Томские трущобы. Человек в маске. В погоне за миллионами

Глава 25. Ночные шакалы

Егорин вздрогнул от неожиданности и сунул руку в карман за револьвером. Но его попытка защититься была неудачной: чьи-то руки обхватили его за шею и сдавили так, что захватило дыхание и в глазах замелькали красные искры… В то же время другой из нападающих ударил Егорина по голове чем-то тяжелым, и свет померк в глазах недавнего убийцы и грабителя…

Сколько прошло времени с этого момента, Егорин затруднился бы определить, но когда он пришел в сознание, открыл глаза, был уже ранний день… Тучи, так и не пролив дождя, разошлись по небу; только в одной части горизонта темнело еще… С реки тянул холодноватый ветерок… В воздухе было свежо и сыро…

Егорин лежал в одном белье, сброшенный в одну из прибрежных рытвин. Пальто, сапоги, револьвер и даже фуражка сделались, очевидно, добычей ночных рыцарей. Егорин, дрожа от утреннего холода и морщась от боли, кое-как поднялся на ноги и, шатаясь, взялся за голову. Голова была тяжелая, как налитая свинцом. В висках стучало… Когда Егорин коснулся рукой до волос, то сейчас же убедился, что удар по голове не прошел ему даром: волосы были слеплены засохшей кровью.

«Ну, угостили! – промелькнула в его сознании смутная мысль. – Выходит: вор у вора дубинку украл! Ну, "шпанка"! – Собравшись с силами, Егорин поплелся домой. – Счастье, что еще деньги те не со мной были… хапнули бы», – думал он, пробираясь по пустырю домой…

Ранее утро и отсутствие жилых построек с этой стороны переулка позволили ему вернуться домой незамеченным.

Работник Егорина в это время уехал на реку за водой. Кухарка, возившаяся около печки, не обратила на проходившего через кухню Егорина никакого внимания…

В столовой на диване по-прежнему храпел Кочеров. Захватив с собой спрятанные в шкафу деньги, Егорин прошел в спальню и, разбудив жену, велел ей дать горячей воды.

– Вернулся-таки… Где это тебя до утра носило? – сердитым заспанным голосом спросила жена.

– Где был, там нету! – в свою очередь огрызнулся Егорин. – Тащи скорее горячей воды. Карболки надо развести – голову промыть… Ночью с пьяных-то глаз расшиб висок!

Анфиса Семеновна приподнялась на кровати и, увидав кровь на щеке мужа, испуганно ахнула.

– Ну, ну, нечего дуру валять! – прикрикнул на нее муж. – Делай что говорят, да смотри, не болтай зря языком!

Покорная жена, слишком хорошо знавшая крутой нрав и тяжелую руку Кондратия Петровича, молча и торопливо стала одеваться.

Но оставим, читатель, душную атмосферу этого дома, в котором злоба и предательство, алчное корыстолюбие и кровожадные инстинкты свили себе гнездо…

Где ярко-красная, мещански-безвкусная обивка мебели напоминает кровь безжалостно зарезанных людей, а тяжелое хриплое дыхание пьяного Кочерова – предсмертные агонии жертв.

Перенесемся отсюда на вольный воздух заречных полей, в ширь и простор!

…Солнце поднялось уже высоко… Воздух, не освеженный дождем, уже дышит зноем…

…В эти часы полдня, когда над городом стоит знойная дымка пыли, хорошо лежать на зеленом берегу реки, время от времени освежая себя купанием…

Два оборванца, типичные представители "черемошнинской шпаны", таким образом и коротали свои досуги, приютившись под тенью тальников над самой Томью.

Еще сегодняшней ночью они были голодны и злы, как волки в бескормицу, случай натолкнул их на Егорина, и обстоятельства сразу переменились… Все, что они взяли от этого “гранта” (грабежа), было тогда же утром снесено к знакомому “блатарь-каину” (скупщику краденого), который за все-про-все отвалил им четыре рубля с полтиной. Сделавшись обладателями такой большой суммы, наши герои, не теряя попусту времени, завернули в "казенку". К взятым двум бутылкам водки были присоединены: большая коврига черного хлеба, фунта три печенки и две пачки махорки. Сделав все эти хозяйственные запасы, они переправились на пароме на ту сторону Томи и, найдя вдоль берега укромное местечко, расположились бивуаком…

Наши читатели уже в достаточной степени ознакомлены из предыдущих глав с разнообразными типами обитателей томских трущоб. Избегая повторений, скажем лишь, что два любителя легкой наживы, расположившиеся около Томи, были, что называется, "шпанкой", которая в тюрьме "спит под нарами", а на воле носит презрительный эпитет "халамидников".

