Было и не было

Японец, коктейль, бар

Глава 1

– Твою мать!

– Что, Крот?

– Сигарета выпала.

– Вот идиот…

Нас было четверо: я, Мика, Ил и Крот. Мы шагали по Невскому, каждый занятый своим. Ил глядел на занесенные сугробами витрины, Мика звенел карманной мелочью, Крот оплакивал сигарету, а я хотел спать. Настроение было хуже некуда. Из бара выгнали, на метро опоздали, алкоголь почти выветрился, а снег, паскуда, все падал и падал, как будто ему за это платили.

– Господи, Крот, – огрызнулся Мика, – неужели обязательно лезть за всякими дурами?

– Она была пьяная!

– И что? А ты будто трезвый, рыцарь круглого стола.

– Если бы я не вмешался, ее бы изнасиловали прямо у стойки.

– Если бы ты не вмешался, мы бы сейчас сидели прямо у стойки!

Мика вытащил красно-белую пачку «Мальборо» и с раздражением закурил. Как и всегда, был он в узеньких джинсах, пуховике а-ля человечек из шин и шапочке-торчком. На щеках густой пеной чернела щетина. Шутки «утром побрился, вечером брейся снова» сегодня уже не прокатывали.

– А ты что молчишь? – обратился ко мне Крот, все еще терзавшийся утратой. – Самый умный, а придумать ничего не можешь.

– Давайте на такси и по домам, – откликнулся я.

– Не-не-не, – заверещал Крот, – домой я не поеду.

– Тогда можешь остаться на улице и спасти еще одну шалаву, если так хочешь, – заметил Мика.

Крот насупился и сжал кулаки, но против метра восьмидесяти трех его сто семьдесят два казались мышкой у баобаба. К тому же и драться он особо не умел. Вот задираться – да, а как дело до драки, то сразу в кусты. Крот он и есть Крот, что с него взять.

– Не знаю, как вы, – протянул Ил, – а я собираюсь еще где-нибудь засесть.

– Любой каприз за ваши деньги, – усмехнулся Мика.

– Из нас четверых не я тут мажор.

– Из нас четверых не я тут самый щедрый, – парировал Мика.

Мы молча прошли еще метров сто, пока Крот снова не застонал:

– Парни, давайте реально в бар? Что мы делать-то будем? Домой неохота.

– Тебе напомнить или сам справишься? – спросил Мика.

– Да что вам там, медом, что ли, намазано?

– Это было наше логово, – с ностальгией проговорил Ил. Мика и я понимающе кивнули.

Вообще, Ил был таким поэтичным, таким не от мира сего. Гундосил по-особому, мыслишку подкидывал вовремя и делал все так нерасторопно, словно прогуливался на лодочке майским утром. Спокойно, расслабленно, весло сюда, весло туда… В отличие от нас, резких, Ил действительно умел насладиться секундной и растянуть ее, как жвачку. Поэтому мы и прозвали его так – Илом. Точнее, Крот прозвал. Ил – значит мутный. Для Крота любой такой «поэтичный», не от мира сего – всегда загадка. К тому же Ил совсем не был против. Кличка ему шла. Лаконичная, но и растянутая… И-и-и-и-л. Как и он сам. Худой, вытянутый, в пальтишке, в шарфике, выбрит, вычесан. Красивый. Но красивый не как Мика, не той мужественной красотой, что в щетине и бицепсах, а именно своей нерасторопностью. Поэтичный, говорю же.

– Вон, парни, бар какой-то, – показал Крот пухлой ручонкой. – Давайте туда завалимся.

– Впервые такой вижу, – засомневался Мика. – Сколько раз здесь был, а ни разу не натыкался.

– Да этих баров на Невском, как грязи. И не заметишь, что новый появился.

– «Четвертый Рим»… – прочитал Ил.

– Давайте зайдем, – согласился я. – Лучше, чем в снегу ковыряться.

