000
ОтложитьЧитал
Редактор Салават Данилович Юсупов
Вёрстка и оформление Алла Николаевна Письменная
Иллюстрации Елена Николаевна Патанина
Публикация книги ТЦ Со-Творение
© Нина Валентиновна Изгарова, 2025
ISBN 978-5-0065-5753-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предисловие
Род это разросшаяся семья, где есть корни – родоначальники семьи, ствол – переплетённые кровеносные сосуды родства и ветки – дети, внуки, правнуки, дяди и тёти. Двоюродные и троюродные братья и сестры и так далее, по ветвям родства, коленам семейного древа. Начало Рода – отец и мать. Продолжение Рода – дети, рождённые от них.
Опираясь на две семейные единицы, рождаются два, три, четыре… семь «Я» – много ветвей одного древа, которые обменивается своими энергиями ввысь, вширь и в глубину. Дерево растёт, впитывая солнечный свет, воду, воздух. Точно так же растут и обогащают друг друга – человек, семья, род, общество, этнос. Связь с корнями – это опора для роста.
Наверное, во мне говорит память предков, иначе, откуда взяться этой большой и непонятной любви к тем местам, о которых только и слышала из рассказов отца, мамы, бабушки, да видела с экрана телевизора. Эта память течёт в моей крови, я чувствую, хотя это вне понимания. Это настолько нереально, и необъяснимо, но, однако же, верно. Что еще может так тянуть в неизвестность, туда, где жили, любили, творили мои родичи?
Происходящие в прошлом чудеса зачастую кажутся сказкой, где-то смешной, где-то грустной. В общем, самой обыкновенной сказкой, но в каждой из них есть свой урок, своя мудрость, свой смысл. Мы несем в своей крови память предков, чтобы набравшись жизненных знаний и опыта передать её дальше.
Милые мои родители, добрые, самые лучшие на свете! Спасибо вам за то, что дали мне жизнь и подарили этот необъятный и прекрасный мир, за вашу любовь, нежность и переживания! Я склоняю голову перед вами, мама и папа, и посвящаю вашей памяти эти строки. Тебе, папа, первому после Бога. И тебе, любимая мама!
*****
Отец мне очень часто снится. Весёлый, молодой, живой.
Над колыбелью он склонялся с моею младшею сестрой.
Потом меня наверх подкинул, поймал, и снова к потолку.
Серьёзным взглядом нас окинул: «Девчонки! Как я вас люблю!»
Он маму обнял, к ней прижался, на ушко что-то прошептал
И тихо-тихо засмеялся, когда её поцеловал.
Добытчик наш, и наш Хранитель, как много ты давал всегда.
По жизни наш путеводитель, для дочерей – суперзвезда.
Мы помним руки золотые и душу чистую отца,
И разговоры не пустые, и в такт стучащие сердца.
Ты нас прости, что были грубы, за баловство и озорство,
За то, что были скалозубы, за плутовство и удальство.
Тебе мы очень благодарны за жизнь науку и любовь,
Судьбы подарочки шикарны, И от отца полно даров.
*****
Оказалась я, мама, в неоплатном долгу,
И сказать-то об этом я сейчас не могу.
Сколько было досады и бессонных ночей
От моих начинаний, от абсурдных затей.
Без тревог и печалей не дала тебе жить,
Ну а ты продолжала опекать и любить.
Помоги же мне, Боже, грехи замолить
И у мамы любимой снисхожденье просить.
Я сейчас понимаю, как мне мама нужна.
Чтоб тихонько обнявшись сидеть допоздна
Но она не обнимет, песню мне не споёт
Только ветерочком тихонечко вздохнет:
«Расправляй ты крылья за своей спиной,
Становясь свободной, становясь собой!»
Встреча
Лёгкое касание теней уже проносилось невидимой птицей, хотя сполохи зарниц освещали темнеющее небо. Мария медленно брела по берегу Амура, то и дело вытирая кулаком выступающие слёзы и поправляя золотисто-каштановые волосы, завитые в блестящие кудри. Платье её из синего шёлка, тёмное и пышное, сливалось с сумраком и фигура казалась крошечной на фоне величественной реки, сопок и неба. Женщина не понимала что с ней не так, или это со всеми не так, а у неё всё хорошо?