Людям этого сорта безразлично, что и как украсть: крынку ли молока с воза у зазевавшейся бабы, белье ли, развешанное на просушку. Но когда является возможность действовать наверняка, то они решаются и на грабеж, как это было сделано с Егориным. В общем-то – это парии среди темного мира преступников.

Если Егорина, например, или ему подобных, по смелости, по ни перед чем не останавливающейся жестокости, по широте замыслов можно сравнить с кровожадным тигром, то представителей "шпанки" можно назвать лишь мелкими шакалами…

– Да, фартануло нам нынче! – подумал вслух один из оборванцев, беспечно выпуская клуб густого сизоватого махорочного дыма…

Товарищ его, маленький плюгавый человечек, одетый в какое-то невообразимое подобие пиджака и старую студенческую фуражку с оторванным козырьком, выразительно свистнул и приложился к бутылке.

– Искупаемся, нешто? – лениво протянул первый после небольшой паузы. – Больно уж солнышко припекает… Айда, Федюха, в воду!

– Купайся, – равнодушно отозвался счастливый обладатель “пиджака”. – Я не стану… Солнышко я люблю. Для нашего брата, полевого дворянина, солнце – первое дело! Выпил грешным делом водочки, перекусил малость и лежи себе пузом кверху… Хорошо, тепло! Солнце-то, оно, брат, для человека пользительно, у которого ежели нутро отбито!

Высказав эту сентенцию, человек в пиджаке повернулся на спину и замер в философском молчании. В голове его теснились обрывочные воспоминания минувшей ночи.

…Темень – глаз выколи. Гроза собирается. Надо идти искать местечко, где от дождя схорониться.

…Идут они берегом… Как волки крадутся… Вдруг впереди плеск какой-то: не-то рыба взыграла, не то веслом кто ударил…

…Видят – человек…

"Пиджак" глубоко вздохнул и приподнялся на локте, свертывая "козью ножку".

Товарищ его, искупавшись, лениво натягивал портки и что-то мурлыкал себе под нос…

– Федюх, – окликнул он. – Как мы нынче – по-старому, под кустом спать будем, аль в город махнем? “Полплиты “(полтинник) на пиво выложим!? Хорошо пивка таперича!

– В город… а не "засыплемся"? – неуверенным тоном заметил "Федюх".

– Ну, что там!

– Ладно, к вечеру пойдем…

…Вечером наши приятели, зайдя в грязнейшую пивную, были арестованы как подозрительные лица… Их подозревали в убийстве, совершенном прошлой ночью в самом центре города…

Глава 26. Блестящая дама

…Прошла неделя с той знойной грозовой ночи, в которую уголовная летопись Томска увеличилась еще одной кровавой страницей… На городском кладбище под свежей насыпью лежал тот, кто один бы мог рассказать тайну этого преступления. Общественное мнение, возбужденное столь дерзким убийством, настойчиво требовало возмездия. Но в руках следственной власти было слишком мало фактических данных, чтобы удовлетворить это требование.

Два черемошинских героя, описанные нами в предыдущей главе, за недостатком улик были отпущены с миром…

Полицейские облавы, произведенные по разным притонам и вертепам города, также не дали положительных результатов.

Между тем по городу циркулировали самые различные слухи и толки. В связи с оставленной на месте преступления шляпой “с запахом модных духов”, а также найденной за Истоком окровавленной рубашкой “из самого тонкого полотна” создавались легенды. Большинство было уверено, что преступники – люди из общества; были намеки, что убийство совершено на романтической почве.

Прошла, повторяем, неделя, и жизнь с ее повседневными заботами и насущными проблемами заставила томичей все меньше и меньше интересоваться этим делом.

Кондратий Петрович, оправившись от своих ушибов, выехал из города куда-то в уезд по торговым делам.

