Томские трущобы. Человек в маске. В погоне за миллионами

Глава 8. В старом доме

– Иван Панфилыч, а Иван Панфилыч!

– Ась?

– Что это так долго не возвращается Сергей Николаевич?

– Барин-то наш?.. Должно, далеко заехал. На медведя ведь они собрались – в глушь, в тайгу… Чай, верст сто от города-то будет? Где скоро обернешься!

– Скучно мне, Иван Панфилыч, сама не своя хожу!

– Скушно!? Эх, матушка-барышня, потерпите малость. Скоро, гляди, и он, сокол наш, воротится… А вы бы, матушка-барышня, книжку почитали, али бы на гитаре поиграли… Вот она, скука-то, и пройдет.

Описанный разговор происходил в один из зимних вечеров в большой полутемной столовой дома Загорского, слабо освещаемой отблеском догорающего камина.

Иван Панфилыч – старый преданный слуга и доверенное лицо семьи Загорских – стоял около дверей, сложив за спину руки и хмуро понурив свою седую голову.

Его собеседница, молоденькая девушка, почти ребенок, полулежала на кушетке, подвинутой к камину, и нервно куталась в пуховый платок.

…На стене мерно тикали круглые старинные часы… В камине слабо потрескивали догорающие угли.

– Не подбавить ли дровец, барыня? На дворе мороз крепчает… – нарушил тишину старый слуга.

– Как хочешь, Иван Панфилыч. Мне все равно! – отозвалась девушка, занятая своими невеселыми мыслями.

– Дом-то старый… Печи-то тепла не держат, вот оно и холодно к утру бывает… эхе-хе, – бормотал старик, подбрасывая в камин дрова.

Через несколько минут яркое, веселое пламя озарило комнату и отразилось в темных замерзших окнах.

При свете камина теперь можно было убедиться, что девушка, сидящая на кушетке, была не только молода, но и поразительно красива. Ее бледное матовое лицо, обрамленное волнистыми темно-каштановыми волосами, носило отпечаток чистой и доверчивой души, какой-то неизъяснимой грации. Прекрасные голубые глаза девушки, теперь затуманенные грустью, были осенены длинными шелковистыми ресницами. Вся ее стройная грациозная фигура дышала изяществом и теплой женственностью.

Тот, кому было неизвестно ее прошлое, никогда бы не поверил в то, что она – дочь прачки и родилась в темном сыром подвале. Между тем это было так, и только роковое стечение обстоятельств вырвало эту девушку из родной ей, убогой обстановки подвала и перенесло сюда, под кровлю старого аристократического дома…

Здесь мы должны напомнить нашим читателям о некоторых событиях, описанных ранее. Сергею Николаевичу Загорскому, встретившему Тоню (так зовут эту девушку) в номере у Шельмовича, куда она приходила вместе с Катей для переговоров о поступлении на службу к этому господину, бросилась в глаза редкая красота девушки. Он, как, наверное, помнят читатели, поставил перед Шельмовичем непременным условием, чтобы последний помог овладеть Тоней.

Бедная девушка не подозревала, конечно, никаких дурных намерений со стороны Кати и с радостью согласилась поступить на место, предложенное ей Шельмовичем. Таким образом, коварный план мстительной экс-этуали, желавшей во что бы то ни стало отделаться от своей предполагаемой соперницы, увенчался успехом, с некоторой, впрочем, разницей: Шельмович не увез Тоню из Томска, а просто-напросто по дороге на вокзал заехал к Загорскому, якобы по делу, предложил Тоне зайти погреться и передал ее с рук на руки Загорскому.

Молчаливые стены старого дома ревниво хранили свои тайны. Крепкие тяжелые двери были всегда заперты и преграждали путь пленнице. Ей пришлось покориться своей участи. Вскоре она привязалась всей своей молодой неопытной душой к красивому обаятельному Загорскому и стала свыкаться со своим новым положением. Вот уже третий месяц, как она живет у него, никуда не выходя, никого не видя, кроме Загорского, Панфилыча и какой-то старухи, приставленной к ней в качестве прислуги.

Первое время Сергей Николаевич очень интересовался своей хорошенькой любовницей. Проводил с ней целые дни, учил играть на гитаре и вообще старался, чтобы Тоня не скучала. Затем, когда первый порыв страсти прошел, он начал мало-помалу переменять свое обращение с ней. Чаще не ночевал дома, исчезал на несколько суток – уезжал на охоту. Эти отлучки приводили Тоню в отчаяние: она инстинктивно догадывалась, что любовь, в которой так уверял ее Загорский, есть не более как минутное увлечение с его стороны. Тяготила ее также и тоска по матери, тем более что Загорский запретил ей даже письма писать.

