Временно недоступен. Сборник рассказов
- -
- 100%
- +
«Олимп» – продюсерский центр Игорька, явление новое, никаких правил. Поэтому артисты натащили свои: интриги и подставы. Только один человек, Никита, равнодушен к баталиям. Смотрит на Марго громадными чёрными глазищами и молчит. Такой молчун. Но если слово скажет – значит, продумал и решился обнародовать. Ей он в первый же день обнародовал: «Какая ты красивая…». Но мог бы не тратить слова – сразу понятно: завис. И теперь при встрече каждый раз так зависает – молча смотрит, провожая взглядом. Говоря школьным языком: пыльным мешком огретый.
Никита руководит группой «Квадра мобиле», смесь танца и цирка. Игорь говорит: перфомансы – очень перспективное направление. Звуковики неделю крутят: «Брейк денс, брейк денс форева!», ребята репетируют. Их четверо: две девчонки и два парня, совсем юные. Один впереди и скороговорки какие-то выдаёт – рэп называется – рыжая девчонка на полу лихо брейк крутит, остальные сзади подпевают-подтанцовывают. Всё время меняются, и свет мельтешит, словно прожектором ловят беглеца. Короче, нервное зрелище. Марго ему так и сказала, когда спросил: «Как тебе?». Это была вторая адресованная ей фраза.
Когда-то Никита Клименко был восходящей звездой театра, буквально выбивался в герои. Не удивительно: антрацитовые глаза, смоляная грива, эдакий мужественный и пластичный Маугли. Седая прядь – как намёк на страдание. Никиту любят обсуждать, жалеют, сочувствуют. Это потому что в опале. Будь он на коне – изошлись бы злобой.
Но Марго в стороне. На его спектакли не ходила, сплетен не слушала. Но не слушать – не значит не слышать, кое-что поневоле просачивается. Про женитьбу на театральной партнёрше, размолвку с её родителями, вынужденный развод. И к сыну-то его не подпускают, и из театра, где хозяйничают родственники жены, выставили…
Ещё издалека Марго увидела, что выпадет зелёный. Значит, налево, в Муху, подумалось отчего-то тоскливо, и она нарочно замедлила шаг. А когда подошла к светофору, мигающему жёлтым, грудь сдавило невнятным предчувствием, и она вопреки своему решению пошла направо, по Пестеля. От этого волевого импульса сразу поднялось настроение.
Марго любила жизнь, и всё в этой жизни ей нравилось. Даже преодоления трудностей, даже болезни, если не очень серьёзные. Жизнелюбие удерживало её на плаву при любых обстоятельствах. Раньше всегда удерживало…
Дом, где жил Клименко, возник неожиданно. Как-то ночью Володя, шофёр центра, развозил их после концерта по домам, и Никита вышел здесь, у этого жёлтого здания. Да, вот и его парадная, вторая после арки. Если бы ещё знать номер квартиры… Семнадцать – услужливо подсказала зрительная память. Эта цифра с двумя поперечинами, раз увиденная в бумагах секретарши, так и стояла перед глазами.
Впрочем, зачем ей Никита? Спит ещё, наверно, после вечерней репетиции. Но невнятное предчувствие кивало: иди, иди, а ноги сами несли к парадной. Третий этаж, вот и дверь с россыпью кнопок и фамилиями на табличках, – значит, коммуналка. Но его фамилии нет. Зато есть безымянная голубая кнопка.
Дверь открыла пожилая женщина с неприветливым взглядом и молча, шаркая тапками, двинулась обратно по коридору, а на повороте не глядя стукнула в дверь. Марго вдруг растеряла всю свою решимость и несмело сделала шаг, другой. Что означает этот взгляд и молчание, и безучастный стук? Ей вдруг стало страшновато, будто за этой ободранной дверью кто-то затаился и поджидает таких вот бесбашенных девиц. С чего это она решила, что помнит номер его квартиры?
В тот момент, когда она уже собралась повернуть назад, что-то звякнуло, дверь приоткрылась, и в проёме возникла голова с чёрными взъерошенными волосами. Седая прядь прикрывала левый глаз, а правый, распахнутый, манил неподвижной глубиной. Секунда, и Марго уже в комнате, а Никита в спешке накрывает диван клетчатым пледом.