– Вот это правильно, – обрадовался Крот, и мы зашли.

С первых же шагов по незнакомой питейной стало понятно, что попали мы в какое-то особое место. Во-первых, музыка не долбила по ушам, как в любой другой забегаловке, а нежно обволакивала их, поглаживала струйками джаза. Во-вторых, хохот напившихся мужиков не раздавался на всю округу, и стекла от гомона не трещали. Напротив, сидевшие за столиками казались людьми если не интеллигентными, то хотя бы воспитанными, к чему мы, ясное дело, не привыкли. Ну а в-третьих… А в-третьих, я даже и не знаю, как объяснить. Да, здесь не было постоянно орущей музыки, пьяниц и телевизоров, развешанных по стенам, но удивляло не это. Удивляло совсем другое – ощущение. Будто мы шагнули из нашего мира в мир параллельный. Нет, даже не так. Будто с промозглой улицы мы нырнули прямиком в океан, в подводный город, где и дышать нужно не носом, а некими потайными жабрами, и двигаться расчетливо, медленно, со смыслом.

И парни тоже это чувствовали. Они озирались, смотрели на потолок, стены, посетителей, открывали рты, как рыбы, пытались разглядеть в интимном полумраке бара приевшуюся пошлость, дерущихся пьяниц, заигрывающих проституток, но ничего не находили. Пошлости не было. Куда ни глянь, глаз не цеплялся за что-то конкретно непривычное. Обычные столики, обычное пиво в бокалах, обычные диванчики и самая обычная барная стойка. Но, ей-богу, мы словно в музей зашли. Такое умиротворение и покой…

Потоптавшись с минуту у входа, мы наконец освоились и присели в угол к панорамному оконцу. Милая официантка приняла у нас заказ – четыре двойных виски – и испарилась. Мы сидели молча – какие-то застыженные, задумчивые. Крот, насколько ему позволила фигура, вжался в диван, Ил смотрел в окно, уткнувшись в кулак, Мика глядел на сложенные у ремня руки, а я все удивлялся, почему мы такие разные, но при этом продолжаем дружить. Неужели из-за общих интересов? Хотя какие у нас общие интересы? Поболтаться по барам, опрокинуть стопку, другую? Или универ? На универ нам, в принципе, вообще наплевать. Ну, есть он и есть, что такого. Мы в него пошли-то только ради того, чтобы в армию не загреметь. Никаких научных подвигов совершать не собирались, никто из нас особо и не интересовался, чем там будем заниматься – так, всего лишь потусоваться, вздремнуть, посмеяться, поэтому универ тут явно никаким боком.

Тогда что? Что нас сближает?

Вот сидит, к примеру, Крот – пухленький, дерганый, всегда одет как-то по-свински: в замызганные брюки, куртку, свитер, – а мы все равно с ним общаемся. Почему? Не знаю. Или Ил. Ему ведь гораздо интереснее побыть одному, почитать, помечтать, но он все равно ошивается вместе с нами. А Мика? Что такой красавчик, как Мика, забыл в компании Крота, Ила и меня?

Я не понимаю, да и чувствую, что никогда не пойму. Может, не стоит тогда пытаться? Мол, зачем подлетать близко к солнцу, чтобы узнать, насколько оно горячее, если известно и так, что оно горячее? К чему лишний раз ломать голову над смыслом явлений, которые в принципе не имеют смысла? Пускай и наша дружба остается загадкой. Пускай она существует, пока способна существовать, а мы просто будем ею наслаждаться. Разве не в этом ее главная цель? Существовать, вопреки причинам и логике?

– Ребят, – нарушил молчание Мика. – А нафиг мы одетые-то сидим? Может, разденемся?

Кивнув, мы стянули шапки, засунули их в рукава и накинули куртки на вешалку. Никто из нас особо и не удивился, что все это время мы просидели одетые, как на вокзале. Непонятное ощущение до сих пор придавливало и сковывало. Словно нас замуровали в кандалы или в железные рубахи, и мы не могли свободно пошевелиться.