Единственной отрадой Тони в отсутствие Загорского было разговаривать со стариком Панфилычем.

Угрюмый, необщительный на вид старик, давно замкнувшийся в себе, в глубине души сочувствовал бедной девушке и, насколько мог, старался развлечь ее…

Но вернемся, однако, к настоящему…

– Словно пора бы и чай пить? – вновь нарушил тишину Панфилыч. – Самовар-то у Егоровны, поди, готов?.. Прикажете подавать, матушка-барыня?

Тоня встрепенулась, выйдя из глубокой задумчивости.

– Не хочется мне чаю.. – рано еще… Скажи мне лучше, Панфилыч, как это на медведей охотятся? Страшно ведь!? А вдруг он задавит…

– Бог милостив, барышня, зачем такие мысли – сами себя попусту тревожите.

– Ах, Иван Панфилыч, у меня сердце болит: все беда какая-то чудится! Поскорее бы уж Сергей Николаевич приехал, – с грустным вздохом вырвалось у Тони.

– Знаешь, Панфилыч, – оживилась она через некоторое время, – я думаю у него отпроситься к маме сходить! Может быть, он отпустит?

Старик закашлялся.

– Оно, конечно… Следовало бы… Потому родительница. А вы, барышня, уговорите барина-то, чтобы он не сумлевался… Не убегу, дескать!

Тоня покачала головой.

– Куда уж мне убегать теперь?!.. Зачем?!..

Глава 9. В вертепе продажной любви

В квартире "тетеньки" – Орлихи, несмотря на поздний час и отсутствие "гостей", еще не спали…

В зале за круглым преддиванным столом шла игра в носки. Играли трое. Низенький приземистый парень с толстым лоснящимся придурковатым лицом, с торчащими кверху вихрами огненно-рыжих волос, одетый в потертый пиджачишко, очевидно, с чужого плеча и гарусную рубаху навыпуск из-под жилетки, украшенной ярко начищенной медной цепочкой. Звали его Тихоном, но все обитатели двора, а также и "племянницы" в минуты злобного раздражения забывали это имя и величали Тишку "губошлепом".

Здесь, в этой квартире, он исполнял роль официанта и вместе с тем "вышибалы".

Партнерами его по игре были две девицы: высокая, красиво сложенная полька с довольно свежим лицом, недавно попавшая в число орлихиных "племянниц", и юркая подвижная шатенка Соня с бойко очерченным профилем бледного от обильно наложенной пудры мальчишески задорного лица.

Среди постоянных клиентов Орлихи Соня носила кличку "Сорванца". Прозвище это как нельзя лучше соответствовало ее живому веселому характеру и гибкой грациозной фигурке, полной огня и движения…

– Ну, сдавай, Тиша… Опять тебя по носу шлепать будем! – весело вскрикнула Соня, собирая старые засаленные карты.

– Вы, девки, никак, “мухлюете”, – пробубнил угрюмо Тихон, сопя носом…

В этот вечер он проиграл подряд десять партий.

– Эко – выехал парень-то? Мухлюете?! Новое дело! – горячо запротестовала Соня.

– Сдавай, сдавай, – нечего лясы точить.

– Ладно, поспеешь на тот свет, там кабаков нет! – спокойно отозвался Тихон, тасуя карты.

– Накося – вини козыри!

Игра продолжалась.

– Охо-хо… что-то меня в сон клонит, – сладко позевнула и потянулась всем своим крепким телом Бронися – так звали польку.

Тихон мельком взглянул на стенные часы.

– Третий в начале… И то бы спать пора. Сегодня, гляди, никого уже не будет!

– Двадцатого, гляди, к тебе, Сонька, твой хахаль придет?!

– Делов-то мне с ним! Золото, подумаешь, какое! Прошлый раз просила, просила, насилу рубль на помаду выклянчила! – пренебрежительно тряхнула головой Соня.

– Это тот телеграфист? – спросила Бронися (так звали вторую девушку).

– Да… Ну-ка, Тиша, клади свою даму козырную, нечего тебе ее прятать.

– И то верно, надо класть, – огорченно пробормотал Тихон, тупо уставившись в свои карты.