Он выделил Кочерову 1000 рублей, и последний таким образом получил возможность заплатить по злополучному векселю с поддельным бланком. Мало того, получил возможность вновь учесть такой же вексель и даже на большую сумму.

Очутившись при деньгах, Иван Семенович воспрянул духом. Чад веселых кутежей и горячие ласки любовницы помогли отделаться от тяжелых воспоминаний роковой ночи.

– Живи, Иван, пока живется! – говорил он себе, раздумывая. – Раз мать родила! Хоть час, да наш!

…В светлое и теплое праздничное утро Иван Семенович, одетый в новенькое, с иголочки, пальто, в модную мягкую шляпу и летние ботинки, весь сияющий молодостью, здоровьем и весельем, подкатил на паре гнедых лошадей в извозчичьей пролетке к воротам дома, принадлежащего его жене. Дом этот, как равно и другой, выстроенный на том же усадебном месте, но подальше в переулок, отдавался под квартиры. Нужно ли говорить, что фактически хозяином этих домов был единолично Кочеров. Он условился с жильцами, получал арендную плату и тратил ее, не давая никакого отчета жене. Угловой дом Кочеров сдал в аренду одному своему знакомому, человеку, про которого нельзя было во всяком случае сказать, что прошлое его безупречно. Ссыльный по положению, по национальности – грузин, человек, наживший изрядный капиталец содержанием "института без древних языков", человек этот – назовем его Александром Ивановичем Чебукидзе, – сняв в аренду целый дом, намеревался открыть в нижнем этаже трактир, а вверху – номера. Дело задерживалось пока неполучением разрешения от администрации.

…В одной из комнат верхнего этажа жила теперь Екатерина Михайловна. Кочеров давно уже упрашивал ее бросить Орлиху и переехать на отдельную квартиру, но это его желание исполнилось лишь недавно. Катя, потеряв всякую надежду вновь увидеться со своим “предметом” – Сашкой Пройди-Светом, о котором не было ни слуху ни духу, махнула рукой и решила, что теперь ей оставаться у Орлихи незачем.

…Итак, в описываемое нами утро Иван Семенович с шиком подкатил к воротам дома.

– Ты подожди меня здесь, – сказал он извозчику, скрываясь в калитке.

Если о костюме и внешности Кочерова можно было сказать, что и то, и другое блистало претензией на моду и эффект, то справедливости требует отметить и блестящий парадный вид упряжки. Начисто вымытая пролетка с двойными рессорами и откидным верхом, ярко начищенная сбруя с бубенчиками, новый суконный армяк кучерского покроя, надетый на извозчика, – все это говорило, что Иван Семенович намерен сегодня пустить пыль в глаза томской публике.

…Быстро поднявшись по лестнице на верхний этаж, Кочеров прошел по коридору и постучал в одну из дверей. Этой вежливости научила его Катя.

– Войдите! – раздалось за дверью.

Держа шляпу в одной руке, другою приглаживая волосы, Кочеров вошел в комнату, бывшую для него земным эдемом благодаря живущей в ней гурии.

Комната эта была большая, светлая – в три окна. На обстановку ее затрачено было порядочно, но зато теперь она действительно производила впечатление красивого уютного гнездышка, созданного для любви и наслаждений… Изящный вкус женщины, умеющей создать наиболее соответственные рамки своей красоте, сказывался во всем.

Сама обитательница этого гнездышка стояла перед большим трюмо и расчесывала свои длинные золотистые волосы.

Зеркало отражало ее стройную красивую фигуру, роскошный ослепительной белизны бюст, нескромно выступающий из-под ажурной сорочки…

– Ты уже приехал, но ведь еще, кажется, рано? – спросила Катя, не обертываясь к вошедшему.

– Уже одиннадцать часов, пока приедем… Начало бегов в двенадцать! – ответил Иван Семенович, впиваясь очарованным взглядом в дорогие ему черты лица, отражавшегося в зеркале.

– Ну хорошо… Посиди, мой дорогой, я сейчас буду готова! – равнодушно произнесла Катя, близко наклоняясь к зеркалу…

Когда Екатерина Михайловна в изящном летнем туалете и модной дорогой шляпе, красивым привычным жестом подбирая платье и обнаруживая стройные ножки, садилась в пролетку, то даже извозчик, угрюмый и с виду равнодушный человек, покосился на нее и как-то странно крякнул.