Ну, конечно, спал, а она разбудила. Что теперь скажет, зачем пришла? Глупо, как же всё глупо… Вот тебе и предчувствие – получите, распишитесь. Никита вроде бы не удивлён. Подходит и молча гладит по голове. С улыбкой придвигается уже вплотную, чуть не прижимается. От него пахнет сонной постелью одинокого мужчины. Марго узнаёт этот запах, так же пахло от Сашика, когда он исчез в первый раз, и она отыскала его на даче у друга. Забавно, но и Сашик тогда ничуть не удивился её появлению. Они, мужчины, все такие спросонья: податливые, ко всему готовые.
Марго ухмыляется своим мыслям, и Никита птичьим движением наклоняет голову набок, тянется губами. Что ж, раз сама пришла, придётся целоваться. Будто понимая вынужденность её согласия, замирает на полпути и берёт за руку. Вот уже обе ладони в его руках, и он по очереди целует каждый палец, то и дело вскидывая свои глазищи. Как бы вопрошая: а так? а так можно? У Марго кружится голова, ноги дрожат, и слабость разливается по телу…
Да что же это она делает?! И почему, почему он ведёт себя так, будто назначил ей свидание и теперь нетерпеливо идёт к цели. Но ведь никакого свидания он не назначал, а если и назначал, то не ей! Марго оказалась здесь случайно, ещё четверть часа назад даже не планировала, и номера его квартиры не знала, вообще в эту сторону не собиралась идти.
Вдохнув побольше воздуха, Марго преодолела морок, вывернулась из крепких рук, и уже через несколько секунд бежала вниз по лестнице. Всё это время прислушивалась, вдруг окликнет, вдруг погонится следом. Но за спиной стояла такая обречённая тишина, что на миг ей показалось, будто квартира вымерла. Так в одночасье взяла и вся вымерла.
Марго сбавила шаг и тут же услышала, как хлопнула дверь парадной. Кто-то снизу шёл по лестнице и дышал тяжело, с присвистом. Она глянула в пролёт: медленно, с явным усилием поднимался старик, и даже сверху была видна его широкая, густая борода и длинные волосы: всё седое, выбеленное. Несмотря на летнее тепло, на нём была стёганая куртка-ватник, за спиной рюкзачок защитного цвета. Вот старик повернул на площадку второго этажа и встретился с Марго взглядом. Её даже в жар бросило: снизу на неё смотрели Никитины отчаянные глаза. Старик остановился и молча её разглядывал, потом облегчённо вздохнул и, пряча усмешку, опустил черепашьи веки.
– Вы… отец Никиты? – догадалась Марго и тоже почему-то облегчённо вздохнула.
– Я… я здесь живу, – старик окинул её внимательным взглядом и, как бы спохватившись, уточнил: – Вернее, иногда заезжаю. Живу я в Меритиницах, на Псковщине.
Он сделал пару шагов и остановился, явно пытаясь что-то сказать. Рот был полуоткрыт, губы беззвучно шевелились, морщины лба напряглись. Наконец, выдохнул чуть слышно: «А вы что же, убежали от него?». Марго молча кивнула.
– У него такая особенность странная – цепенеет, когда влюбляется… – отец Никиты чуть улыбался в длинные, как у моржа, усы. – Небось, не удерживал, не просил вернуться?
Марго мотнула головой. Не удерживал, нет… но ведь он пытался… пытался…
– Что вы, он без вашего согласия пальцем не тронет, такой нежный, даже робкий становится, – ноздри старика трепетали, будто, глядя на Марго, он представлял своего незадачливого сына.
И вдруг коснулся её руки. Ладонь, бугристая, привыкшая к сельскому труду, чуть дрожала: «Вы бы вернулись… Поймите, я старый человек… я вижу, что вам плохо. И ему сейчас очень плохо… Но вы сильная, у вас всё получится, а он ведь может и пропасть…». И совсем уже по-свойски взяв за руки, неожиданно заговорил со сдержанной горячностью: «Он своих ребят бросит, вот увидите. Какие-нибудь заграничные гастроли ему предложат, в Эмираты, к примеру. Или обучать аэробике где-нибудь на Крите. А это обернётся услугами платного танцора или тренера на пляже – толстых коров пасти».