– Хрень какая-то… – пробормотал Крот. – Обычно в бар зайду и кайфую, а тут совсем не то…

– А мне наоборот хорошо, – отозвался Ил, снова уставившийся в окно. – Сижу, будто аквариумная рыбка, и делать ничего не хочу…

– И это мы еще не выпили, – добавил я.

– Н-да-а, – протянул каждый на своей волне.

Наконец нам принесли виски. Хороший, красивый, крепкий. Мика, как всегда, немного повозмущался, что пришлось ждать аж целые четыре минуты, но, выпив, остался доволен.

– Кстати, Крот, – заговорил он, откинувшись на спинку дивана, – помнишь, что ты пообещал мне еще в прошлом месяце?

– Мика, иди в задницу.

– Ну-ну-ну, за язык тебя никто не тянул.

– Заявления, данные по пьяни, достоверными не считаются, – продекламировал Крот.

– А как же слово настоящего мужчины?

– Вот у него и спроси.

– Ну, Крот, так дела не делаются. Раз пообещал, что пойдешь со мной в спортзал, то будь уж мил пойти.

– Мика, – вмешался Ил, – да отстань ты от него. Нашел кого за собой тащить. Не всем быть такими накаченными, как ты.

– Да я бы его вообще не трогал, если бы он сам не заикнулся.

– И к тому же, – продолжал Ил, слегка осмелевший от выпитого, – зачем вообще тратить время на всякие гантельные издевательства? В конце мы все равно будем выглядеть одинаково: отсыревшие кости или горстка пепла в урне. Кому как нравится.

– Понимаешь, – ответил Мика, тоже слегка осмелевший, хотя он всегда был таким, – в нашем мире все покупается и все продается, как бы это банально ни звучало. Люди в нем – тот же товар. Твои мозги, твое тело, твоя улыбка выложены на прилавок, как какой-нибудь йогурт, и все прохожие смотрят на них и оценивают. Хочешь ты того или нет, но чтобы жить достойно, чтобы не пресмыкаться ради копейки, ты должен соответствовать, быть лучше других, становиться самым красивым товаром на прилавке.

– А если я и вправду не хочу, чтобы меня продавали, как ты говоришь? Если я не хочу, чтобы на меня смотрели и оценивали? Разве кто-то может заставить меня встать в один ряд со всеми?

– А разве ты особенный? Разве ты тот, кто может запросто наплевать на общество и его запросы?

– Да. Как ты, как Крот, как и все мы. Какая разница, что думают о нас другие? Хочешь – отвернись от людей и делай то, что тебе нравится, и получай удовольствие. Не ради ли этого мы живем?

– Да, – согласился Мика, – ты можешь отвернуться ото всех и делать то, что тебе нравится. Пожалуйста. Но как при этом ты будешь жить, если никто не захочет платить? Ползать по лесу и собирать грибы-ягоды, пытаясь не сдохнуть от голода? Пойми, деньги решают очень многое, и ради них люди тоже идут на очень многое, потому что это и есть жизнь. К сожалению, мы живем не в книжке или фильме, где в любую секунду может появиться добрый волшебник и подарить тебе все блага для существования. – Мика остановился и глотнул виски. – Он не появится, пока ты не выставишь себя на продажу. А когда появится, то имя тому волшебнику – деньги. Вот и вся правда.

– Ладно, парни, – вступил я, чтобы, не дай бог, не начали спорить о политике, – вы нас тут всех в тоску вгоняете.

– Да-да! – поддержал Крот. – Давайте допьем и закажем еще по одной.

Мы опрокинули оставшийся виски и, как предложил Крот, заказали еще по одной. Чтобы уж совсем не пьянеть, попросили в добавок тарелочку с чипсами и сушеной рыбой.

