Томские трущобы. Человек в маске. В погоне за миллионами
- -
- 100%
- +
Пониже текста была подпись: «Человек в маске».
По мере того как Егорин читал письмо, лицо его все более и более багровело: большого усилия воли стоило ему сдержать крик бешенства. Прочитав письмо, он сунул его в карман и зашагал по комнате, стараясь взять себя в руки и разобраться во всем происшедшем.
«Вот так подвел механику, – думал он, – ловко обстряпал, нечего сказать! Ах черт, черт! Кто же это мог быть!? Просто голова кругом идет. Ну – да ладно, посмотрим еще – кто кого осилит! Ишь ты, шут гороховый: «Человек в маске»!»
– Ну, Кондратий Петрович, что же это вы насупились? Гулять так гулять! Звоните лакея, торопите, чтобы подавал, – затараторила Соня, повертываясь перед зеркалом и оправляя свое платье.
Егорин, уже достаточно овладевший собой, вынул часы и, взглянув на них, ответил:
– Нет, девоньки, гулять-то нам, видно, сегодня не придется. До следующего раза уж оставим. Письмо вот получил от товарища. Пишет, что не может приехать сегодня, – дела задержали. За беспокойство вы, что следует, получите, – и Егорин протянул девицам по десяти рублей.
Катя, все время молча наблюдавшая за Егориным, небрежно сунула деньги в маленький изящный несессер, висевший у нее на поясе, накинула на плечи меховой горжет и, пристально смотря в глаза Егорину, усмехнулась.
– Та-ак! – протянула она. – Не вышло, значит, жаль… А я было собиралась шампанского попить!
Проводив девиц, Егорин позвал лакея и, расплачиваясь за номер, как будто мимоходом спросил его:
– Так ты говоришь, поздно вечером Василий Иванович-то вышел?
– Часов так около десяти, – ответил лакей, собирая скатерть и канделябр.
– Гм! Пьян был?
– Нет, незаметно как будто, – покачал головой лакей, – а впрочем, может быть, признаться сказать, не заметил…
– Так, ну ладно… На вот тебе на чай!
И, сунув лакею трехрублевку, Егорин вышел из номера…
Заспанный швейцар, в пальто, накинутом на плечи, поспешил отворить и, получив в свою очередь на чаек, напутствовал Егорина пожеланиями всего лучшего…
Извозчиков на улице не было, и Егорину пришлось идти пешком. Пройдя квартала три по Магистратской улице, Егорин свернул в темный переулок и вышел им на другую улицу.
Было темно… Шел дождик… О тротуарах здесь и помину не было. Темнота была – хоть глаза выколи. Егорин смело шагал по грязи, не обращая внимания на все эти неудобства своего путешествия. В голове у него гвоздем стояла мысль: кто это был тот, действительно ловкий неуловимый человек, так искусно воспользовавшийся плодами его «работы».
«Не из наших он, – думалось Егорину, – крупной масти козырь. Экое дело обмозговал!..»
Через час ходьбы по темным извилистым закоулкам города Егорин остановился перед большим двухэтажным домом, черный фасад которого как-то нелепо выдвигался из ряда соседних строений.
Егорин подошел к одному из окон нижнего этажа и сильно постучал в ставень. Стук пришлось повторять еще несколько раз: в доме, очевидно, крепко спали. Наконец ставень был отодвинут изнутри и в полуотворенной створке окна показалась чья-то взлохмаченная голова.
– Кто тут? – прохрипел спрашивающий.
– Свои, Голубок, свои! Впускай скорее… Дома, что ли, Залетный?
– А, Кондратий Петрович! Не узнал спросонку-то… Дома, дома… Сигай в окошко, – и обладатель взлохмаченной головы и хриплого голоса, носящий столь оригинальную кличку, широко распахнул окно.
Егорин ловким привычным движением ухватился за подоконник и бесшумно прыгнул в комнату.