Марго тут же вспомнила, как одна из девочек, кажется, Таня, круто танцующая брейк, говорила напарнице, что шефу зарубежную поездку предлагают, если что-то там сложится. Выходит, отец уже в курсе и не одобряет.
– Ему ни в коем случае нельзя терять группу, – продолжил старик уже спокойнее, – И подскажите Никите, чтобы задний край подиума немного поднял, градусов на пятнадцать. Этого достаточно, чтобы Танечкин номер эффектно смотрелся из зрительного зала.
Заметив её удивление, усмехнулся: «Думаете, раз я стар, так ничего уже не смыслю в современных танцах? Я ведь интересуюсь делами сына, вот и…».
– А почему вы сами ему не скажете? – удивилась Марго.
Вообще-то он прав: брейк данс не столько танец, сколько акробатические трюки, прямо на полу. Зрители наблюдают как бы сверху, стоя вокруг небольшого пятачка, куда по очереди выскакивают танцоры. Только с галёрки можно оценить технику, и то при условии, если смотреть в бинокль. Надо же… поднять край подиума – это никому не приходило в голову.
– Меня он не послушает, а тебя – обязательно, – перешёл он вдруг на ты. Но Марго этого не заметила, прикидывая, как преподнести идею Игорю, от которого всё зависит. Он-то её никогда не слушает.
– А главное: пусть вернётся в театр. Он ещё может взлететь, народ его не забыл, а лет через пять и духу не останется. Есть две площадки, где его возьмут вместе с группой, – старик закашлялся, отчего лицо пошло пятнами, достал из внутреннего кармана таблетку и, посасывая, сердито забормотал: «Только он в свои силы не верит, в себя не верит, думает, что никому не нужен… Да, если ему не помочь, будет не нужен! Его постановки и его ребят приберут к рукам, а он останется не у дел!».
Последовал новый приступ кашля, но старик замотал головой, как бы призывая не перебивать, и, пшикнув в рот баллончиком аэрозоля, несколько секунд сипло глотал воздух. И вдруг зачастил, придвинувшись так близко, что Марго отчётливо видела редкие зубы, щёки в красных прожилках, пегие кустистые брови: «Ведь чем, я думаю, всё кончится? Заболеет он. Инфаркт или инсульт накроет. Если выживет, заберётся в какую-нибудь глушь, там себя похоронит, убедит, что сельская жизнь по нему, на пенсию нищенскую будет перебиваться, пока какая-нибудь жалостливая пейзанка не возьмёт его к себе. Он ей старые номера „Театрального вестника“ будет показывать с фотографиями молодости, а сам… не сможет даже шнурков завязать!».
Отец Никиты умолк, совсем по-стариковски пожевал губами и, как бы продолжая беззвучный спор, вскинул на Марго удивлённые глаза: «Сын, говорите? Да его сын – вот увидите! – станет известным актёром. Непременно станет при такой генетике и с поддержкой родни… Только про отца он даже не вспомнит, вычеркнет из своего круга!».
Концовку старик произнёс уже шёпотом, руки его тряслись. Он то и дело дотрагивался этими пляшущими руками до Марго, как бы останавливая её, не давая уйти.
– Хорошо, я попробую, – тоже шёпотом пообещала она, – только давайте вместе…
Старик закивал китайским болванчиком и приглашающим жестом пропустил её вперёд. В квартире по-прежнему царила тишина. Марго дошла до двери комнаты и потянула за ручку. Никита стоял на том же месте, где она оставила его, где он целовал ей пальцы. Стоял и улыбался, будто она не сбежала, а вышла на минуточку…
Оглянулась: ни отца, ни шагов на лестнице… Вот дед, как незаметно исчез! Её вернул, а сам наутёк. Одно непонятно: откуда Никитин отец узнал о её приходе, если она сама об этом не помышляла? И опасения насчёт сына как-то уж категорично высказал, и советы давал вполне конкретные. Вот только не сказал, как эти две киностудии называются, которые Никите обрадуются. Надо будет у Игорька спросить.