Михаил забрал сына, сказав, что с ним ребёнку будет намного спокойнее. Мама плачет и молится, а отец тихо вздыхает всё время. Только сестра постоянно успокаивает, что всё наладится, а сама отводит глаза в сторону. Обида навалилась и выхлестнула слезами, заставляя забиться в рыданиях, отозвалась болью во всём теле и она со стоном рухнула на каменистый берег.
– Мария! Ты где? – услышала она тревожный голос мамы, – Куда ушла одна?
Старая женщина, затаив дыхание и напряжённо вглядываясь в темноту, прислушивалась к каждому звуку. Но прежде чем ей удалось что-либо увидеть, слух уловил стон.
– Матка Боска! Тебе опять плохо? Марыся, Марысенька, ну зачем ты убегаешь всё время? – она горестно вздохнула, – Миша Валека привёл, а тебя нет, – вставай, пойдём домой.
Недвижно лежащая Мария пошевелилась и бессмысленными глазами уставилась на мать.
– Ты кто? – хрипло прошептала она, хватаясь за голову, – чего тебе надо? Ой-ёй, как больно! Помоги оторвать голову, а то так болит, мочи моей нет! – резко отвернувшись, подняла камень и бросила в мать, – уходи, я с чужими не разговариваю.
Михаил, зашедший тихонько с другой стороны, бережно поднял Марию на руки, прижав к своей могучей груди, и что-то ласково зашептал ей на ухо. Женщина обмякла. диким, ничего не понимающим взглядом обвела присутствующих и притихла.
– Под Твоёу оборонэу учекамы щен, швента Божа Родзичелько. Нашими прозьбами рач… – шептала мать молитву по дороге до самого дома под размеренный шаг Михаила.
Уже дома, уложив Марию на кровать, напоив снадобьем он тяжело вздохнули вопросительно уставился на Юзефу и Яна, родителей Марии.
– Что мне делать? По службе в Никольск-Уссурийский отправляют. Приказ. Сына попробую там устроить, но…
–Какие «но», Мишенька! Мы ж понимаем, оставляй Валека, присмотрим, если что Бронислава поможет, у неё Лёлька чуть старше, вместе играть будут, – Юзефа смотрела на зятя с жалостью, – устал ты, Миша! Служба, ребёнок, Мария вот… – и она заплакала.
Ян, стоявший немного в стороне, бережно обнял её, что-то бормоча себе под нос, потом перевёл взгляд на Михаила и произнёс:
– Что сделаешь, болезнь, никто не виноват в этом! Ты уж, Михаил, человек военный, служи коли надобно, а мы тут справимся.
Михаил подошёл к кровати, поцеловал мирно спящую Марию, поправил сползшее одеяло:
– Выздоравливай, Берегинюшка!
Потом нежно обнял малыша и, смахнув скупую мужскую слезу, шагнул за порог.
Шли годы. Валентин жил то с отцом, то с бабушкой. Марии даже если на какое-то время становилось чуть лучшее, она так и не выздоровела, болезнь прочно держала ее в своих клещах. Никто не мог сказать в какой момент ей откажет рассудок и что она сделает. Да ещё к ослабленному организму и туберкулёз прицепился. Периодически повторялись критические ситуации, когда она находилась на грани жизни и смерти. Но все как —то отводило. Местные врачи ничем не могли помочь, разводили руками и лишь советовали отправить в Уфу к какому-то знаменитому доктору. И климат там помягче, и медолечение опять же.
Яну, как бывшему ссыльному политкаторжанину, выезд из Хабаровска был запрещён, а оставить его одного Юзефа тоже не могла. Поэтому нашли попутчиков и отправили Марию лечиться.
Но тут наступили кровавые времена. Дальний Восток пылал. Белый террор, красный террор, брат шёл на брата. Ни весточки не дождаться, ни самому выбраться куда-либо возможности не было. Подросший Валентин жил с отцом в Харбине. Мать приходила к нему в снах красивая, здоровая, радостная. Он ждал её возвращения с нетерпением, ему было интересно посмотреть на ту, которую он едва помнил, но всегда любил.
