Ящик и голубой заяц

Нонне Менделевне Слепанковой

посвящается.

Следователь Плешков закурил, сигарету и посмотрел на меня:

– Будете?

– Спасибо, у меня есть. – я вытащил папиросину и прикурил от его зажигалки.

– Хорошо, предположим, что я Вам верю: это ошибка. Но все же: зачем Вы унесли из магазина ящик импортного коньяка?

– Да не знал я ни о каком коньяке! Ящик мне был нужен, понимаете? Ящик. Их сейчас много везде набросано. И не из магазина он. На улице лежал. Подошел к складу, смотрю: ящик хороший. С крышкой. Взял и потащил.

– А то, что в ящике что-то лежит, Вас не смутило?

– Так я думал, в нем мусор какой… Думал: до дому донесу, открою и вытряхну. Мусорка у меня перед домом… Понимаете, вагонки у меня мало. Для дачи. Если из нее ящик делать – точно не хватит. Вот я и решил: возьму около магазина какой поцелее… Откуда ж мне знать про коньяк?.. И на кой он мне? Мне ящик был нужен.

– Зачем?

– Для Пискарика!

– ?! Вы рыбок держите? В ящике?!

– Каких рыбок? – я недоуменно уставился на него. Потом понял. – Нет. Пискарик не рыба. Он комар. Большой. Во (я развел, руки, демонстрируя размер), с кота. Ему спать негде. Я Иванычу сделал, а Пискарику – нет. Он сейчас на антресоли спит. А там пыль, да и светло там. Сами ведь знаете: какой сон, когда солнце в глаза бьет? – я с отвращением покосился в окно. Майское солнце нагло пялилось в глаза. -Эта жара меня доконает. На улице тепло, светло, а я приболел чего-то: знобит, слабость во всем теле. От еды тошнит. Тепловой удар, что ли? Отпустили бы вы меня? Иваныч с Пискариком без меня скучают. Я тоже. Они хорошие. Хоть нахалюги и себе на уме, а хорошие. Я их люблю… Понимаете, не жизнь – одни неприятности. Всю дорогу их собираю. Завелась в радиусе трех километров неприятность – моя будет. Вот и сейчас: одна за другой… На работе у меня проблемы, в личной жизни не ладится, соседи – пьянь, друзей нет… Жена ребенка не хотела… Все плохо. А они для меня – как отдушина. Придешь домой – с тобой поговорят, ты им что-то расскажешь. Иваныч сказки любит… А тут такое приключилось. Иваныч последнее время нервничает. Сначала он только сгущенку ел. Теперь все подряд: масло, колбасу, тушенку всю съел. Даже мясо сырое есть начал. Принес килограмм фарша – тоже съел. А ему это вредно. Видно поэтому и нервничает. Их ведь надо как следует кормить, а цены-то сейчас! – я сокрушенно покачал головой.

Во время моей тирады беломорина успела потухнуть и сейчас жутко смердела. Я скорей бросил ее в пепельницу. Следователь смотрел на меня, подперев подбородок кулаком.

– А Иваныч кто? – полюбопытствовал Плешков.

– Вампир.

– Кто, кто? – оторопел он.

– Вампир. Они вместе ко мне пришли. Иваныч и Пискарик. Им жить негде было. Иваныча мать из дому выгнала – он крови, видите ли, боится, а Пискарик – жертва научного эксперимента.

– Знаете, Орловский, много чего я слышал, за свою практику, но такое… Вы сами-то в это верите? – на его лице отражалось откровенное то ли недоверие, то ли любопытство.

– Не верите? Если хотите, то можем пойти ко мне. Я Вас с ними лично познакомлю. – я не понимал его недоверия и потому обижался. Плешков только скептически усмехнулся.