– Темень тут у вас, как бы не наткнуться на что!
– А вот, погоди, окошко запру – огонь вздую, – отозвался Голубок, задвигая вновь ставень. Егорин чиркнул спичкой.
– На вот, засвети лампу.
Голубок протянул Егорину маленькую жестяную лампочку с закоптелым стеклом. По обстановке комнаты можно было догадаться, что здесь пивная. Стояло несколько грязных столиков, виднелись корзины из-под пива. Над стойкой в переднем углу был прибит ярко размалеванный, весь загаженный мухами заводской плакат. Около стойки на полу храпела какая-то темная фигура. В воздухе пахло кислым запахом пролитого пива, махоркой, прелой одеждой…
– Аль дело тебе есть до Залетного? – позевывая и почесывая спину, спросил Голубок, когда лампа была зажжена.
– Нет, с визитом, – сердито буркнул Егорин, – давай веди скорее. Иди вперед с лампой: тут у вас черт ногу сломает!
Через дверь за буфетной стойкой они вышли в маленький коридорчик, весь заставленный пивными корзинами. В конце коридора была узенькая дверца, сколоченная из досок и оклеенная оборванными обоями.
– Тут он, дрыхнет, чай. Эй, Залетный, вставай! – и хозяин забарабанил в дверь.
– Кто там? – послышался за дверью женский голос.
– Что он, с бабой, что ли? – спросил Егорин.
– С «марухой» (содержанкой) своей прохлаждается. Буди яво, Любка!
– Пьяны они дюже, не добудишься, никак растолкать не могу…
– Да ты отвори нам, дура! – выругался Голубок, дергая дверь.
Молодая простоволосая женщина в одной ночной рубашке и нижней юбке отворила им дверь и стояла, щуря от лампы свои заспанные глаза. Егорин быстро подошел к кровати, на которой лежал маленький сухощавый человечек. Он был безнадежно пьян. Ноги его, одетые в неопределенного цвета брюки и порыжелые штиблеты, бессильно свешивались с кровати.
– Эй ты, слышь, Залетный, вставай! – тряс спящего за плечо Егорин. Тот только мычал и сопел носом…
– Ах, так тебя растак! – злобно выругался Егорин, видя, что его усилия разбудить Залетного не приводят ни к чему.
– Эка нажрался, дьявол! Тащи, Любка, воды холодной, окатим его!
– Погодь, Кондратий Петрович, – нашелся Голубок, – я яво сейчас подыму, – и он, наклонясь к самому уху спящего, гаркнул: – «Двадцать шесть»! Облава!..
Глава 8. Похождения Сеньки Козыря
…На другой день после убийства Василия Ивановича, часов в шесть утра, Козырь распростился с гостеприимной кровлей Егорина, где провел ночь; взял с этого последнего условные семьдесят пять рублей, чистый паспорт и пустился в путь-дорогу.
Верный своему обещанию, данному накануне Егорину, Козырь твердо решил отправиться прямо на вокзал, не заходя ни в один из знакомых ему уголков.
Впервые за последние десять лет своей жизни Козырь чувствовал себя полноправным гражданином.
В кармане у него лежал настоящий, не «липовый» документ, выданный из камышловской мещанской управы на имя некоего Трифона Борисова. Этот документ и являлся, главным образом, приманкой, побудившей Козыря так быстро согласиться на предложение Егорина.
Стараясь избегать людных улиц, глухими, пустынными переулками Козырь пробирался по направлению к станции Межениновка.
Одинокие пешеходы, встречаемые Козырем на пути, принимали его по его старому рабочему платью и быстрой деловой походке за какого-нибудь плотника или каменщика, спешившего на работу.