А потом многое поменялось. Взрослая жизнь настолько непредсказуема, что порой диву даешься, какие фортели она выделывает. Узнав, что мать скончалась, Валентин сбежал от отца в другой город. Был волонтером, радиотехником, механиком. Женился. В душе он помнил родных – маму, отца, бабку с дедом, но никому не рассказывал о них. Кто знает теперь, почему не стал разыскивать их. Скорее всего в послевоенное время все сидели тихо, лишнее слово могло послужить поводом оказаться за колючей проволокой или того хуже. Черный воронок в любую ночь мог подъехать и увезти неизвестно куда.
Отец нашёл сына только через 22 года. Вспоминали ли они Марию, Берегинюшку – неведомо. Детям своим Валентин о ней не рассказывал никогда. Но жизнь продолжалась. Ушли в небытиё и Михаил, и Валентин. Встретились ли они там с Берегинюшкой?
Однажды в самый обычный день Нина неторопливо шла по парку, погода была какая-то неустойчивая, не то дождём хотела разразиться, не то солнышком обогреть. Она рассеянно скользила взглядом по макушкам сосен, кустам сирени и боярышника. Подняв голову, неожиданно увидела, как через всё небо гигантской разноцветной дугой перекинулась яркая радуга, концы которой прятались за горизонтом с обеих сторон.
– Красиво то как! – невольно вырвалось у неё.
Любуясь, она не отрывала взгляд от протянувшегося через всё неба яркого коромысла. Рядом затрещала сорока, будто торопясь что-то рассказать ей. Потом перелетела на соседнее дерево и снова затрещала. Нина засмеялась и двинулась в сторону, но птица упорно летела за ней, громко стрекоча. Словно своими кияя, кик, киа призывая женщину следовать за ней..
– Что за переполох ты устроила, птица, – улыбнулась Нина, остановившись, – ну, и куда прикажешь идти?
Сорока понимающе махнула крылом и последовала в отдалённую часть парка.
– Ты что, меня спрятать хочешь, или на растерзание кому ведешь? – сделала женщина серьёзное лицо.
Но тут налетел слепой дождь, поднимая фонтанчиками пыль на тропинке. Погрыз стволы берез и сосен, побарабанил по листьям, потом взялся за беседку. Нина побежала в укрытие и плюхнулась на скамейку, стряхивая капли дождя. Закрыла глаза и прислушалась к шёпоту дождя. А когда открыла, то сорока куда —то пропала, и на другом конце скамейки сидела молодая женщина.
Нина не видела её лица. Но что – то неуловимо знакомое, родное было во всей ее фигуре, наклоне головы. Даже в том, как она дышала. Нина почувствовала волнение, которое перешло в изумление при первых словах говорящей.
–Здравствуй, Ниночка!
Голос звучал по – особенному мягко и напевно. На удивление быстро Нина пришла в себя. Словно, ничего необычного в этом не было – женщина кого-то неуловимо напоминала, но однозначно Нина её видела впервые.
– Рада, что нам выпало встретиться и поговорить, – продолжала женщина, – для меня очень важно передать тебе то, что я не смогла сказать ни сыну, ни мужу. Удивительно: нам немного дается времени на земле. И часто мы тратим его на пустые разговоры. Оставляем без внимания самое главное.
– Вы кто? Откуда меня знаете? – вышла из ступора Нина.
– Твоя бабушка, Мария, – женщина тряхнула каштановыми волосами, и они рассыпались по плечам, – хочу поблагодарить тебя, что вспомнила меня, внученька, и ты, и твои родные, – мы ведь одного Рода-племени. Спасибо тебе за наследников, которым ты дала возможность прийти в наш Род. Спасибо за то терпение, которое ты проявляешь в жизни. Я всегда понимала, как нелегко тебе приходится порой. Жаль, что мы не были рядом при жизни, но на всё воля Бога.
Нина сидела и слушала, затаив дыхание. Она чувствовала, как слезы начинают подступать к глазам. Попыталась сказать то, что было у нее на душе и терзало ее. Мария остановила ее легким движением руки.
– Погоди! Знаю, что тяготит тебя. Мы здесь всё знаем. Нам открыты все мысли и движения души. Тебя мучает совесть, что ты прежде не знала, не искала меня. Не казни себя! Всему своё время. Ты сделала это, когда смогла и я благодарна тебе за это… Мои правнуки, праправнуки теперь знают меня. Я горжусь тобой.