– А вы думаете, что мы еще не были у Вас дома? Были. По долгу службы. – доверительным тоном сообщил он мне. – Никого нет. Только по всему дому валяются пустые банки из-под сгущенного молока, а на балконе – горы пустых бутылок. Всевозможнейших. Странный у Вас вкус…

– Да не у меня, – перебил я его. – А у Иваныча и комара. Один сгущенку лопает, а другой – соки, напитки… А то, что вы их не видели – ни о чем не говорит. Может они спрятались?

Представитель власти только молча качал головой , явно не веря, что от них молено спрятаться. Я распалялся все больше и больше, рассказывал случаи из нашей с Иванычем жизни… Безрезультатно. Он только покачивал да покачивал головой. А моя голова наполнялась пульсирующей болью. То ли от болезни, то ли от моих же воплей, которыми я пытался убедить в своей правдивости этого недоверчивого типа.

– У Вас есть что-нибудь от головы? – резко перескочил я на другую тему, понимая, что зря напрягаю горло.

– Парацетамол пойдет?

– Давайте. – я проглотил таблетку не запивая. Потом откинулся на спинку стула, прикрыв слезящиеся глаза рукой. Скорее всего меня где-то продуло. Нет ничего хуже, чем простудиться летом. Да еще в такой ситуации. Как хорошо было бы подремать сейчас на диванчике. Но голос следователя мешал окунуться в сон.

– Попробуйте рассказать все с самого начала, может тогда все прояснится и мне удастся поверить Вам?

– Рассказ будет долгим, – предупредил я его. Однако поудобнее устроился на стуле, прикурил новую папиросу (несмотря на боль, свившую себе удобное гнездышко в моем черепе) и начал рассказ.

– Все началось с того…

… что Судьба снова взялась за меня: мне упорно не везло. Я уже свыкся с мыслью, что я неудачник. В принципе, если понять это сразу, то жить становится несколько проще: душу не тревожат обиды на судьбу, вопросы "за что", "почему" … Просто живешь, воспринимая удары жизни как само собой разумеющееся.

Развод с женой был предопределен: это стало понятно после нескольких месяцев совместной жизни. Есть одно простое правило: если в семье хоть раз прозвучит слово развод – семье не быть. У нас оно звучало довольно часто. Я не хотел этого. По моему скромному разумению: если поженились, то будьте любезны считаться с сим фактом и друг с другом. Ведь одно из главных человеческих достоинств – умение прощать. В малом. И тем более в серьезном, если это не направлено против семьи… Может, я не прав. Но развод-то есть.

Со временем мне удалось свыкнуться с холостой жизнью. Все дело в умении находить маленькие радости в безрадостном. Хотя бы курево: курю сколько влезет. Лежу, когда хочу, брожу где вздумается и когда вздумается. Даже нашел работу полегче и поденежнее. Из производителя обоев для чужого дяди стал сантехником в коммерческой структуре. Одним словом: жизнь начала нормализовываться…

Но стало происходить странное. На работе. Словно я сделался кому-то неугоден и от меня хотят избавиться. Первым был случай с компрессором. Он сломался. Тогда мы работали на Земледельческой – меняли сантехнику в детской больнице. Вернее на пищеблоке больницы. Надо было пробить несколько отверстий в перекрытии. Для этого-то нам и привезли отбойный молоток и компрессор. Новенький, красненький, с веселенькими посеребренными цилиндрами, он мне почему-то напоминал детскую педальную машину, о которой я так. мечтал в кудрявые детские годы…

Компрессор работал, как часы. Равномерно гудел двигатель, стучали поршни, свистел воздух в камерах. От молоточного "дррр" руки дрожали мелкой дрожью до самой ночи. Все шло гладко дня три. Потом один из цилиндров, почему-то взорвался. Мне досталось по ногам шлангом, от чего я оказался на полу. Пострадавших не было, но была куча машины, стоившей кучи денег (и взорвавшейся в моих руках).

Начальство примчалось через пару часов. Походило кругами вокруг агрегатных кишок, поковыряло пальчиком в железяках и кусках бетона, укоризненно покачало головой как-же-это-ты-так, хлопнуло по плечу: "Да ладно, чудило… " и незаметно исчезло. Скоро был новый компрессор. Но я к нему и не подошел. Чем черт не шутит?