«Ловко «фартанул», – думал Козырь, припоминая, как несколько дней тому назад он шел с вокзала по приезде в город без копейки денег в кармане, трусливо озираясь по сторонам, как травленый волк. – Теперь засяду на машину и вплоть до самого Челябинска дрыхнуть буду… Брать билет, али не брать? Ежели по билету ехать, придраться могут – потому багажа нет! Лучше уж так, «зайцем». Много сподручнее будет! Суну оберу полтину, и сыпь от депо до депо. Надо вот только спотыкаловки захватить…»
Остановясь на этой мысли, Козырь стал соображать, где бы ему запастись водкой.
Монополки теперь еще закрыты. Придется к Савке зайти. Засиживаться только не надо! Козырь вспомнил напутственные слова Егорина: «Ну, брат, иди, по сторонам не гляди, легавым не попадайся, назад не вертайся!»
Козырь даже усмехнулся, вспоминая эту прощальную тираду.
«На кой мне ляд назад вертаться. Что я, опричь Томска, другого места не найду?..»
Но судьба судила иначе и готовила Козырю новые испытания.
Когда Козырь после получасовой ходьбы выбрался на окраину города и поравнялся с низеньким бревенчатым домиком, в котором помещалось Савкино «заведение» – грязнейший трактир 3-го разряда, наружная дверь этого последнего была гостеприимно раскрыта, несмотря на столь ранний час утра. Козырь поднялся по ступенькам крылечка и вошел в трактир. Трактир, как и все, подобные ему, имел две половины: черную и чистую. Грязь в обеих половинах была, положим, одинаковая, и вся разница состояла лишь в том, что на первой половине, так называемой «грязной», сидели обыкновенно случайные посетители – крестьяне, возвращающиеся из города с базара, мелкая шпанка, «халамидники» (мелкие воришки), «стрелки» (профессиональные нищие), тогда как на вторую половину – «чистую» – заходили только завсегдатаи трактира – свои люди.
Ставни трактира еще были закрыты, и поэтому в первой комнате, куда зашел Козырь, стоял полумрак. Над стойкой горела керосиновая лампа, дававшая, впрочем, больше чада, чем свету… За угловыми столиками сидело пять или шесть оборванцев, зашедших сюда, очевидно, погреться после холодной ночи, проведенной где-нибудь под кирпичным сараем. Это были страшные и вместе с тем жалкие фигуры… Грязные, засаленные лохмотья представляли из себя слишком несезонный наряд, чтобы в нем можно было чувствовать себя застрахованным от ревматизма и простуды… Воспаленные глаза, дрожащие руки, хриплая речь были отличительнейшими чертами этих подонков общества. Они жадно глядели на Козыря, но, убедившись, что от этого парня поживы им ждать нечего, остались неподвижными в своих углах. Козырь подошел прямо к стойке. За стойкой подслеповатый паренек в пиджаке, очевидно, с чужого плеча, грязной тряпкой перетирал стаканы, одновременно выполняя роль буфетчика и посудника. Козырь выбросил из кармана рубль.
– Дай бутылку за печатью, а на остальное – печенки, огурцов соленых и хлеба.
Парень равнодушно, не глядя на Козыря, взял рубль, попробовал его на зубах и раза два стукнул об стойку. Убедившись, что рубль не фальшивый, он взбросил глаза на Козыря и вяло спросил:
– Какой тебе – с красной или белой головкой?
– Знамо дело, с красной, вот тоже чудак, спрашивает! Нешто нашего скуса не знаешь!
Паренек ничего не ответил на это и, лениво ворочаясь и свистя носом, стал доставать требуемое…
– Эх ты, тетеря сонная! – раздался в это время чей-то молодой, сильный и звучный голос. – Что ты так ворочаешься, точно три дня не ел! Не видишь разве, каких тебе Бог гостей дает!
Козырь быстро обернулся.
Сзади него стоял, слегка улыбаясь и покручивая маленькие черные усики, какой-то субъект, одетый в рваную ватную кацавейку, обтрепанные нанковые брюки и старые калоши на босу ногу. Старый картуз с полуоторванным козырьком был низко надвинут на лоб с целью замаскировать громадный сине-багровый синяк, расползшийся под левым глазом.