Посетителей тем временем становилось все меньше и меньше. У барной стойки женщина лет сорока потягивала мартини, в нескольких столиках от нас компания мужчин глушила водку, а в дальнем углу пропойца-старик боролся с пуговицами на рубашке. В общем, остались лишь самые стойкие, что решили угрохать очередной пятничный вечер на выпивку и бессмысленную болтовню. В какой, кстати, раз, наверняка уже никто и не вспомнит. Хотя… сейчас спрошу.

– Слушайте, парни, а вы не помните, с каких пор мы начали вот так собираться и выпивать?

– Класса с десятого, – откликнулся Мика. – После моего дня рождения. Когда наклюкались и заблевали дачу с первого этажа по второй и даже мансарду. Тогда мы, вроде как, и втянулись, начали разгуливать по барам, понемногу накидывать…

Вот видите, уже четыре года. Четыре года подряд мы каждую неделю, а то и вечер, собираемся и идем в злачное местечко, где, по словам некоторых интеллектуалов, можно неплохо залить шары. Заманчиво, согласитесь? Я даже и не припомню, когда это двадцатилетние парни могли спокойно мотыляться по барам. То войны, то рабство, то вообще динозавры. Наше поколение, судя по всему, самое счастливое, раз дорвались до подобной жизни. Сами посудите. Мы, безработные, можем позволить себе спокойно учиться на денежки своих родителей и попивать виски, вообще ни о чем не парясь. Где такое видано? Узнай о нас Драйзеры или Диккенсы, они бы наверняка воскресли и удивились: «Что, блин, происходит в вашем обществе? Почему обычные парни, не дворяне и не Рокфеллеры, могут жить припеваючи и ничего, по сути, не делать?» А мы бы им ответили: «Да все нормально, мистеры, ну, или, там, сэры. Просто теперь все по-другому. Теперь необязательно обладать выдающимися талантами, чтобы нормально жить. Можно даже без слуха и голоса песенку записать и стать миллионером. Главное, чтобы люди тратили на нее свои денежки, понимаете? Реклама, там, еще разная, заработки в интернете – в общем, возможностей куча». Тогда бы они поглядели на нас, как на идиотов, плюнули бы себе под ноги и решили: «Ну, вас, господа, на хрен. Пойдем-ка мы обратно». И все, ушли. А мы бы остались в баре, заказали еще по стаканчику и посматривали бы в окошко да друг на друга, пьяненьких…

Кстати, раз уж речь зашла о работе, то добавлю, что единственным из нас, кто хоть чем-то занимался, был Мика. Не бог весть чем, но денежку заколачивал нормальную. Знаете, сейчас ведь модно снимать всякие видео, рассказывать о том, что ты поел с утра и куда сходил, и многим это вроде как интересно. Так вот, Мика их и снимал. Мне, признаться, очень стыдно упоминать подобную ерунду, но все-таки время меняется, появляются новые профессии, и нужно им соответствовать. Поэтому и приходится. А деньги, к слову, там бывают такие, что можно в обморок попа́дать, услышав цифру. Инженеры или бухгалтеры в жизни столько не зарабатывают, я прав, Мика?

– Альберт, не начинай. Сам же знаешь, что сколько бы мы ни спорили, все равно останемся при своих.

Ладно, дружище, ладно. И самому не хочется лишний раз расстраиваться. У меня ведь даже и речь немного съехала, заметили? Разговорился, как какой-нибудь Холден Колфилд, блин. И все из-за выпивки. Наклюкался виски, вот язык и развязался. Надо прекращать балаган, стать посерьезнее. К тому же вон мужик какой-то подруливает. Отвернусь к окну, сделаю вид, что не вижу его, а то еще спугну своей рожей.

– Извините, к вам можно подсесть? – послышался довольно-таки приятный голос с акцентом.