Конечно: рядовой случай на производстве. Я тоже так считал. До тех пор, пока…

ХХХ

Бригада наша разрасталась. Пришли новые люди, работать стало тесно и мы разбились на две параллельные бригады. Бригадиром у нас стал Стас. Человек старой закалки, он обладал отсутствием чувства юмора, огромными знаниями в области сантехники и полным неумением работать быстро. Это был прирожденный руководитель:

– Олег, я забыл молоток (Олег уходил.)… Вадим, идешь за бинтами… Олег, держишь трубу – я пока развожу цемент (цемент разводился, руки при этом измазывались по локоть.)… Вадим, подаешь бинты с раствором, только не забываешь разглаживать. (Вадим при этом нарезал резьбу. Совсем в другом месте.)…

Мы смеялись, когда уже не оставалось сил материться. Безобидный Стасик, Тетенька-Лев, как мы его называли за глаза… Он ничего не замечал, в этом я мог бы поклясться на Библии. А если и замечал, то не от меня. Он не мог представить иной жизни, чем та, которую вел он: размеренную, не отягощенную глобальными проблемами; с единственным лозунгом: « Коммунизм победит! Правда, без моего участия.»

Новый удар нанес именно Тетенька-Лев.

Как-то утром начальство, облагодетельствовав объект своим посещением, сообщило, что я должен собрать инструмент и быть завтра в конторе.

– Зачем? – поинтересовался я с недобрым предчувствием.

– Да, ерунда там. Надо мужикам помочь. Это недолго – всего с недельку.

Неделька растянулась на несколько месяцев. Я помогал всем подряд; я разгребал мусорные завалы; я часто сидел без дела; я…

– Погоди, – говорило начальство, задерганно отмахиваясь. – Народу мало, а работы здесь полно. Вкалываешь здесь.

Здесь явно было нечисто. Со временем, из услышанных краем уха разговоров, я понял: мое теперешнее положение – Стасово дело. Чем ему не угодил именно я – не знаю. Просто он нашептал шефу какую– то дрянь и… Меня убрали. В мою сторону не смотрели; а если и поглядывали, то со странным недоверием, словно я что-то украл, а кража всплыла. Почему?

С каждым днем становилось яснее: меня просто выживают. Терпение мое трещало по швам и готово было вырваться наружу волной безумства. Остановил это только…

XXX

… теплый весенний вечер. Я сидел на кухне, курил в форточку и смотрел на звезды. Люблю этим заниматься! В смысле: курить и смотреть на звезды. Их даль не менее притягательна, чем морская глубина. Но, к несчастью, не все это понимают. Луна еще не взошла, а свет я не включал. В квартире стоял полумрак. И тишина. Только дымовые разводы, беззвучно посовещавшись о чем-то под потолком, достойно вытекали в форточку. Полный комфорт и покой!

Все неприятности и проблемы отошли куда-то в сторону, и в мозгу безраздельно хозяйничал блаженный расслабон.

Неожиданно мое блаженство прервал дробный стук в дверь. Выстукивали ”Спартак – чемпион…” Странно! Гостей я не ждал из-за отсутствия друзей, а жуликов-воров – из-за отсутствия ценностей. Кто бы это?

Стучалась в мою дверь Судьба-Счастье!..

Глянув за дверь, я оторопел. Передо мной стоял человечек, ростом мне по пояс, в грязно-оранжевом балахоне с поднятым капюшоном. Но еще большее изумление вызывало то, что сидело у него на плече. Это был комар. Вернее КОМАРИЩЕ! Он был размером с соседскую болонку и жирный, как чайка, всю зиму кормившаяся отбросами на городской свалке. Комарик переминался с ножки на ножку и что– то нервно попискивал.