– Чего ты воззрился на меня, приятель, – вновь заговорил незнакомец, засунув руки в карман и слегка раскачиваясь туловищем.
– Что мне на тебя глядеть, чай не узоры писаны, – сердито буркнул Козырь, забирая свою бутылку и закуску. Ему не нравилось слишком внезапное появление незнакомого оборванца, и предчувствие чего-то недоброго заставляло его поскорее убраться из трактира.
– Узоры не узоры, а посмотри-ка, «размалевка» какова! – подмигнул парень на свой синяк и, переходя в серьезный тон, уже тише сказал Козырю:
– Надо мне с тобой поговорить. Дело есть. Пойдем-ка на ту половину.
– Како тако дело? – недоверчиво спросил Козырь. – Я тебя впервой вижу!
– А вот пойдем, так узнаешь! – и парень, не ожидая ответа Козыря, закричал буфетчику:
– Эй ты, спящий красавец! Официант! «Шестерка»! Волоки нам графин с закуской да селянку на сковородке вели приготовить.
В веселом разухабистом поведении незнакомца, в его свободных манерах, в уверенном тоне голоса было что-то подкупающее, что-то внушающее доверие. Козырь после некоторого колебания пошел за незнакомцем на «чистую» половину. Там не было ни души.
– Ну и погодка же, братец ты мой, – обратился к Козырю незнакомец, – холодище, дождь всю ночь шел! А грязина – по колено! Одним словом, в моих штиблетах много не нагуляешь! – и незнакомец насмешливо кивнул на свои калоши. – Хорошо теперь водочки выпить с холоду-то!
– Ну, говори скорее, какое тебе до меня дело? Некогда мне с тобой проклажаться!
– Что, на вокзал торопишься? Успеешь еще: поезд отходит в девять часов, а сейчас еще и семи нет.
Козырь вздрогнул от неожиданности.
– А ты почем знаешь, что я на вокзал? – с затаенной тревогой спросил он, отодвигаясь от собеседника.
– Эх, друг сердечный, мало ли мы чего знаем, да помалкиваем только! Ну да ты это брось! Чай, испугался, поди, за «легавого» меня счел?! («Легавыми» на жаргоне мошенников называются сыщики).
– Чего мне бояться-то, – недружелюбно отозвался Козырь, внимательно оглядывая незнакомца. – Ты вот говори толком, зачем меня звал-то?
В это время в комнату вошел буфетчик, неся на подносе графин с водкой и обычную закуску: два копченых ельца, несколько кусочков чайной колбасы и два ломтя черного хлеба. Ни салфетки, ни вилок здесь не полагалось. Сунув принесенное на стол, буфетчик остановился в вопросительной позе.
– Что, думаешь, – подмигнул ему незнакомец, – денег у нас нет?! Вот они! – И он выбросил из кармана целую пригоршню серебряной мелочи, отсчитал следуемую за поданное сумму и крикнул буфетчику:
– Получай и… проваливай!
Козырь машинально выпил налитый ему стаканчик, недоумевая, с кем это его свела судьба.
– Вот что, брат! Слушай меня внимательно. Кто я, что я – тебе до этого нет никакого дела! Помни, что худого я тебе не желаю. Знаю я, откуда ты идешь, что сегодня ночью делал! Знаю, кого вы с Егориным сегодня ночью в Томь свезли…
Козырь вскочил как ужаленный.
– А-а, так ты вот про что! – злобно прошептал он, сунув руку за голенище, где у него хранилось «перо» (нож).
Но в то же мгновенье незнакомец быстро схватил Козыря за правую руку и, стиснув ее, как в железных тисках, спокойно сказал:
– Брось! Не шали!..