Нос его уже зудился, предчувствуя неизбежный проигрыш. Девицы, еле сдерживая смех, перемигивались между собой и ловким манером обставляли плохо соображающего игрока…

– Ну вас к черту! Не буду я больше играть! – рассердился Тихон, проиграв в одиннадцатый раз и стоически приняв следующую порцию шлепков.

– Да и то, господа, надоело, – согласилась Бронися, – я лучше прилягу здесь на диван – подремлю!

– Убавь огня-то, Тихон. Что зря гореть лампе! – распорядилась Соня, выходя из-за стола и поправляя прическу. – Пойду и я отдохну малость… Ежели кто застучится, так вы меня разбудите, девки!

Тихон вышел из залы, неистово зевая и почесывая спину…

Бронися осторожно, чтобы не измять прически, легла на диван и закрылась шалью.

– Беда, спать хочется, – вяло, полусонным голосом говорила она, – так и морит, так и морит…

Соня молча расхаживала по полутемному залу, мурлыкала что-то себе под нос, пристукивала каблучком модных ботинок – "венгерок".

– А ты бы покурила. Табак сон разгоняет! – мимоходом бросила она подруге.

– Езус Мария! Чтобы я курила! – с негодованием повернулась к ней полька.

– Погоди, дай срок – не сбей с ног, будешь и ты курить! Научишься, милая моя! – насмешливо протянула Соня. – Я бы вот рада покурить, да папирос нет. Стой, не спросить ли мне, на самом деле, у Катерины – у ней есть наверняка!

– Спит она, кажется. Не разбудишь теперь, – сонно отозвалась Бронися, натягивая шаль на голову.

Соня подошла к одной из дверей, выходящих в залу, и дернула ее за скобку. Дверь была заперта.

– Спишь, Катя?

– Нет, не сплю. Чего надо? – раздался за дверью не особенно доброжелательный голос.

– Это я, Соня. Отвори, Катя, пожалуйста! Смерть курить хочется, а табак у меня весь вышел.

– Сейчас… Погоди, только туфли надену!

Дверь была отперта, и Соня проскользнула в комнату.

Екатерина Михайловна, полураздетая, с распущенными волосами, заспанная, с недовольным выражением лица сидела на кровати и раскуривала папироску.

Несмотря на беспорядок, царивший в комнате, можно было сразу определить, что здесь живет особа, пользующаяся вниманием хозяйки и “гостей”.

По размерам Катина комната была гораздо больше, чем комнаты остальных девиц: кроме большой кровати, скрывающейся под розовым сатинетовым пологом, и туалетного столика, сплошь заставленного разными безделушками и фотографическими карточками, здесь стояли круглый стол и два мягких кресла, на которых валялись теперь небрежно брошенные юбки и корсет …

Стены комнаты, оклееные розовыми обоями, были испещрены веерами, открытками, фотографиями. С потолка спускался небольшой розовый фонарик.

– Долго же я спала, однако! – заметила Катя, вынимая из изящного, отделанного плюшем чехла, висящего над изголовьем кровати, свои золотые часики. – Что, был кто-нибудь из “гостей”? – спросила она, вновь укладываясь в постель и пряча свои обнаженные плечи под теплое пушистое одеяло.

– Ни души! – мотнула головой Соня, с наслаждением затягиваясь папироской. – Словом сказать – без почина мы сегодня!

– Время глухое… – равнодушно зевнула Катя, закладывая руки за голову.

– Ну, спасибо, Катечка, пойду теперь спать – накурилась всласть!..

– Возьми с собой на ночь несколько штук. Захочешь ведь курить, а у меня набитых много… Да убавь, пожалуйста, Соня, огня в лампе.

…Проводив Соню, Катя поленилась встать, запереть за ней дверь. Она молча неподвижно лежала, устремив широко раскрытые глаза в полумрак комнаты, и думала, без конца думала.

…Невеселые были эти одинокие ночные думы!

…Вот уже третий месяц, как ее дружок Александр не идет к ней. Неизвестно даже, где он и что с ним. Точно в воду канул!..

…Грустные размышления Кати были прерваны отдаленным стуком в наружную дверь квартиры.

Послышался из прихожей сонный голос Тишки:

– Гости приехали!..

Глава 10. Поздние гости

Катя приподнялась на локте, сбросила одеяло и громко крикнула:

– Гости, говоришь, Тихон? Смотри, не запусти кого незнакомого!