– Мозет все-таки даф войти, паразит? – спросила фигура, поднимая голову. Я отступил, непроизвольно делая рукой приглашавший жест. Но, не смотря на удивление, я успел разглядеть незнакомца. На маленьком теле сидела голова состарившегося ребенка с голубыми детскими глазами, полными недетской мудрости и нахальства. Верхнюю губу оттопыривали два клыка цвета незрелого лимона.

Проворно прошмыгнув мимо меня и бросив на ходу, чтобы я закрыл .дверь, человечек, безошибочно сориентировавшись, направился на кухню. Я последовал за ним. На кухне меня ждала странная сцена: малыш, зарывшись в холодильник по пояс, деловито в нем шуровал. Потом, видимо не найдя ничего достойного своего внимания, вылез наружу. Брезгливая гримаска и протяжное «Фуууу» дали представление о его отношении к недрам холодильника. Комара, однако, что-то привлекло в моих продуктах. Он взобрался на бутылку с ликером и стал деловито откручивать крышку.

Такое поведение захватчиков привело меня в себя. По-моему, желание хозяина узнать намеренья незваных посетителей, хозяйничающих в его холодильнике – вполне правомерно. Но главное: кто они?

На мои вопли отозвался человечек. Он почесал макушку и сказал:

– Иванычи мы! А это (неопределенный жест головой в сторону холодильника) – Пискарик.

Так состоялось наше знакомство. Иваныч был… Вампиром. Характерно то, что я сразу поверил в это, но… не испугался. Он. располагал к себе. К тому же не пил кровь. Его рацион состоял из… сгущенки.

– Понимаеф, это беда всей нафей зызни. – говорил он, сидя на полу и сжимая в руке банку молока. Комар в это время, пьяно икая, отвалился от бутылки и устраивался на его ноге. – Нервные мы. А воспитание у нас какое? Знаемо дело – вампирное. В детстве напугали нас фыбко: повела мамка видик смотреть, фильм узасов про вампиров. Такие гадости показывали про нас! А мы маленькие были. Испугались. А мамка, глупая, не поняла всей дуфы нафей ранимой. «Смотри, – говорит. – Все смотрят, дазе дети человечные. А ты боисся.» Мы весь сеанс под креслом просидели. С тех пор крови и боимся. Приходится сгуфенкой пробавляться. А в ней какие витамины?

И мамка прогнала после видика. Говорит: "Бракованый ты. Все вампиры как вампиры – кровь сосут. А ты…” Выгнала…

А с Пискариком другая беда приключилась. Жил он у ученых в лаборатории. Под столом. Так они, гады, на него склянку с какой-то дрянью пролили. Он и вырос. Теперь мается, акселератишко. Хоботок то у него вона какой. Как у слона! Поди проткни им кожу, все равно, что поленом. Пришлось переключиться на "соки и зыдкости всякие" , сказал Иваныч.

Что мне было делать? Они явно набивались гостить. А я не хотел, чтобы они уходили. Было в них что-то от моего детства. Да и от зрелости, от несбывшихся ее надежд. Глядя на детско-взрослые манеры Иваныча, я с горечью понял, что давно мог стать отцом, но… Именно воспоминания о рухнувшей мечте решили дело. Я видел в них замену своему неродившемуся ребенку; и я предложил им остаться. Их одиночество было сродни моему, а жизнь – моим неудачам…

Они остались.

В ту ночь заснуть мне удалось только под утро. Иваныч и Пискарик куролесили по дому: гремели посудой, двигали мебель, хлопали дверками шкафов и холодильника. Одним словом – обживались на новом месте. Как тут уснуть? Будильника я не слышал, так что, если бы не Пискарик – опоздать бы мне на работу. Он так зудел над ухом, что пришлось проснуться. Что творилось в доме! Все вверх дном, ковер наполовину сорван, одежда из шкафа вывалена. Сейчас там покоился Иваныч. Я прикрыл дверцу, чтобы его не тревожить. Пискарик вился вокруг моей головы, жалуясь на свою головную боль. Я обругал его пьянью и поинтересовался, зачем им потребовалось срывать ковер?