Мы повернулись. Рядом действительно стоял тот самый мужик – совсем уже немолодой, лет так под шестьдесят, холененький, свеженький, в пиджачке, с веселыми глазками и выбритым подбородком. Японец. Смотрел на нас, хитрец, и вроде бы улыбался, а вроде, и нет. Черт их разберет, этих старых азиатов, вечно они выглядят милыми, как в мультиках, что не пойми, злые они или добрые.

– Да, конечно, – ответил Ил.

Японец кивнул и подсел к Мике и Кроту.

– Вы, наверное, думаете, – начал незнакомец несколько застенчиво, – зачем к вам напрашивается какой-то старик? Видите ли, дело в том, что бар этот я открыл совсем недавно, и в России тоже живу не так много, поэтому мне интересно узнать каждого приходящего сюда поближе. Проникнуться, так скажем, его культурой, мыслями, настроением…

Японец замолчал и уставился на нас с заманчиво-вежливой улыбкой. Мы в свою очередь тоже уставились на него, но без всякого любования. Просто не понимали, зачем он подсел к нам? Почему не выбрал других для своих бесед? Вон и женщина сидит с мартини, и мужчины с водкой. Почему мы?

Наконец Ил догадался:

– Знаете, мне кажется, я впервые нахожусь в настолько приятном месте. И музыка не назойливая, и атмосфера очень уютная. Как будто бы даже и не бар, а хороший ресторан. Очень нравится.

Японец удовлетворенно кивнул. Штампованная речь на уровне «не обидеть» ему понравилась.

– Мы с женой специально старались сделать наше заведение как можно менее… суетным. Чтобы любой очутившийся здесь испытал гармонию, ощутил себя в правильном месте. Захлопнулась дверь – и мир уже не тот, каким кажется. Думаю, у нас почти получилось, только вот… – Японец на несколько секунд задумался, но, встрепенувшись, добавил: – Кстати, я же забыл представиться. Меня зовут Кэнго Тавана, но вы можете называть меня просто Японец, я не обижусь. Так или иначе, нет смысла загромождать память всякой мелочью. Тем более вы еще молодые, поэтому все выветрится, как из открытой форточки.

Последнее слово он произнес настолько забавно, что мы невольно улыбнулись. К счастью, Японец не стал на нас обижаться, а только еще больше расслабился и спросил:

– А как я могу обращаться к вам?

Мы по очереди назвали свои имена, после чего он с улыбкой произнес:

– Если бы я был хоть чуточку помладше, то, возможно, и постарался бы запомнить, но сейчас ничего обещать не могу. Так что извините.

Мы добродушно рассмеялись. Возникшее было напряжение мигом испарилось.

Подобная болтовня, похожая на перебрасывание мячика через сетку, продолжалась минут двадцать. Японец рассказал нам о своей жизни (в прошлом – филолог, сейчас – путешественник и предприниматель), о жене (в имени почти все буквы гласные, я толком не запомнил), о детях (два парня, живут в Токио), о родине (God save Japan) и о страсти к кошкам (дворовым). Мы же ограничились кратким описанием студенчества (без посиделок), увлечений (что-то наплели) и о бесконечной любви к учебе (God save the whiskey). Под конец, когда темы уже иссякли, а здравый смысл кричал на ухо, что пора закругляться, Японец предложил нам по фирменному коктейлю.

– Сделаю каждому персональную скидку, – разбил он наши сомнения. Пришлось согласиться.

Меньше чем через минуту нам принесли четыре вытянутых бокала с трубочками. В них разливалась такая неестественно красивая жидкость, что мы не сразу осмелились ее попробовать. Казалось, вместо алкоголя нам подсунули расплавленное золото или жемчужины.

– Ну как? – спросил Японец, прежде чем уйти.

– Круто, – ответил Крот. – Не виски, конечно, но пить можно.

Японец снисходительно улыбнулся.

– Спасибо вам за уделенное время, – сказал он и сунул каждому визитку (да-да, двадцать первый век на дворе). – Надеюсь, вы еще придете?