Никита по-прежнему глядел на неё сияющими глазами и молча улыбался. За его спиной мелькали разноцветные пятна: это беззвучно работал видик, показывая вчерашнюю репетицию. И – удивительное дело: прожектор света больше не нагнетал тревогу, его заменили мягкие софиты. Ребята двигались слаженно, провода микрофонов не путались под ногами, потому что никаких проводов не было. Радиомикрофоны, догадалась Марго. Всё же он уломал Игорька…
– Так уже лучше, – кивнула Марго, и глаза Никиты радостно вспыхнули, – только вот что… надо приподнять задний край подиума градусов… на пятнадцать, тогда…».
– Я уже об этом думал… десяти хватит. Пятнадцать, конечно, лучше, но есть риск свалиться в оркестровую яму.
Марго даже рот раскрыла: впервые она слышала от него такую длинную фразу, к тому же сказанную уверенным и деловым тоном. Никита хотел ещё что-то добавить, но внезапно лицо его задрожало, из глаз, будто летний грибной дождик, закапали слёзы. Он не вытирал их, просто не замечал.
В динамиках вдруг прорезался звук, прямо на зажигательном припеве: «Брейк данс, брейк данс форева! Брейк данс, брейк данс форева!…», – и Марго поняла, что игра софитов подчинена музыке и движениям артистов. Это была светомузыка! Ей вдруг так захотелось махнуть рукой на все неприятности и танцевать!
Брейк данс, брейк данс!
Забыть про Сашика с его побегами – пусть себе бежит!
Брейк данс, брейк данс!
Забыть о страхе одиночества – ведь одиночество рождает новые возможности!
Брейк данс, брейк данс!
Забыть пророчества старика-отца. Не бывать этому, не бывать!
Танцевать, двигаться в такт музыке, заряжаясь вспышками света, под блеск восхищённых глаз!
Брейк данс, брейк данс форева!
Казаки
Они редко приходили вместе. Но если появлялся один, другой непременно в это время звонил, и она поясняла шёпотом: Вадик. Могла бы и не говорить, насмешливые интонации друга Костя слышал сквозь расстояние, руку, корпус мобильника. Слов не различал, но понимал, что Вадька, как всегда, строит из себя остроума. И Рита понимала, что за неуместным панибратским гонором скрывается боязнь. Быть обнаруженным, что ли?
С Костей более-менее ясно: оба художники, и она, как опытный и состоявшийся, помогает собрату по цеху. Но первую встречу еле выдержала. Костя решил показать городок, в котором Рита поселилась недавно и ничего ещё не видела: ни оружейню в крепостной стене, ни подземного хода, в который можно попасть из кафе на площади. Да ещё с краеведческим музеем договорился, чтобы открыли «камеру пыток», куда пускают только организованными группами. Да ещё в ресторан повёл, как она догадалась, на занятые деньги.
И там много чего рассказал о себе. Про масштабные планы: речной транспорт в городке возродить, книгу по истории края, почти написанную, издать. Про казачество говорил, членом которого состоит. Про храм, куда ходит с женой каждое воскресенье.
Речь его прерывалась звонками, как догадалась Рита, той самой жены. Костя односложно отвечал и продолжал с прерванного места, благодушно улыбаясь. Рита почти не слушала, за жену переживала и под конец, когда прощались, была уверена, что больше его не увидит.
Но потом как-то всё утряслось. Костя приезжал исключительно днём, когда жена работала в магазинчике, а в один из выходных по настоянию Риты привёз «знакомиться». Ей приглянулась эта скромная и улыбчивая Ира. Даже не верилось, что в трубке тогда звучал её голос с жёсткими и злыми интонациями. Но Рита так и не узнала: она-то сама этой Ире понравилась? Или их общение с Костей получило статус строжайшего табу, которое он старательно обходит?
Потом с Костиной подачи появился Вадим – тоже, кстати, оказался казаком. Быстро выяснилось, что Вадим с Костей – давние друзья с похожими обстоятельствами. Оба женаты, жёны тянут лямку в магазинах, у обоих дочери-подростки, деспотичные в своей любви к отцам-неудачникам. Последнее Риту больше всего возмущало. Ну, ладно, жёны! Они не кровные родственники, но дети ведь могут как-то проникнуться, не казнить за «мало денег». Ведь их отцы не лодыри и тунеядцы, просто временные трудности с работой. Как у многих теперь.