Она встала с постели и прибавила огня в лампе. В квартире "тетеньки" поднялась суматоха… Захлопали двери… Раздались чьи-то громкие мужские голоса. Гостей, очевидно, было не один и не двое…

Катя заперла дверь своей комнаты и начала приводить в порядок туалет. «Кажется, Кочерова голос, – прислушалась она к шуму, доносящемуся из прихожей. – Давно не бывал парень!»

– Катя! Твой гость приехал – Иван Семенович! С ним еще двое… Пьяные!

– Скажи, что я сейчас выйду, оденусь только, – ответила Катя, торопливо делая прическу.

Ночные гуляки приехали в двух экипажах на собственных лошадях. Они долго возились во дворе, отворяя ворота и заводя лошадей.

Тишка без шапки, в пимных калошах на босу ногу, метался как угорелый: суетливо искал ключ от калитки, которая на ночь запиралась на цепь, бросался поправлять лампы, мимоходом покрикивая на девиц, одним словом – проявил массу энергии и очень мало… сообразительности.

Сама Орлиха, услышав, что приехал Кочеров с целой компанией, предчувствуя в этой публике выгодных для себя посетителей, вышла тоже в прихожую.

– Мир вам и мы к вам! – весело заговорил Иван Семенович, входя в прихожую и внося с собой клуб морозного воздуха. Он был заметно навеселе, даже слегка пошатывался, но это не мешало ему сохранять самый молодецкий вид. Дорогое пальто модного фасона было небрежно застегнуто, несмотря на мороз, на верхние две пуговицы… Из-под бобровой шапки, лихо надвинутой на затылок, красиво ложилась на бледный лоб волнистая прядь волос, посеребренная морозом.

– Мать командирша! Наше особенное… Девицы! Бонжур с пардоном… Просим прощения за позднее посещение! Ехали мы с ребятами мимо, видим огонек… Дай, думаем, заедем…

– Милости просим, милости просим, батюшка Иван Семенович! – низко кланялась "тетенька", – раздевайтесь, да проходите в залу… Принимай одежду-то, Тихон, чего ты статуем стоишь?

– Давно не были в наших палестинах. Катька-то все глаза проглядела, вас ожидаючи… – шепнула Кочерову, лукаво улыбаясь, Соня.

– Ладно, рассказывай! – пробормотал тот, проходя в залу.

– Остепенился наш Иван Семенович – присмирел сокол ясный! Женили молодчика – подрезали крылышки! – ласково, певучим тоном подхватила Орлиха.

– Нам жена не помеха! – с вызовом бросил Кочеров, разваливаясь на диване. – Жена дело отдельное…

Мы теперь находим Ивана Семеновича женатым человеком. Следуя настоянию своих стариков, Кочеров наконец женился. Жену ему нашли во всех отношениях подходящую: скромную, тихую сироту из богатого мещанского семейства – наследницу двух домов, дающих порядочный доход.

Дома эти Иван Семенович намеревался со временем перевести на свое имя, поль-зуясь тем влиянием, которому он подчинил жену с первого же дня после свадьбы. Кроткая, безответная женщина действительно не могла мешать Ивану Семеновичу в его веселых похождениях, подобных нынешнему визиту к орлихиным "племянницам".

…Один из спутников Кочерова, тоже женатый человек, рослый здоровый детина – Гриша Полубаринов, сосед Кочерова по домам, задушевный приятель Ивана Семеновича еще с детских игр в бабки и мячик, держал в руках кулек, из которого заманчиво торчали два засмоленных горлышка.

Третий из посетителей, совсем еще молоденький мальчик с розовым лицом деревенского жителя, был шурин Полубаринова. Звали его Федей. Сын богатого торговца и кулака одного из пригородных сел, Федя гостил у сестры, и теперь пьяные приятели взяли его с собой – показать ему в полном объеме городские удовольствия… Он был тоже выпивши, но старался держать себя солидно, боясь показаться смешным в глазах незнакомых барышень.

– Вот, Сонька, тебе жениха привезли! Хорош? – кивнул на Федю Полубаринов.

Соня искоса обожгла говорившего выразительным взглядом бойких лукавых глаз и ничего не ответила.

– Что это у вас в кульке-то? – поинтересовалась Бронися.

– Шампанское, красавица, шампанское!

– Которым ворота подпирают? – расхохоталась Соня, но Иван Семенович остановил ее.

– Ошибаешься, голубушка! Самое настоящее – по девяти рублей бутылка… У Тихонова брали…

– Что же вы, господа кавалеры, – жалобным тоном вмешалась хозяйка, – со своим вином ездите? Поддержите и нашу коммерцию – сделайте почин!