– Обязательно, – пообещал Мика.

Японец кивнул и растворился за барной стойкой.

– Все-таки классный мужик, – сказал Крот, выпив уже половину. – И коктейль, блин, почти даром подогнал.

– Вылитый Мураками, – заметил Ил.

– Кто?

– Харуки Мураками, японский писатель.

– Крот, не вникай, – вмешался Мика. – Мураками для тебя – Норвежский лес.

– Что?? – От негодования Крот даже выплюнул трубочку изо рта. – Ну и на хрен мне твой писатель с его дурацкими книгами? В гробу они никому не понадобятся.

– Зато в жизни понадобятся.

– Зято в зизьни понадобяться, – передразнил Крот и получил подзатыльник.

На этом мы притихли. Каждый потягивал свой коктейль и о чем-то думал. Я отвернулся к окну: снежинки, похожие на ошметки пухового одеяла, медленно опускались на землю. Людей на улице уже не было. Дороги опустели. Лишь изредка мимо проплывала одинокая машина, но и та быстро скрывалась вдали. Тишина… Давненько я не чувствовал подобного умиротворения. И зима, и ночь, и метель. К тому же возбуждение от виски наконец прошло, и меня накрыло новое ощущение: какое-то растягивание. Словно резиновый жгут, мое тело и разум размазало от одной стенки бара к другой. Аккуратно, медленно и хорошо…

– Парни, – тихо обратился я, – вы тоже это чувствуете?

– Ага, – прошептал Крот. – Торкнуло.

– Это что, наркота?

– Нет, – так же тихо ответил Мика. – Просто качественный алкоголь.

– Лучшее пойло в моей жизни, – добавил Крот.

– Потому что почти бесплатно.

– Так, все, хватит, – шикнул я. – Давайте наслаждаться.

Меня несло по тихой речушке. Будто бы в лодке, овеваемый ветром, я плыл по течению. Вокруг, как ни странно, мелькали дома – те, что примостились напротив бара. Невысокие, старинные, с красивыми барельефами и скульптурами. Я смотрел на них, заглядывал в окна и видел изнанку каждой квартиры. Иногда мне попадались люди – счастливые и ласковые, иногда – просто мебель – уютная, к месту и времени. Окружение выглядело как реклама или картина художника-оптимиста. Солнышко светит, птички поют, нет ни ругани, ни насилия, ни боли…

Но я в нее верил. Верил, что так бывает и так должно быть всегда. Что необязательно кричать на ребенка, когда тот балуется, что необязательно бить жену, когда пьяный, что необязательно вообще пить… Такая простая истина, и где она? Под ногами, за спиной, в кармане – да везде! Она везде! И люди не видят ее! Не видят той жизни, которую и вправду заслуживают, которую могут получить, забыв про одну лишь привычную пакость – самообман. Да, самообман. Если каждый перестанет врать себе, подойдет к зеркалу и признается: «Ты слаб», – то его слабость превратится в силу, способную сокрушить растущее в нем ничтожество. Раз и навсегда. Стоит лишь взять за привычку быть честным перед собой, не винить других за свои же ошибки, как жизнь тотчас прояснится, уйдет тоска, наступит прекрасное время, и тогда… тогда…

Но я продолжал плыть. Ветер и течение усиливались. Лодку раскачивало, как на метровых волнах. С каждым разом становилось все труднее и труднее заглядывать в окна, но я старался увидеть изнанку каждого дома. Теперь мне попадались только люди. В одной из квартир муж пришел с работы и тут же упал на диван, в другой – женщина шлепнула малыша, и тот заревел. Мелочи? Да. Но дальше – больше.

