Choses».
Вернувшись в Эльзас, Шарль год прослужил помощником у престарелого пастора Несслера в Баре, у подножия горы Сент-Оди́ль. Здесь каждое воскресенье он произносил проповеди на немецком языке, помогая старому наставнику, но приглядываясь к последствиям недавней аннексии Эльзаса, которую теперь чувствовал всем сердцем. Он стал углублённо учить французский, писать черновики проповедей на этом языке, готовясь к жизни за границей – не оттого что возненавидел Германию и влюбился во Францию, а потому что понять и принять новую политическую реальность было очень трудно. В итоге в 1882 году он оказался в небольшом городке Ремирмоне во французской части Вогезов, где в полной мере отточил проповедь на французском, но почувствовал, что и этого места ему мало. Он захотел быть ближе к «живому центру» и в том же году снова поехал в Париж.
Там он устроился пастором в небольшой приход, созданный когда-то для известного либерального проповедника Кокераля (младшего). Приход этот, пострадавший от последствий войны и равнодушия верующих, напоминал миссионерское поле. Вагнер занялся недействующей воскресной школой, читал несколько вечерних лекций. В 1885 году, уступая настойчивым просьбам друзей, он начал проповедовать в тесном зальчике по адресу: улица Аркебузье, дом 6. Так мало-помалу сформировалась его новая община.
Положение Вагнера было необычным для протестантского пастора, но он ценил обретённую независимость и отличные личные отношения с прихожанами. Хотя по американским меркам паство у него не самое многочисленное, её состав поражает разнообразием: там есть представители почти всех слоёв и интеллектуальных кругов современной Франции – общество, более чем способное воспринять идею «единения в целях религиозно-нравственного обновления».
Его полнее всего видно в кафедре, в проповедях: он высок, широкоплеч, словно олицетворение мощи, – а голос его глубок и звучен, как бы отлит из металла. Проповеди эти поднимают, пробуждают, звучат призывом к действию, к борьбе – за спасение мира и любовь к ближним, за солидарность против несправедливости и за преображение жизни духом веры. Это не про личное спасение или расширение церкви, а про общее благо, про единую борьбу человечества за справедливость и свет. Именно такая проповедь вынудила Вагнера перебраться из крошечного зальчика на улице Аркебузье в более просторный храм на бульваре Бомарше, куда потянулись слушать его прежде всего мужчины, причём в самом деятельном возрасте.
Помимо работы в приходе, по воскресеньям Вагнер читал лекции для другой аудитории, на бульваре Сен-Жермен. Постепенно его призыв обретал ещё более широкую огласку. В печати он сотрудничал с небольшим изданием Либеральной евангелической церкви Парижа, стал одним из наиболее активных участников «Союза за нравственные действия» (Union pour l’Action Morale), учреждённого им совместно с Дежарденом и другими единомышленниками.
«Будьте людьми!» – эти слова, которые он взял в основу одной из первых своих парижских проповедей, обращённой к молодому священнику при его посвящении, стали его воинственным лозунгом. Они звучат всюду: в его проповедях, статьях, книгах, обращённых к молодёжи не только Франции, но и всего мира. Он призывает каждого стать действенной силой спасения и любить человечество не абстрактно, а в реальных повседневных заботах.
По сути, он гуманист в самом прямом понимании этого слова – а значит и христианин на деле. По характеру он мистик, видящий Бога повсюду: в цветке, в маленьком жучке, в каждом природном проявлении. Но более всего он видит Его и любит в страдающем человечестве. «Самое великое проявление Бога, – пишет он, – это страдающий Бог, ибо Христос очеловечил Бога так же, как обожествил человечество. Если бы Бог не страдал, люди бы превзошли Его в терпении, мужестве и вере».
В своей общине он создал общества молодых мужчин и девушек, с которыми обсуждает насущные проблемы современного общества, ведь для него это всегда религиозные вопросы. Он отвечает на их сомнения, не боясь называть вещи своими именами, отличая духовное здоровье от духовной болезни столь же решительно, как врач определяет разницу между здоровьем и недугом тела. Кроме того, за пределами церковных стен он продолжает вести собрания рабочих, знакомых ему со времён миссионерских опытов. Так постепенно сложился целый ряд его книг: «Justice» («Справедливость»), «Jeunesse» («Юность»), «Vaillance» («Доблесть»), «Le Long du Chemin» («Путь наш повседневный»), «Autour du Foyer» («У домашнего очага»), «La Vie Simple» («Простая жизнь»), «Sois un Homme» («Будь человеком»), «L’Ame des Choses» («Душа вещей»).
В предисловии к «Душе вещей» он пишет, что всего лишь описывает и толкует разные проявления жизни – то весёлые, то печальные, то благородные, то отвратительные, возвышенные или простые, но неизменно интересные. «Каждая, пусть самая малая частица реальности влечёт меня, – пишет Вагнер. – Хоть муравей в работе, хоть ребёнок за игрой, хоть падающий листок – всё это завораживает меня. Каждый из этих пустяков становится знаком, уроком, символом. Нет такого ручейка, который не привёл бы в конце концов к морю. Нет такой тропки в долине, что, извиваясь, не выведет к высоким вершинам. Всё творение говорит тому, кто умеет слушать».