Нина давно не сдерживала слез, стекавших из глаз ручьем.
–Что, что она говорит? Это я должна просить прощение и каяться! – стучало в висках у Нины. Прости меня! Прости! – вырвалось у нее сквозь рыдания. – мы все виноваты! Если бы можно было… …Все бы было по – другому…
Она почувствовала, как легкая рука бабушки прикоснулась к ее волосам.
– Успокойся, родная. Ты сделала все, что могла. Не терзай себя. В жизни у тебя и наших самых родных и дорогих людей еще столько хорошего. Цените жизнь, дарованную вам. Она так прекрасна! Так много радости на вашем земном пути. Следуйте ему. За меня будьте спокойны. Я сделала, что могла. Теперь я иду другим путем. Он не менее важен и ценен. Помощью мне будет ваш душевный покой и светлая грусть. Не скучайте обо мне. Вспоминайте с радостью и со светом. Помните: я вас всех люблю.
Радуга по-прежнему сияла на солнце. Дождь прекратился. Нина потрясла головой, зажмурила глаза, и вновь открыла. На скамейке она сидела одна. Выйдя из беседки и оглядевшись, заметила, как светлым облачком исчезает, растворяется вдали сорока. Опустошенной и обновленной Нине дышалось по—особенному легко. Она перевела взгляд на макушки деревьев, на голубое небо и исчезающую радугу.
– Мы тебя помним, Мария! – прошептала она.
На душе стало светло и легко. Надо жить дальше, творить добро, искать предков и помнить, что без них не было бы продолжения Рода.
Русалочий подарок
Анна сидела на берегу величественного и прекрасного Амура и тихонько напевала про тонкую рябину, с грустью понимая, что и голос уже не тот, да и сама не больно молода. Вся жизнь пронеслась перед её взором за несколько мгновений. Она вспомнила, как однажды пряталась в лесу ночью, а под утро над нею раскрылась радуга. Соседский мальчишка, Прокопий кажется, сказал тогда, что это русалочьи проделки. Но тогда к её ногам с ветки скатился прозрачный трепещущий шар. Он был крохотный, уместился бы на ладошке. Она коснулась его, и тут же одёрнула руку, потому что услышала голос и испугалась. Отзвук небесного голоса остался внутри неё искристой солнечной музыкой и ощущением лёгкости и тепла.
– Что это? – воскликнула она тогда и прислушалась.
Ощущение это тут же прошло, и всё стихло. Любопытство пересилило боязнь, ей захотелось ещё раз почувствовать это тепло, и маленькая Анютка взяла шар в руки. И снова услышала тёплый волшебный, будто переливающийся звонкими колокольчиками голос:
– Хочешь узнать волшебство? Покрути меня и подбрось на ладони!
Анютка закрутила шарик на ладони, подкинула вверх и поймала. Тут же её закружило, завертело в каком-то бешеном танце, и она услышала мелодию. Звучало всё – листья, трава, воздух, паук на ветке, пела ель. Как она раньше этого не замечала? Ветер касался ветвей деревьев, и они ему пели. Трава мягко шелестела под ногами. Звучали, падая, капельки росы. Каждый листик издавал свою мелодию. Это было удивительно и сказочно.
Счастливая Анютка даже забыла, что дома получит нагоняй. Бежала к заимке вприпрыжку и прижимала волшебный шарик к груди.
– Ля-ля-ля! Ля-ля-ля-ллля-ля, ля! – напевала она в такт звучащей вокруг музыки.
Внутри неё рождались слова. Мелодия будто подхватывала эти слова и складывала их в некий ритм, а потом слова превращались в настоящую песню. Ей не терпелось скорее добежать до дома, и показать подружкам, как у неё ловко получается. Но тут случилась беда, речка сменила русло, их дом обвалился и придавил маму, братишку, отчима. Осталась она сиротинушкой. Старая Марфа приютила её у себя, но однажды услышав песни, стала расспрашивать, откуда и когда голосок такой звонкий прорезался. Бесхитростная Анютка рассказала о ночи в лесу. Про то, как ей было страшно и как русалки раскинули радугу, подарили светящийся шарик.