– Неужели без этого дело обойдется! – завопил Полубаринов, которого окончательно начало развозить в теплой атмосфере зала.

– Давай нам, брат Тихон, бутылку коньяку, лимонада, рябиновой для женского сословия!

– Какого коньяку прикажете? "Ласточку" или "Три звездочки"? – спросил Тишка, высовываясь из-за дверей.

– Жарь "Ласточку"! Смотри, чтобы лимонад холодный! – крикнул вдогонку ему Иван Семенович.

– Сей момент! Как живо, так сейчас!

– А что Катя не выходит, занята она разве? – вполголоса спросил Иван Семенович, обращаясь к хозяйке.

– Сейчас она выйдет! Одевается… – поспешила ответить Бронися.

– Что, Ваня, присушила тебя, видно, эта краля?! Говори по совести! – рассмеялся Полубаринов.

– Вот, брат Федя, – продолжал он, обращаясь к шурину, – смотри, да на ус мотай, какие здесь девицы-то пронзительные: не вашим деревенским чета! Раз взглянешь – век чахнуть будешь!

Федя смущенно краснел, мигал и готов был провалиться на месте.

Прямо против него сидела Бронися и все время обдавала его ласковыми, как бы ободряющими взглядами. Ей очень нравился этот краснощекий скромный мальчик…

– Гостей-то сколько! Вот неожиданная радость! – раздался спокойный, слегка насмешливый голос Кати. Она стояла на пороге залы и щурила свои подведенные глаза от яркого света лампы.

– Екатерина Михайловна, наше наиглубокое уважающее почтение! – расшаркался с преувеличенной вежливостью Иван Семенович. – Не ждали этих гостей и не звали?

Катя протянула ему руку и, стараясь быть любезной, заметила:

– Тем более приятно видеть вас… А ждать, разумеется, где же я могла: вы ведь теперь человек женатый.

Кочеров обескураженно махнул рукой.

– Эк ведь вам всем моя женитьба сдалась!

Катя слегка улыбнулась.

– Ну да уж ладно! Чего там толковать. Приехали – так угощайте публику. Гость вы у нас редкий!

Кочеров с нескрываемым восторгом смотрел на стройную гибкую фигуру Кати, одетой в розовый изящный пеньюар, как нельзя более идущий к ее полуобнаженной шее и золотистым волосам, схваченным японским узлом.

– Гриша, откупоривай бутылки. Тихон, тащи стаканы!

– Гулять так гулять!

Глава 11. Соперники

– Вот это по-нашему! Гулять так гулять! – подхватила Катя, садясь рядом с Иваном Семеновичем.

Гриша Полубаринов принял на себя роль слуги: он старательно вытер салфеткой принесенные Тихоном стаканы, аккуратно разложил на тарелке фрукты и, подмигнув компании, произнес торжественным тоном:

– Смотри, ребята, в оба – в полтора не мода! Пробка – в потолок, в стаканах – кипяток! С этими словами он откупорил первую бутылку шампанского.

Пробка, после того как была подрезана проволока, действительно взвилась кверху, и золотистая влага запенилась в стаканах.

– Катерина Михайловна! Ваше драгоценное здоровье! – галантно заявил Кочеров, поднимая свой стакан. – Вы вот все смеетесь надо мной, как над женатым человеком, а если бы вы знали, для чего я женился, вернее, для кого, тогда бы вы, пожалуй, переменили бы гнев на милость! – полушутливо-полусерьезно заговорил Иван Семенович, когда налитые стаканы были опорожнены и настроение собеседников было уже несколько приподнято.

– Ах, Иван Семенович, что вы, не знаете, что для меня все равно – женаты вы или холосты: замуж за вас я не собиралась, а приятного гостя я вижу в вас даже и теперь, когда вы стали человеком семейным, – деланно шаловливым тоном отозвалась Катя, задорно протягивая свои красивые ножки, обутые в маленькие изящные туфельки.

– Федя! Что же ты, братец, приуныл? – обратился к мальчику Кочеров, видя, что тот, смущаемый пристальным взглядом Брониси, совершенно опал духом.

– Хи-хи-хи, что это вы молодого-то человека совершенно в смущение привели? Он у нас точно красная девица – сидит и воды не замутит, – рассмеялась Соня.

Федя вспыхнул точно маков цвет и смущенно пробормотал:

– Я пью, Иван Семенович… С непривычки-то оно немножко… В голове зашумело.