– Мне-то где спать? – обиделся комар, – Чем ворчать – надо было ковер лучше прибивать. Только сел на него – как оборвется! Чуть крылья не пообломал! Придется на антресоли спать. А у тебя там такая пылюка! Плохо ты за домом следишь…

Он жаловался на жизнь до тех пор, пока я не ушел. Весь день я думал об этой парочке, и о том, чем они мне приглянулись. А уходя домой, понял: ни разу за день не посетила меня дурная мысль. Было глубоко наплевать на окружающую обстановку, проблемы отошли на второй план. Впервые за довольно длительный срок я рвался домой. Только вчера мы познакомились, а сегодня я не мог без них…

Я скучал по нахальным манерам Иваныча, занудливости Пискарика.

Сам по себе комар был пуст, занудлив, эгоистичен и сентиментален. Сентиментален, как все злые люди, как я. В его любви прокатиться на дармовщинку я видел отражение своих недостатков. Этим-то он и покупал: хотелось стать мастером, лепящим из куска пластики чудо. Но благодаря им можно было уйти от реальности. От мира, окружающего тебя, и сдавливающего твое горло лапой обыденности. Вместо окружающего меня реального мира – мира забот, людей и разочарований – я получил свой личный, недоступный никому, мир уюта. Простого домашнего уюта. Меня ждали! И я ждал, ждал встречи с недетскими хитренькими глазками, притягивающими, как мираж притягивает жаждущего в пустыне.

Надо было пополнить запасы "сгуфенки и всяких зьдкостей”, поэтому мне пришлось пробежаться по магазинам. Я выбрал апельсиновый сок. Сам его люблю. Будем вместе баловаться цитрусовыми. Так что домом я попал под вечер. Встречал меня Пискарик. Он слез с антресоли и полетел за мной на кухню.

– Жрать хочу, – заявил он вместо приветствия и полез в сумку за соком.

– Мне тоже оставь, обжора. – смеясь бросил я. Было приятно видеть, что меня ждали. Скоро объявился и Иваныч. Сначала показалась его заспанная физиономия, а потом и вся персона. Конечно – ворчащая.

– Уснеф тут, как зе. Прифол, нафумел… Поспать дазе толком не дал. Только о себе и думаеф. Сам выспался, а другим – фыф. Вефички почему не убрал? Спотыкайся об них, падай… Ну и хозяин: в доме беспорядок, фкаф – тесный… И нафталином воняет. 3ачем нафталин насыпал, зулик?

Я только руками разводил. Сами мне всю ночь спать не давали, шкодили по всему дому, поставили все на уши, а теперь ко мне с претензией: почему нафталином в шкафу воняет. Хотя Иваныча понять можно: где ему спать? Каждый день собирать вещи с пола не хочется, так что шкаф отпадает. Тогда где? Выход нашел Иваныч.

– Если рефыл исправиться – сделай нам чего-нибудь где спать. – предложил он. Я не понял. А когда понял – испугался: ему ведь гроб нужен! Господи, а цены-то! Но все оказалось не так страшно, как казалось. Мой вампир согласен был спать в ящике, который я должен сделать. Из чего, интересно? Иваныч и здесь нашелся:

– Из деревяфечек. Рона сколько их у тебя на балконе накидано. Валяются без дела.

– Не валяются, а лежат. Для дачи. – возразил я. Но уже шел на балкон за вагонкой, понимая, что иного выхода нет. Ведь не отстанет. Да и ничего иного под рукой не было. Иваныч скакал рядом.

– Только чтобы красиво было, удобно и темно. Не люблю, когда свет в глаза бьет, – выдвигал он новые требования.

Пришлось определить его к делу, чтобы не мешался. Прибраться надо? Иваныч недовольно удалился. Но на первые ножовочные "вжи– вжик" притопал обратно. И тут же начал мешаться с комментариями: то доска отпилена неровно, то пригнана неплотно, то гвоздь вбит криво… В конце концов мне это надоело.