Глава 9. Залетный в роли Шерлока Холмса
…Залетный, как ни был пьян, но, услышав эти слова, имеющие столь серьезное значение для всех лиц – «формуляр которых не особенно чист» – очнулся и, дико озираясь, присел на кровати. Выражение его лица было растерянное и испуганное, как у человека, над ухом которого выстрелили из пушки…
– Облава, говоришь ты? – сиплым с перепоя голосом спросил он и сильно пошатываясь прошелся по комнате, что-то ища глазами.
– А, Кондратий Петрович, друг любезный, тебя ли я вижу? – сейчас только заметил Егорина Залетный.
– Какими судьбами занесло тебя в эту юдоль нищеты, порока и преступления? – и Залетный по-театральному вытянул правую руку, усиленно балансируя левой.
– Будет тебе шута-то ломать, очнись, – досадливо отозвался Егорин.
– Очнуться – это мы можем, в один момент! Только необходимо прежде «опрокидончик» совершить… Любаша, царица сердца моего, посмотри-ка там, в шкафчике, не осталось ли чего от вчерашнего пиршества.
Молодая женщина молча повиновалась и поставила пред Залетным довольно объемистый графинчик, на дне которого еще осталось несколько рюмок водки.
Залетный дрожащими руками налил себе стаканчик. Брезгливо поморщился и выпил, после чего низко опустил свою голову и некоторое время молчал.
– Н-ну, теперь как будто отошло немножко, хотя, говоря по душе, мыслительные способности мои несколько подмочены, но все же, друг, я к вашим услугам. Полагаю, что разговор наш будет иметь, так сказать, конфиденциальный характер, а посему… прошу оставить нас одних!
Голубок и Люба вышли.
– Слушай, Залетный, – заговорил Егорин, близко подсаживаясь к нему, – перво-наперво скажи ты мне, хочешь пять тысяч заработать?
Залетный удивленно посмотрел на Егорина.
– Шутить изволишь, Кондратий Петрович, – сорвалось у него.
– Какие шутки – дело говорю. Пять тысяч твои будут, только сумей содействовать! Слушай вот все по порядку: дней десять тому назад свели меня с одним «фраером» – купчиком из Иркутска. «Обвели» мы его и «похерили», понимаешь, но только вот в чем штука – деньги-то, а деньги у него были, и немалые деньги, другому достались. Перехитрили меня! Вчерашней ночью мы «дело» закончили, а сегодня приехал я, было, в номер, мне вот такое письмецо преподнесли… – и Егорин протянул Залетному таинственный документ, писанный двойником Василия Ивановича.
Залетный взял письмо, внимательно перечел его и зачем-то даже посмотрел на оборотную чистую сторону.
– Ловко сделано! – сказал он, совершенно трезвым и серьезным тоном.
Перспектива заработать пять тысяч и рассказ Егорина вышибли из его головы все остатки хмеля.
– Да понимаешь, какая вещь, – продолжал Егорин, – этот самый «Человек в маске» ведь как ловко прошел в номер под видом как будто самого Василия Ивановича.
Залетный кивнул головой.
– Судя по тому, – медленно и раздумчиво заговорил он, – что никто в гостинице не заметил ничего странного во внешности «второго» Василия Ивановича, грим и костюм последнего были вполне выдержаны. Отсюда следует, что сей ловкач имел прямую возможность близко и внимательно наблюдать за настоящим Василием Ивановичем.
– Должен тебе сказать, – вставил Егорин, – что дня за три до того как мне «разыграть фраера», я получил по городской почте письмо такими же вот печатными буквами, так же подписанное… Просились взять «в пай» и обещали всяческое содействие. Я, понятно, не обратил на это внимания, ан на самом-то деле вон что вышло!..
– Так, так-то ты ни на кого подозрения не имеешь? «Наводчики»-то в этом деле были?
(«Наводчиками» называются люди, при посредстве которых завязывается знакомство с каким-либо «фраером»).