– Кто это тебе про русалок наплел? – взвилась бабка.
– Так Прошка, он тоже там был.
– Это они, русалки проклятущие, Летку вспять повернули, родных погубили твоих, плата то была за твой голос, девонька! – заплакала Марфа, – ты уж никому не рассказывай больше, не то погубят тебя, изведут мужики и бабы, коли дознаются.
В ту ночь за заимкой всё утопала во мраке, и даже редкие отблески домашних очагов не разгоняли тьму, клубящуюся вокруг. Темнота почти полностью захватила окрестности, но тропинка ещё проглядывалась. Скоро и эта возможность исчезла: луна, против обыкновения, не спешила помогать Прошке, спешащему скрыться среди деревьев. Пели сверчки свою заунывную мелодию, силясь перекричать друг дружку, словно сомневались, что солнце село. Со стороны леса послышался шорох, хрустнула сухая ветка. Мальчик замер и прислушался. Быть может, кто-то на неё наступил? Но кто? Зверь? Но, звери осторожные. Лихой человек? Только кто будет бродить за частоколом впотьмах, рискуя повстречаться с нечистью? Это он, Прошка, тут все тропинки истоптал давно, в любой темноте бесшумно проберётся, куда хочешь. Простояв неподвижно несколько минут, мальчик вновь услышал хруст веток и шорох листвы внизу. От страха сердце его замерло в груди, а потом бешено заколотилось. Он тихо свистнул и прошептал:
– Наумко ты? Чего прячешься?
Среди густых ветвей высоких деревьев эхом пролетел голос филина. Но вот уханье птицы послышалось совсем рядом. Зашелестела листва на соседнем дереве. Прошка всмотрелся в темноту в надежде разглядеть хоть что-нибудь.
– У-ху! у-ху! – закричал филин. Он огромной тенью устроился в спутанных ветвях, пристально следя за мальчиком.
В воздухе висел запах древесной гнильцы и ночной сырости. Рядом шевелилась тайна, она ходила вокруг мальчика кругами. А тот, хоть и опасности ночного леса пугали его немного, съёжился, нахохлился, но сдаваться не собирался! Раз уж собрались они с дружком бежать в края дальние, так чего отступать.
– И где этот Наумко запропастился, – стучало в висках, – обещал же. Видать не смог незаметно скрыться. Эх!
О возвращении домой нечего было и думать. Тихонько пробраться в избу уже не получится, маманька сразу всполошится. Она думает, что он давно спит с младшими братьями, а отец ещё и трёпку в придачу устроит. И мальчик, решив ещё немного подождать, устроился под разлапистой елью и, пригревшись, задремал.
Ему снилась огромная птица со здоровенным размахом крыльев. Пестрые перья у неё лежали перышко к перышку. Когти как кинжалы у турков. Глаза огромные. И взгляд такой, так и кажется – не лезь, прибью! Филин ехидно произносил только два слова «уху» да «угу», но столькими разными интонациями, что вполне можно было понять, что хотел сказать: «Домой иди! Мал ещё!» А если слов ему не хватало, то начинал устрашающе щелкать клювом. Прохор хотел возразить, что уже почти взрослый, одиннадцать стукнуло на днях, но не смог и рта раскрыть, глядя на грозную птицу.
Постепенно кромешная темнота ночи стала бледнеть, пропуская сквозь скудный просвет ветвей брезжащие блики утренних сумерек. И тут Прошка услышал какие-то всхлипы.
– Кто это там? – прошептал он тихо.
Осторожно на четвереньках выбрался из-под ветвей, встал на ноги, быстрыми движениями отряхнул одежду от налипших хвоинок и земли, огляделся.
– Кто это там? – повторил чуть громче.
Серая тень выползла из-за кустов и замерла на месте. Пока она была неподвижна, её трудно было заметить.
– Свят-свят-свят… – забормотал, крестясь, Прошка, ему стало не по себе.