– Ты учти, что за всю жизнь я только один раз делал такую работу: сколотил будку для соседской собаки. Сейчас и тебе будку сделаю, – пригрозил я ему.

– Не хочу будку… Сам в будке зыви, на цепи, – обиженно проворчало это ходячее недовольство. Однако критика прекратилась.

– Кстати: ты вещи убрал?

– У-у-у. Я с тобой друзыть не буду, коль ты такой Фома неверный, – Иваныч состроил несчастную рожу.

– Я проверю.

– Бэ-э, – он показал мне язык.

Пискарик тоже заинтересовался нашими делами. Он перестал шебуршить на кухне, крылатой ракетой вылетел в коридор и, спикировав на вешалку, пришляпился. Шляпа при этом превратилась в кепку.

– О, Господи! Мне от вас одно разорение! – схватился я за голову. Комар приподнялся, заглянул под себя и, махнув лапкой, плюхнулся на место.

– Починим, – небрежно пискнул он с важностью бывалого сантехника. Тут же встрял Иваныч:

– Ты что сюда прифол? Мефать? Не видиф фто ли, что люди, делом заняты? Мы тут трудимся, а ты отвлекаеф, работать мефаеф. Хулиган ты бессовестный…

Я только дивился: откуда в этом существе столько энергии? Мне нравилось его дураковаляние. В манерах было что-то импонирующее мне. Не смотря на все эпитеты, которыми он меня награждал. Вот и сейчас, когда я сказал ему, что внутреннюю обивку и петли на крышку сделаю завтра, на меня обрушился поток обвинений.

– Сам спи на деревяфках. А мы хотим, чтоб мяконъко было. Сам на удобном диванчике, с матрасом. Иф, фон-барон какой выискался. Нам, значит, сундук занозистый и без петелек, а сам с комфортом? Все бездомных норовиф обидеть, эксплуататор?

– Уж тебя-то поэксплуатируешь, как же! – восхищение его наглостью пересилило мое недовольство.

– А фмотки твои раскиданные кто убирал? А? – мужичонка стоял в позе мученика, тыча в грудь пальнем.

Мне осталось только снова развести руки и идти за тряпкой для обивки. Походя я заглянул в шкаф: проверить плоды трудов его рук. Ну и жулик! Вещи-то убрал, но как! Сгреб в одну кучу, запихал как попало, а дверь запер, чтоб незаметно было. Пришлось применять силу:

– А ну-ка, иди сюда. Ты что тут натворил, жук? По-твоему это уборка? Давай по новой. И чтоб как прежде было. А то делать ничего не буду.

– Сам зук. Я – вампир, сяс куфу как! Иф: обзываться рефыл. Зук, зук… Только Пискарика обизаеф. Он тозе насекомое. – обиделся Иваныч. И ворча что-то под нос, начал выгребать вещи на пол,

– Поворчи, поворчи, – усмехнулся я. – Смотри: проверю. А кусать – не укусишь: ты крови боишься.

Ответом мне было только обиженное сопение. Со временем это вошло у него в привычку: угрозы куснуть. Я только смеялся в ответ. Сначала он обижался, потом привык и начал смеяться вместе со мной, когда я поддразнивал его. Только однажды он сорвался и не на шутку рассердился на меня. Случай произошел недавно. С деньгами – вечная напряженка. Они-то и были причиной нашей недолгой ссоры.

Началось с того, что я не смог покупать ему сгущенку: до зарплаты еще полторы недели, а цены-то! Уговорил его попробовать манную кашу. Согласился Иваныч весьма неохотно, а попробовав – долго бушевал:

– Сто ты за гадось мне суеф? Сам трескай свою глупую кафу, неумеха неграмотная. Кафу варить ефе не научился – с комками противными вся – а туда зе, учить зызни собрался. Что я теперь без сгуфенки есть буду? Кровь твою пить что ли? Сяс куфу как....