«Ну краля… Эх!» – подумал он.

Глава 27. На ипподроме

…Погода стояла самая прекрасная. На неделе прошел хороший дождь, и запыленный, истомившийся от жары город принял обновленный и бодрый вид. Пользуясь хорошей погодой и праздничным днем, многие горожане отправились кто на бега, кто на пикник в лес…

…Кочеров сидел в экипаже, важно развалившись и снисходительно посматривал на пешеходов, обгоняемых ими. Его спутница распустила кружевной зонтик и держала себя с непринужденной грацией бывшей этуали, видавшей на своем веку кое-что лучшее, чем томские улицы…

Когда они подъехали к ограде ипподрома, оркестр уже играл марш. Бега начались.

Приказав извозчику ожидать их, Иван Семенович и его подруга пошли в беседку ипподрома. Билет был взят в ложу, захвачена была также афиша с подробной программой бегов.

– Какая, однако, масса народа! – заметила Катя, усаживаясь в ложе.

– Да, публики много. День сегодня хороший, – отозвался Иван Семенович, протирая стекла бинокля.

Он бегло посмотрел программу и, передавая ее Кате, спросил:

– На каких лошадей будем ставить?

– Ну уж сегодня я буду играть самостоятельно! – подчеркнула она. – Ты можешь ставить на каких тебе угодно, а я буду играть отдельно.

– Но не все ли равно? – слабо спросил Иван Семенович.

– Нет, не все равно: я хочу играть на свое счастье, понимаешь?

– Пусть будет по-твоему, – согласился Иван Семенович.

– Вот в следующий заезд я играю на Сокола Ильницкого… Можешь идти взять мне билет… Постой, я тебе дам сама денег, – и Катя вынула из кармана изящный кошелек, открыла его и подала Кочерову двадцатипятирублевую бумажку.

– Стоит ли играть на Сокола? – заметил Иван Семенович. – Ведь публика преимущественно на него будет ставить! Мало на билет придется…

– Раз я хочу на Сокола, – тоном избалованного ребенка протянула Катя, – ступай же скорее, бери билет!

Иван Семенович повиновался. Около тотализатора происходила настоящая давка. Составлялись компании для покупки билетов в складчину. Громко обсуждались достоинства лошадей. Какие-то юркие, не внушающие доверия личности таинственным шепотом предлагали свои услуги по сообщению якобы известных им секретов конюшни.

– Виноват, господин, – зашептал один из этих ребят, близко нагибаясь к Кочерову и обдавая его запахом чистейшей сивухи. – Ежели желаете наверняка сыграть – могу устроить, потому как лично от наездника знаю…

Кочеров досадливо отмахнулся от непрошенного советчика и протиснулся дальше к кассе…

– Что это ты так долго ходил за билетами? Наверное, в буфете задержался? – недовольным тоном спросила Екатерина Михайловна, когда Кочеров вернулся в ложу.

– Какое – в буфете!? Народу около тотализатора много: насилу пробился. Уф! Вспотел даже… – и Иван Семенович обтер платком мокрый лоб, пустив по воздуху сильную струю иланг-иланга.

…В ложах и амфитеатрах публики было полно. Светлые женские туалеты издали напоминали какой-то пестрый цветник… Далеко вдоль круга, за барьером галереи, густо чернела публика демократических слоев общества. Там было, очевидно, все веселее, чем среди затянутой в светские приличия публики лож.

В антрактах галерка угощалась пирожками, мороженым; кое-где поблескивали на солнце бутылки с живительной влагой. Какой-нибудь любитель спорта, в праздничной чуйке и глянцевых сапогах, вынимал из кармана "посудину", широко запрокидывал голову и вливал содержимое бутылки прямо в рот.

– Надо червячка заморить! – пояснял он соседям и вновь протискивался к барьеру. В одной кучке шел оживленный спор о предстоящем заезде.

– …Однако против Королевского Вихря поискать да и поискать лошадок надо! – убежденно говорил какой-то благообразный мещанин с оловянной серьгой в ухе.

– Ан, врешь! – горячо набрасывался на него оппонент. – Супротив Сокола ему не устоять. Это нам, брат, известно! Потому как наша кума у эфтого Ильницкого в посудницах состоит…

Далеко по кругу разнесся резкий звонок.