Вот семья. Их человек десять. Трое малюток, два пацаненка лет шести-семи, три девочки по пятнадцать, парень призывного возраста и взрослые. Папаша пьет пиво, мать лежит на диване. Дети кто во что горазд. Вокруг – нищета. Нет, не та, что в нехватке машины или денег на отпуск, а настоящая нищета. Комната двадцать квадратов, из мебели – диван, три кроватки, комод. Под потолком, на растянутых веревках, сушится одежда. Даже не одежда, а так, тряпки. Желтые трусы, майки, дырявые футболки, носки… Или вот еще. Компания взрослых сидит на кухне, в соседней комнате играется малышня. Застольный хохот, рюмка, следом другая, никто и не думает, что происходит за стенкой. Веселье, беззаботность. Вдруг малыш закашливается и, бледнея, падает на пол. Маленькая девочка, игравшая вместе с ним, пугается. Она не понимает, зачем так происходит. Она начинает плакать. А малыш тем временем лежит на полу, ему плохо, он задыхается. Девочка в растерянности. Она ревет, у нее истерика, но встать и подойти к родителям она не может: ее накажут. Это ведь она напакостила, она разбросала игрушки, она плохая, она, она, она! А малыш умирает…

Я смотрю на окна и мне хочется кричать. Во все горло, чтобы меня услышали. Я надуваю легкие, но крик не выходит. Получается лишь слабенький шепот:

– Да что вы делаете? Что вы творите? Что вы, мать вашу, творите?! Почему не остановитесь, почему не сходите и не посмотрите? Почему?! Зачем вообще было трахаться и рожать? Признайтесь, вам ведь этого не было нужно, так зачем?!

Но шепот перестает. Меня начинает трясти. Лодку лихорадит, хотя ветер все тот же. Я хватаюсь за борта, чтобы не вынесло в реку. Страшно.

– Лишь бы не перевернуло, – слышу свой же голос, – лишь бы не перевернуло!

И закрываю глаза…

Открываю. Передо мной – снова стол, на нем – стаканы с недопитым виски. Мика дергает меня за руки, орет, но я ничего не слышу. В голове – вата. Вижу лишь сидящего напротив Крота и краем глаза – Ила.

– Ты в порядке? – наконец доходит до меня голос Мики. – Альберт, ты в порядке?

– Да, – отвечаю кое-как.

Он отпускает меня, и я падаю на диван.

– Давайте свалим отсюда на хрен, – стонет Крот. – Мне надоело уже сидеть здесь.

– Подожди, – заплетаю я, как пьяный. – Сейчас Японца позовем, и все узнаем.

– Что узнаем? – визжит Крот. – Какого, блин, Японца?! Альберт, ты совсем сдурел? Мало того, что напугал нас своим криком, так теперь еще и бредить, блин, начал.

Что? – хотел было спросить я, но не стал. Парни с непониманием уставились на меня. Ил даже нагнулся вперед, чтобы проверить мои зрачки.

– Альберт, какой Японец? – спросил Мика. – Может, тебе приснилось? Ты вырубился минут на пятнадцать, мы не стали тебя будить.

– Да, наверное, – согласился я и тут же посмотрел на стол: бокалов не было. – Наверное, приснилось, да, ты прав.

Мика еще раз взглянул на меня – больной или укуренный? – и сказал:

– Ладно, парни, реально пора. Пошли.

Мы встали. Я накинул куртку, шапку и, задумавшись, снова выглянул в окно. На землю опускались все те же снежинки, людей и машин не было, напротив громоздились домишки, точь-в-точь как из моего сна… Я пробежал взглядом по окнам: свет нигде не горел, люди уже спали. Тишина. Никаких Японцев, никаких пьяниц, никаких нищих…

Фу-у-х, – выдохнул я. – Наверное, и вправду приснилось.

И вышел из бара.

Глава 2

– Так что все-таки произошло? – не унимался Крот. – Альберт, ты можешь нам объяснить? Сначала орал, как сивый мерин, потом начал бредить про какого-то Японца, а теперь молчишь, типа все нормально. Что за ерунда?