Однако уже вскоре стало ясно, что это соседская девчонка Анютка сама трясётся от страха и утренней прохлады. Её отец умер, когда она была совсем крошкой, а мать вскоре вышла замуж за другого и родила ему сына. Ни отчим, ни мать, мягко говоря, девочку не любили и находили удовольствие без конца шпынять её по каждому пустяку. А вчера девчушка разбила крынку с молоком и до того испугалась, что сбежала еще с вечера и просидела здесь в лесу всю ночь, плача, дрожа от темноты и страха, что ее теперь прибьют. Всё это Анютка выложила на одном дыхании Прошке, который зная её, по-своему всегда жалел. Но тут он растерялся. Сам не ведает, куда ему теперь, да ещё девчонка эта, словно клещами вцепилась в него. Только ж не бросать её здесь…
– Понятно, – Прошка продолжал лихорадочно размышлять, – только куда с тобой?
Хмурая, грустная Анютка сидела на пенёчке и болтала ножками в такт своим невесёлым мыслям.
– Плохо, – думала она, – снова плохо. Вот всегда так…
Но тут тихий утренний лес заухал, шумно заворочался вокруг детей. Листья берёз зазвучали, зашевелились, иглы на соснах и елях встали дыбом, а липы и осинки то скрипели и бряцали, то звенели. Ту – тум… ту – тум… ту – тум… Лес светился. Анютку всё это поразило, как внезапный раскат грома, который не даёт времени заткнуть уши, как вспышка молнии, которая не даёт времени закрыть глаза, и она замерла не то от страха, не то от восторга. Паренёк немного насторожился, прислушался, но ничего опасного в этом не усмотрел. Он от деда не раз байки слышал, что русалки резвятся по утрам, радугу расстилают, да катаются по ней. Просто сделал глубокий вдох и закрыл глаза.
На заимке тоже проснулись, заметив сияние над лесом, но недолго любовались им. Оттуда вдруг раздался грохот, словно нёсся дьявольский табун, круша деревья и кусты. Он сшибал всё на своём пути, мелко вздрагивала земля. Вскоре грохот утих, в последний раз громыхнуло, и в лес вернулась первозданная тишина, сквозь которую послышалось нарастающее журчание воды. Через лес, дорогу и деревню проходил громадный ров! По пути он задел две крайние избы и разметал их по бревнышкам, а дойдя до Летки, остановился, и речка, изменив русло, теперь почти вся текла по этому рву в лес, куда-то к болоту. Люди, молча, стояли на высоком валу вывороченного дерна и разглядывали обмелевшую ниже по течению Летку. По дну рва бежал уже посветлевший поток воды, направленный чьей-то волей в другую сторону.
– М-да, – проворчал дед Василий, теребя бороду, – что делать-то будем? Придётся видать переселяться!
– Дык, ходоки то только вчерась вернулись в Терени, кто знает что там выведали? Какая она жизнь в землях дальних, – почесал в затылке Федот, – двинемся гурьбой, а не выгорит дело-то?
– Завсегда ты, дядька Федот, сомневаешься, – вмешался молодой Афоня, а вот где нам теперь жить? Избу—то разметало, ладно лошадей успел вывести…
Но его быстро осадили, что не он один пострадал. За спорами никто не заметил, как из лесочка выскочили малец с девчушкой и, словно тени, проскользнули в толпу мужиков и баб, жадно вслушиваясь в споры. Они радовались, что никто не заметил их отсутствия, и переживали со всеми, предчувствуя перемены.
Молчала Анютка, всю жизнь молчала, но помнила те удивительные времена. Солнечные, с ожившей повсюду музыкой. Её таскали на посиделки, просили петь обрядовые песни, и она, чувствуя свой дар, ощущала его волшебство.
Ей хотелось поделиться, рассказать о нём, и в то же время она боялась. А жизнь текла своим чередом. Уехала она вместе со всеми на край света. Красиво здесь, просторно. Но нет тех лесов вятских, не водятся русалки, и всё здесь иное. Да и песни из жизни стали потихоньку уходить, не пелись, не было на них больше времени. Столько важных дел навалилось – дом, семья, хозяйство…
Или ей только казалось, что дела важные?
Старая Анна тихо-тихо запела вечную песню о сердце леса, о радуге и русалках. Она знала, что прожила долгую счастливую жизнь, но будет ли она жить в сердцах потомков, ей было неведомо. Большая тяжёлая слезинка упала ей на самый кончик всё ещё курносого носа и скатилась по щеке.