Настоящей причиной появления Вадима была его страсть к сочинительству стихов, плоды которой он мечтал показать кому-то сведущему. Ну, Рита, куда ни кинь, сведущая. Всё же столичная дама, сама стихи пишет и даже издаёт. Но что она может ему сказать? А, главное, зачем? Поэты – не важно, какие – люди ранимые. Не стоит верить самоуничижительным отговоркам: пишу, мол, для себя, да родственники и друзья одолели – требуют издать, а ему-то ясно, что стихи слабые… Врёт всё, напрашивается на похвалу и признание.
Тем не менее, Вадим пришёл, пили кофе. Он громко и взахлёб рассказывал анекдоты из армейской жизни и сам над ними смеялся. А когда прощались в прихожей, и Рита первой, как положено по этикету, протянула руку, вдруг сделал быстрое, какое-то заячье движение, поджав лапки к груди. Потом всё же протянул правую, вялую, в полуроспуске, как бы готовую немедленно спрятаться, ежели что. При этом смеялся, как от неловкости смеются мальчишки, и двигал бровями, что должно было заменить прощальные слова.
После этого каждый день присылал то стих, то поэму. Иногда то же самое слал, но исправленное – он так и комментировал: вот, исправил, теперь лучше. Что-то псевдонародное, удалое, с песенным перебором. Видимо, казачье.
Эй, эй, не жалей!Запрягай лошадей!На лихой разбой идём,Злато-серебро возьмём!На её сдержанное «неплохо» вдруг брякал: ну, что, завтра встречаемся? Рита пугалась – беспамятная она что ли? И в ответ: а мы договаривались? Нет, – признавался, – но если просто поговорить о текущем моменте?
Тогда бы уже всё понять и гнать этого Вадима с его показной казачьей удалью. Но следующее послание шло октавой ниже: мол, хотелось поговорить о стихах, что лучше, что хуже. Без спешки. Согласилась.
В прихожей сунул ей пакетик конфет-сосучек, руки опять не подал, хотя подходил решительно и вроде как обнять хотел. Но тут уж она отпрянула с нервным смешком, явно у него же и позаимствованным. Сначала всё шло гладко, говорил он один – исключительно про свои стихи, что не писать не может, даже ночью просыпается от ползущих строчек. И тут же читал по памяти, пока ему не позвонили.
Дальше Рита предпочла бы не видеть и не слышать.
– Ты где? – В гостях – У кого? – Потом расскажу – У кого ты в гостях? – Да потом, солнышко, расскажу – А мама в курсе? – Много будешь знать…
Только отбился, второй звонок. Жена, – неловко улыбнулся Вадим, – доча уже настучала. И теми же словами, посмеиваясь и как бы шутя: в гостях… у кого-у кого, у друзей… скоро приеду, поговорим.
А сам на той же улице живёт – приедет он! Хотя, наверно, на машине. Мужчины себя в тачках увереннее чувствуют. Как в танках.
Неделю было затишье, и Рита уже решила, что наложен семейный запрет, как вдруг прислал армаду стихов. Кое-что показалось милым, что-то реально понравилось, но досадные выпадения то из рифмы, то из ритма всё портили. И она включилась. Полночи просидела за правкой его сумбурного и неровного стихопада, «про любовь» почти всё забраковала с комментарием: по́шло. Отправила по почте… и Вадик замолчал. Смс-ку кинула: получил ли? Без ответа.
И тут Рита поняла, что смертельно ранила этим словом «по́шло». Она-то знает, что «пошлый» означает: избитый, тривиальный. Только в народе этим эпитетом награждают всякие непристойности. А если его почту инспектируют? Да чего там «если»! Конечно, проверяют – и жена, и дочка. И стихи эти, «про любовь», писались небось в эпоху ухаживания за женой. Или – того хуже – не за женой, а она их прочла, да ещё припечатанные таким словечком.
Пыталась у Кости спросить, они же друзья, наверняка не один раз обсудили. Но Костя уклонился от прямого ответа, какие-то левые причины приводил: мол, Вадик на работу устроился, ему не до стихов. И денег нет за интернет заплатить. Две причины – уже подозрительно. А тут и третья всплыла. Всё же поздравление с Новым годом Вадим прислал, и там же приписка: «Пока правки не смотрел, некогда». Читай: не видел я твоего «по́шло», и вряд ли увижу.