…Споры и толки оборвались. Публика глухо заволновалась:

– Пошли! Пошли!..

…Победителем из этого заезда вышел Сокол, побивший противника на несколько секунд…

– Ты был прав, не надо было ставить на Сокола. Все на него ставили. Это скучно!.. – заметила Катя, повертываясь к своему спутнику. – Надо теперь новых лошадей выбирать!

Она углубилась в программу.

– Вот с Вахтеновским Бураном идет Ястреб какого-то Загорского… Лошадь незнакомая, но резвость показана хорошая! Поставить разве на Ястреба?

Иван Семенович наклонился к Кате и, указывая глазами на соседнюю ложу, прошептал:

– Слушай, соседи как раз говорят об этой лошади…

В соседней ложе трое молодых людей, по костюмам и манерам, как видно, принадлежащих к томской золотой молодежи, действительно были заняты обсуждением этого вопроса.

– Мы обязательно должны взять билет на Ястреба. Мне сам Загорский говорил, что все шансы на его стороне.

– Ястреб – кровный рысак. Он стоил Загорскому две с половиной тысячи…

– Значит, фонды Сержа стоят высоко… Он при деньгах!

– Но ведь он же помолвлен с этой купчихой, как ее фамилия…

– С дочерью покойного Изосимова. Полмиллиона приданого возьмет! – пояснил третий собеседник.

– Ах! Это того самого Изосимова, которого…

– Ну да, которого задушили прошлой зимой!

– Сержу это на руку: если бы был жив старик, свадьба вряд ли бы состоялась. Репутация Загорского была хорошо известна покойному!

Глава 28. Печальная весть

…Прислушиваясь к разговору в соседней ложе, Катя решительно заявила:

– Я играю на Ястреба! Ступай, возьми билет. Посмотрим, что это за новый рысак!

Иван Семенович опять отправился к кассе тотализатора и приобрел два билета: Кате на лошадь Загорского, а себе на Вахтеновского Бурана.

– Ну, дорогая моя, если Ястреб придет первым, то ты выиграешь порядочную сумму, – сказал Кочеров, возвратившись с билетами. – Почти все ставят на Бурана. Я и себе взял на него билет. Посмотрим, чья возьмет!

– Посмотрим!

К удивлению не только Кочерова, но и всех почти завсегдатаев ипподрома, первым пришел Ястреб.

Катя радостно аплодировала победителю – наезднику.

– Ну, вот видишь, чья взяла! – торжествующе воскликнула она, обращаясь к Кочерову. – Я играла на свое счастье и выиграла! Отправляйтесь, милостивый государь, и получайте мой выигрыш! Сегодня я вас буду угощать шампанским!

На билет пришлось по 132 рубля.

Катя была в восторге. Ее радовала не столько сумма выигрыша, сколько вообще удача. До конца бегов она еще ставила на двух лошадей и также выиграла.

– Тебе сегодня необыкновенно везет! – даже удивился Кочеров. Сам он уже проиграл около пятидесяти рублей.

– Должно быть, я в любви несчастна! – с притворным вздохом ответила Катя, обжигая своего поклонника кокетливым взглядом.

После второго отделения Катя предложила ехать домой.

– Дольше оставаться незачем: программа не обещает больше ничего интересного. К тому же я проголодалась, пора обедать!

Иван Семенович изъявил на это полную готовность. Они вышли из ложи. В буфете теснилось много публики, и путь к выходу был сопряжен с затруднениями: приходилось продвигаться медленно. Катя шла за Кочеровым, рассеянно посматривая на окружающих, как вдруг взгляд ее упал на лицо, показавшееся ей знакомым. Катя остановилась и посмотрела внимательнее. В человеке, стоявшем в двух шагах от нее и закуривающем папиросу, она узнала приятеля своего сердечного дружка – Сеньку Козыря.

В былые дни оба они, Пройди-Свет и Сенька, часто бывали у Орлихи, и Катя запомнила лицо Сеньки.

«Вот встреча кстати! – обрадовалась она. – Спрошу его про Александра. Наверное, он знает: они ведь товарищи с ним!»

И она решительно подошла к Козырю, не заботясь о том, что ей, такой изящной и нарядной, неудобно разговаривать среди любопытной публики с каким-то подозрительного вида молодцем…