Он виновато улыбнулся. Полубаринов встал во весь свой гигантский рост. Стукнул тяжелой ладонью по столу и, дико вращая белками воспаленных глаз, крикнул:

– Пей, Федька, а не кочевряжься! Ежели ты теперича против нас какое слово можешь сказать – в порошок изотру!

Иван Семенович примирительно заметил:

– Ну, ну, ладно, расходился, черт стоеросовый, совсем напугал парнишку-то.

– Ты, Федя, – обратился он к мальчику, – не смотри на своего шурина, пей себе помаленьку, сколько можешь, к девицам вот присматривайся. Вишь вот, – кивнул он головой на Бронисю, – польская принцесса на тебя глаза выпучила. Больно ты по скусу ей пришелся – крупчатый, румяный.

Бронися в свою очередь покраснела, насколько ей позволяла пудра, наложенная на лицо, и тихо прошептала: “Ах, какой вы насмешник!”

На столе появились и коньяк, и лимонад. Было выпито и еще, и еще. Тишке, в воздаяние его заслуг, был приподнесен громаднейший стакан коньяку, после которого он крякнул, сплюнул и чистосердечно сознался: «Эх! Ежели бы такие гости постоянно! Ну!» И он красноречиво махнул рукой.

– Катерина Михайловна! Могу я вас просить? – обратился Кочеров к Кате.

– Что такое? – обернулась она к нему.

– Спойте, Христа ради. Гитару мне позвольте, я подыгрывать вам буду.

– А что спеть?

– "Очи черные", – предложил Полубаринов. – Нет! Это нейдет! Лучше – "Не брани меня, родная". Спойте, Катя!

Катя повела плечами и уронила безразличным голосом:

– Что ж, можно! Сходи, Соня, ко мне в комнату, принеси гитару.

Гитара была принесена, и Иван Семенович, взяв умелой рукой несколько вступительных аккордов, ожидающе взглянул на Катю. Та подалась вперед…

– Эх, девка, пой так, чтобы за душу хватало! – крикнул Полубаринов.

Катя тряхнула своей золотистой головкой и запела:

– «Не брани меня, родная…»

Чистое мягкое сопрано плавно и красиво полилось под аккомпанемент гитары.

Кочеров, побледневший от внутреннего волнения, горячим возбужденным взглядом впился в певицу.

– «Я не травка полевая, выросла у моря…» – с грозным вызовом бросила Катя.

Полубаринов блаженно мигал глазами, щурился и то и дело прикладывался к коньяку.

Бронися, совершенно размякшая от выпитого вина и от впечатления, произведенного на нее пением Кати, уже бесцеремонно подошла к Феде, обняла его и прижалась к нему всем горячим телом.

Было странно и грустно слышать в этой обстановке среди пьяных и грубых людей, среди женщин, отдающих себя ради денег, чистую и прекрасную песню молодой, свежей и бодрой души, рвущейся к борьбе с жизнью.

Как ни грубы душевно обыватели этой квартиры, Тишка, девицы, как ни пьяны были гости, но песня Кати произвела большое впечатление: Полубаринов даже прослезился; вечно веселая Соня тоже приумолкла и задумчиво покачивала своей головкой в такт песне.

– «Не рыбацкий мелкий парус, корабли мне снятся!..» – с большим воодушевлением пела Катя.

Аккорды гитары оборвались. В комнате на минуту стало тихо. Иван Семенович грустно вздохнул, отложил гитару в сторону и отпил несколько глотков из стакана.

– Большому кораблю – большое плавание, – раздумчиво произнес он, – так и кажется, будь у меня кухтеринский капитал, озолотил бы я тебя, Катя, с ног до головы. Первой ты бы в городе была.

– За немногим дело, – насмешливо протянула Катя.

– Ну, Катерина, – энергично подтвердил Иван Семенович, – жизни своей не пощажу, души не пожалею, а буду я богатым человеком, и все мое богачество для тебя будет, Катя, вот как я говорю.

– Ну, ну, посмотрим, – рассмеялась красавица.

– Попроси у него, Катя, на новые ботинки, – подхватила Соня, ежась от слишком грубых прикосновений Полубаринова.

Катя ласковым томным взглядом окинула Ивана Семеновича, вся подвинулась к нему и, охватив его шею полной белой рукой, ласково прошептала:

– А и верно, Ваня, помоги-ка вот мне, денег у меня сейчас нет, а деньги крайне нужны – одолжи.