Ну и ладно. Мужик с возу – кобыле легче… С Костей по-прежнему дружат, больше на деловой почве. Он помогает Рите: рамки для картин, то, сё, она деньжат подкидывает. С тайной мыслью: подправить репутацию Костику перед женой и дочкой. Вот наступит лето, наедут туристы – он картинки свои станет продавать, экскурсии водить, денежку в дом принесёт. А пока пусть в саду беседку строит. Костя толковый, и вкус имеется. Всё же брат-художник.
Так и стал ходить ежедневно. Ну, и разговоры за столом, очень интеллектуальные: история, православие, искусство. Но больше всего про их, казачьи, сходки, в основном, праздничные. Приходил в папахе мерлушковой, донышко красное, с лентами крест-накрест. Костя рассказчик безвременный, то есть в беседах напрочь забывает глядеть на часы. Что удивительно, женская половина не окликает, звонками не досаждает. На день рождения пришёл один: жена занята, не смогла. За столом с её подружками – Наташкой и Светой – сидел, всех развлекал историями, искрил эрудицией.
А на следующий день звонит и грустно так сообщает: батюшка запретил у неё работать. Так и сказал «запретил работать». Ну, да, раз она деньги даёт, значит, это работа.
– А в чём дело-то?
– Наверно, супруга капнула, пожаловалась.
– На что, господитыбожемой?
– Кто ж знает – тайна исповеди… Но она ещё пожалеет, сама без работы осталась и меня сорвала.
– В таком случае хотя бы доделай начатое, – Рита уже взяла деловой тон, лишь бы не думать, не воображать, что там эта неясная супруга могла наговорить.
– Не могу. Батюшка велел немедленно все отношения прервать, даже инструмент, что у тебя оставил, не забирать, Бог с ним, сказал, с инструментом. Только я его всё же заберу, как же мне – без инструментов?
– Ты что, батюшку ослушаться решил?! Сказано – оставить, значит, оставь, – на Риту напала радостная злость, в груди выплясывало что-то удалое, казачье.
Но Костик всё же явился, что-то быстро-быстро стал объяснять, про спину больную, про дежурство на дорогах с гаишниками – казаков просят помогать. Рита только пальцем на мешок указала: забирай, мол, и проваливай. А сама стоит в отдалении, следит за дыханием, считает до ста – чтобы спокойное лицо сохранить. На душе скверно, будто её распутной девкой назвали. И хоть бы повод какой подала!
Больно нужны они ей, ряженые подкаблучники! С песнями разбойничьими, с натянутым балагурством, показной удалью! Дочери и жёны их, ревностью объятые, работой замороченные!
Вот выйдет она на Соборную площадь, встанет на гранит-камень, ледником принесённый, и крикнет во всю мочь:
– Где ты, вольное казачество?! Где вы казаки, доброличные, смелые и справедливые, духом и телом сильные, душой крылатые? Почему вы молчите, зачем себя теряете?
И пусть-ка ответят. Пусть батюшка тот, что запрет наложил, объяснит ей: за что? Пусть Ира-скромница расскажет, чем она её обидела. И та, что Вадиму велела: к ноге! – пусть посмотрит Рите в глаза. И дочери пусть объяснят, какой урон нанесла она их семьям!
Рита кусает губы, полминуты плачет, потом садится за компьютер и все следы дружбы с казаками сбрасывает в корзину. Вот стихи Вадима с её пометками – вон! А это Костины открытки – эх, хороши! Как раз к печати готовили, чтобы туристам продавать. Туда же, в корзину! Переписки удалить, из друзей тоже.
И корзину почистить, а то знает она себя, барахольщицу!
Лёгкая добыча
Направляясь к остановке, Валентин ещё издали разглядел гладкую, тёмную головку и понял, что с ней получится. Нравились ему гладкошёрстные, а, главное, он сам им неизменно нравился. Так что на сей раз это была лёгкая добыча, что с одной стороны успокаивало – не надо возиться, а с другой вызывало досаду – хватит ненадолго. Но сейчас он пребывал в таком раздрае, что было, честно говоря, не до выбора. Только это и помогало. Схватить первую попавшуюся и забыться хоть на время.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.