– «Наводчик»-то, положим, был, только не «зрячий», а «слепой», – ответил Егорин, – так что он-то повредить не мог.
(«Слепой наводчик» – человек, не посвященный в истинные намерения того лица, с которым он знакомит «фраера»).
Залетный задумчиво покачал головой.
– Да, темное дело… Тут, брат, надо подумать да и подумать! А из своих-то ребят никто «продать» не мог?
– Нет, тут и толковать нечего. Прямо ума не могу приложить! Затем вот и к тебе пришел: действуй по горячим следам!
– Ты с кем орудовал-то?
– С Козырем, с Сенькой, да этот-то ни при чем! Сегодня утром совсем из Томска убрался.
– Ладно, будем действовать! Давай на первые расходы рублей сто.
– А ты не запьешь? – недоверчиво спросил Егорин.
Залетный встал, гордо выпрямился и стукнул себя кулаком в грудь.
– Кондратий, что ты говоришь?! Кого ты пред собой видишь?! Чтобы я – Артемий Залетный, да в таком деле продал!? Да знаешь ли ты: в 89 году, в Москве, когда у баронессы Фон-Эльцвангер бриллиантов на семьдесят тысяч взято было, призывает меня покойник Сергей Ипатыч, в сыскном я у него правая рука был, призывает и говорит: действуй, говорит, Артемий! На расходы, говорю, пожалуйте! Сейчас это он написал ордер. «Сколько?» – Двести рублей надо, говорю. «Изволь, друг любезный!» Так-то! А ты говоришь – не запьешь!? Эх!..
– Ну ладно, разве я сумлеваюсь, денег-то у меня с собой ста рублей нет. На вот возьми пока пятьдесят! Пойду я теперь, – продолжал Егорин, надевая фуражку. – Ты, в случае чего надо будет, заходи ко мне. Ну прощай…
И Егорин, пожав Залетному руку, вышел из комнаты.
…Занималось раннее утро, дверь пивной была полуоткрыта, и Голубок уже орудовал за стойкой, откупоривал бутылку для какого-то раннего посетителя.
Егорин, кивнув ему головой, вышел в двери, точно крадучись – воровской походкой, и скрылся в сыром утреннем тумане, окутавшем еще спящую улицу…
.................................................................
................................................................
Залетный, проводив своего гостя, торопливо оделся, сунул себе в карман кисет с табаком, спички и засаленную записную книжку.
– Я ухожу, Голубок! – крикнул он хозяину, подойдя к задней двери пивной. – Если кто из наших забредет, так скажи, чтобы вечером понаведовались. Дело, мол, есть! Понял?
…Отправляясь на поиски таинственно исчезнувших тридцати тысяч, Залетный почувствовал себя как будто возвратившимся к тому далекому прошлому, когда он был еще агентом сыскного отделения.
Также, бывало, выходил он по утрам из своей квартиры, зачастую в таком же непрезентабельном виде, как и сейчас. Но тогда это был маскарад: и оборванное платье, и наклеенная борода, даже искусно подведенные кровоподтеки на лице не всегда гарантировали его от опасности быть узнанным и избитым где-нибудь в темном уголке Грачевки и Сенного рынка. А теперь он, в роли сыщика, был вполне спокоен: вся «блатная» публика знает его за своего человека. Всем он в разное время оказал ту или другую услугу: кому «очки протер» (выправил паспортный бланк), кому «метки снял» (уничтожил инициалы на краденых вещах).
На все руки был Залетный и каждую роль мог блистательно исполнить, и только потому не имел больших денег, что по временам запивал «горькую»…
Глава 10. Сашка Пройди-Свет
Козырь попробовал было освободить свою руку из крепких пальцев незнакомца, но не тут-то было: маленькая и на вид слабая рука последнего была точно вылита из стали и не поддавалась усилиям Козыря.
– Брось, тебе говорю, – еще раз повторил незнакомец, – что ты, белены объелся, что ли!?