Мне с трудом удалось его утихомирить. Но Иваныч не разговаривал со мной до следующего вечера. Тогда же я обнаружил, что он слопал палку вареной колбасы. Выглядел мой кровососик неважно, поэтому мне пришлось занимать у соседей денежку и мчаться в магазин за сгущеным молоком. Как на грех в нашем универсаме его не оказалось, и мне пришлось под теплым задумчивым дождичком побегать по магазинам. Иваныч повеселел, а я на следующее утро проснулся с легким недомоганием: очевидно сказывалась пробежечка под дождем. Но все-таки мне пришлось идти на работу. Успокаивал себя лишь тем, что на работе разгуляюсь. Не разгулялся. Каждое утро я вставал еще простуженнее, чем прежде. Спасал только импортный аспирин, оставшийся у меня со времен Земледельческой. Глотая, по четыре таблетки каждый вечер, на пятый день мне удалось сбить болезнь. Иваныч тем временем привыкал к другим продуктам.

Он ел уже все подряд, не обращая на качество продукта ни малейшего внимания. Выглядел он, конечно, неважно: организм с трудом принимал человечью пищу. Иваныч нервничал. Я тоже. Но все шло более-менее гладко. Вампир грозился куснуть, ворчал; я подтрунивая над его боязнью крови и мы вместе смеялись. Я – громко, во весь голос, Иваныч – хихикая мелким вампирным смехом, таинственно и хитренько заглядывая в глаза.

А пока Иваныч, попыхивая и обиженно покряхтывая, возился у шкафа. Я тем временем доделал его кровать и глянул в комнату. Иваныч вкалывал вовсю. Но главное другое: он не просто аккуратно вешал вещи по местам, он их отряхивал! На такое стоило посмотреть. Редкостное зрелище: Иваныч за работай. Не болтает, не шкодит, а работает! Молча. Самозабвенно. Не замечая и не слыша ничего вокруг. Я наблюдал за ним, пока он не закончил. Потом

позвал. Иваныч обернулся: лицо сосредоточенное, раскрасневшееся. Капюшон сполз с заостренных ушей, обнажив солидную плешину.

– Видишь: когда хочешь – можешь работать. Заглядение, – похвалил я его.

– Да ладно, чего уз там. – засмущался он. Потупился, засопев от удовольствия, и начал водить ножкой вдоль паркетины. Вылитая невеста на смотринах. С залысиной и клыками. Вот умора!

– Пошли, чего покажу, – поманил я его пальцем, отступая в сторону, и давая увидеть стоящий, в коридоре сундучок. Иваныч недоверчиво подошел, осмотрел свою кровать, заглянул внутрь. Потом восхищенно уставился на меня.

– Нравится? Мы туда подушек набросаем: мягко будет, как на моем диване. А петли завтра. Лады? Сегодня сил у меня больше нет.

Вампир молча смотрел то на меня, то на ящик. Потом, подпрыгнув, обхватил меня за шею и… расцеловал в обе щеки.

– Ура! – вопил он, пытаясь поцеловать еще раз. Я уворачивался: очень уж клыки неудобные. Не располагающие к поцелуям. – Кровать! Мы так и знали, что ты – хорофый парень. Такой зе добрый и славный, как мы. Верно, Пискарик?

Но Пискарик молчал. Он только сентиментально вздыхал, подрагивая крылышками, и пытался смахнуть огромную слезинку, повисшую на хоботке. Не очень успешно, правда: кепка-бывшаяшляпа, на которой он сидел, норовила упасть с вешалки. Наконец ему удалось зафиксироваться и смахнуть слезинку. В мой ботинок. Только это сдержало слезу, готовую выкатиться из моего глаза. Именно в это мгновение, держа Иваныча на руках и слушая всхлипы Пискарика, я понял окончательно и бесповоротно: мы связаны навечно. Дружбой, любовью… Нет, чем-то еще более высоким и сильным. С каждым днем это ощущение усиливалось. Когда у меня бывали проблемы, неприятности – я шел домой, и меня слушали, успокаивали… Дарили тепло. Я отвечал тем же.