Свежий пример этого – в его последней книге, которую он посвятил «дорогим соавторам» – цветам, насекомым, прохожим. И читатель легко почувствует, что Вагнер даёт нам не абстрактные проповеди, а хлеб насущный для души – ведь он сам вкусил этот хлеб. На его страницах мы словно слышим вживую друга, чьи слова поддерживают, предостерегают, призывают, утешают, порой обличают. Он начинает с обыденных подробностей, но незаметно возносится к высоким темам человечества, так что в сердце рождается отклик на вопрос, каким был человек, каким он стал и каким может быть.
Призыв «вернуться к простоте» звучит не впервые, его повторяли многие и в церкви, и в светских писаниях, и кому-то он мог наскучить, как избитая истина древнего мира. Людям издревле требовался «хлеб», но нередко они получали камень. Однако время от времени появляются и те, кто в ответ на просьбу о хлебе даёт именно хлеб.
Вагнер – один из тех, кто протягивает хлеб. Его своеобразие, в мире, полном «оригиналов», может быть в том и заключается, что он, не отрываясь от дел, делится с нами своим собственным насущным куском. «Хлеб жизни», как он часто называет его, для Вагнера не красивая метафора, а реальность, рождённая опытом. Так он говорит, к примеру, о пшенице:
«С того самого вечера, когда Христос преломил хлеб в знак жертвы и вечного причастия, можно сказать, что пшеница обрела свою высшую святость. Всё, что с ней связано, не может быть нам чуждо. Сколько поэзии – в самом её посеве! Пахота, засев, надежда на завтрашний хлеб… От первых ростков до последних осенних лучей, от зимнего сна до весенних всходов и августовской жатвы мы с замиранием сердца следим за тонкими зелёными побегами, которым предстоит стать пищей человечества… Наконец, уборка урожая, зернохранилища, жернова мельницы, замес у пекаря или хозяйки – и вот хлеб уже на нашем столе. Всякий раз перед тем как вкусить его, помните: это плод человеческого труда и дар Сына Божьего. Примите его с благодарностью и любовью к ближним, не позвольте и крошке пропасть напрасно. Делитесь им с теми, у кого его нет. Ведь как ветер колышет колосья, как бьёт ключом родник и занимается утренний свет, так пшеница растёт для всех».
Книга «Jeunesse» («Юность») вышла почти одновременно с заметкой «Le Devoir Présent» («Нынешний долг») доктора Поля Дежардена, а незадолго до этого в «Contemporary Review» появился памятный очерк баронессы Блазе де Бюри «О духовном обновлении мысли во Франции». Она писала о том, как во Франции сформировалась «неспокойная совесть», и перечисляла писателей, художников, политиков, которые, дойдя до «перекрёстка», повернули к иным идеалам. Ставя имя Вагнера в один ряд с Дежарденом, она предсказывала скорое возрождение Франции – в науке, искусстве и религии.
Для Дежардена это означало признать моральное страдание Франции и указать путь к спасению через образование масс – единый союз для высших этических целей. И Вагнер вторил ему с убеждённостью: «Будущее страны – в её молодёжи!» Каждая его страница звучит грозным призывом: «Сберегите мужскую силу Франции!» Для него не существует «неразрешимых» проблем ни во Франции, ни в мире. Всё сводится к тому, чтобы воспитать людей, способных жить лучше, – и он напоминает вслед за Дежарденом цитату из Шарля Секретана: «Мораль большинства – единственная основа, на которой может держаться свобода в демократическом обществе».
Так возник «Союз за нравственные действия» (Union pour l’Action Morale), «мирской рыцарский орден повседневного служения обществу», как они его называли. Три автора – Дежарден, Вагнер и их сторонники – заложили основы этой инициативы. В еженедельном «Бюллетене» Союза сохранились свидетельства неустанной, упорной работы: написание статей, организация собраний, создание новых кружков и объединений, налаживание переписки с единомышленниками по всей Франции и далеко за её пределами. В числе наиболее значительных достижений стоит упомянуть появление «народных университетов» (universités populaires), к которым привели первые опыты рабочих кружков Вагнера и его коллег. Открывшийся в 1898 году в Фобур-Сен-Антуан первый «народный университет» теперь не одинок: к настоящему времени в Париже их уже около двух десятков, а по всей Франции – более ста.
Вагнер считает, что Бог повёл его к назначенному делу, уготовив ему свой путь, в том числе через трагедии и испытания, и наделив способностью ценить самые разные мнения и условия жизни. Ему довелось жить среди богатых и бедных, учёных и простых людей, горожан и крестьян, французов и немцев, религиозных и атеистов, сторонников прошлого и сторонников будущего. Во всех он научился видеть что-то родственное. Он замечает:
«Мне выпало объединить в своей душе множество сил, по видимости враждебных, но в основе единственно близких. Я видел и понимал жизнь и человечество во всех их истинных и искренних проявлениях: в горе и радости, в возвышенных порывах и земных буднях, даже в бушующих бурях мысли и страсти. „Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо“. Вот почему я люблю Гомера всё сильнее с каждым годом. Я, если хотите, немного язычник, дитя природы, но пришедшее к Богу через Христа. Мне близок Христос не как некогда живший человек, а как вечный наш современник и символ непрерывного Духа, пребывающего с нами. Мне уже не страшны ни догматы, ни чудеса, ни внешние формы веры: сквозь все эти покровы я вижу главное – человека, ищущего Бога, и Бога, ищущего человека».
Грейс Кинг
Новый Орлеан, 1901 год