Его спокойный и властный тон парализовал бешенство Козыря, и тот, уже не пробуя вырваться, тихо вымолвил:
– Ну пусти, што ли!
– Давно бы так, приятель! А то – за «пером» полез… Эх ты!
Козырь, тяжело дыша, еще не совсем оправившись от пережитого волнения, вновь присел к столу.
– Чего же ты от меня хочешь? – спросил он.
– Чего я хочу? – А вот слушай: «продавать» я тебя не буду. Я такой же «фартовик», как и ты. Слыхал, наверное, про Сашку Пройди-Свет? Если слыхал, так вот смотри – Сашка Пройди-Свет перед тобой своею собственной персоной! – и парень остановился, наблюдая, какое впечатление произвели на Козыря эти слова.
– Сашка Пройди-Свет… – медленно протянул Козырь. – Как не слыхать – слыхал; видеть только не приходилось! Года два я как в Томске-то не был. А про Сашку слышал еще в Иркутской «каламажне» (тюрьме). Так это ты, стало быть, и будешь? – Козырь с любопытством и с некоторым оттенком почтения оглядел своего собеседника.
Популярность Сашки Пройди-Свет была настолько велика, что почтительное любопытство Козыря было вполне понятно.
…Года три тому назад среди томского темного мира появился неизвестно откуда не знакомый никому молодой парень, назвавший себя Сашкой Пройди-Свет. Примкнув к воровской «хевре», он обнаружил полное знание дела, смелость, доходящую до дерзости, находчивость удивительную.
Эти качества быстро составили ему самую лестную репутацию среди томских «шниферов» и «скачков».
Время от времени Сашка скрывался с горизонта, исчезал куда-то. Затем вновь появлялся и всегда с планом какого-либо воровского предприятия, подбирал товарищей, обделывал «дело» и пропивал вырученное вместе со своими сообщниками где-нибудь по задним комнатам разных увеселительных вертепов… Никто из близко знавших Сашку не мог похвастаться его особым доверием. О своем прошлом Сашка не говорил никому ни слова. Точно так же никто не знал, куда исчезает по временам Сашка, и что он тогда делает.
Ореол таинственности, окружавший его имя в связи с его беззаветной удалью, громадной физической силой и тем особенным непонятным обаянием непоколебимой воли, которыми он быстро подчинял себе всех, с кем ему приходилось встречаться, – упрочил за Сашкой громкую известность.
– …Так вот что, Козырь, – продолжал Пройди-Свет, – ехать тебе из Томска незачем. И здесь будет тебе дело. Доверься мне и помни, что ничего от этого не прогадаешь. Сведу я тебя с людьми настоящими, не Егорину чета. Он вот твоими руками какие деньги загреб, а тебе сколько отвалил!? Стыдно сказать… Нет, у нас, брат, будет не так: сделал «дело» – получай, что следует!
– Я что ж, не прочь, – колебался Козырь, – только вот слово я дал Егорину, штоб из Томска, значит, уехать…
– Плюнь ты на Егорина! Что он тебе? – перебил его Пройди-Свет. – Говорю – доверься мне. Дела мы с тобой будем обделывать тысячные!..
– Так-то оно так. Да ведь ежели Егорин дознается, что я здесь, в Томске остался, так ведь он, пожалуй, возьмется за меня… – нерешительно пробормотал Козырь.
– Чего возьмется!? Руки у него коротки! Да и не узнает он про тебя. На первое время я сведу тебя к одному земляку, в дворниках он служит. Хозяина его сейчас в Томске нет. Живет он один, вроде караульщика. У него и побудешь пока, а потом другие места найдем! По рукам, что ли?
Козырь протянул руку.
– Идет! – решился он. – Будем заодно работать. Парень-то ты больно хороший! Черт с ним, с Егориным…
– Руку, товарищ! – и Пройди-Свет сильно сжал Сенькину руку.