Соларфри

Ольга прикрыла дверь, в два стремительных движения провернула в замке ключ. Бросила его в сумочку. Вдавила кнопку лифта.

Пульсы бились у неё в висках; она боялась оглохнуть от этого стука.

– Блудница!

Ольгу как ударило током, по спине будто хлестнули крапивой; она вздрогнула.

Сверху по лестнице спустились люди: мужчина и две женщины.

Все они были в чёрном.

В чёрных одеждах, чёрных колпаках. С чёрными чётками.

Мужчина был непропорционально высоким, с вытянутой какой-то головой и походил оттого на циркового отощавшего медведя, поднятого дрессировщиком на задние лапы. Грудь его покрывала накидка, исчерченная белыми – как мел на школьной доске – символами и словами, в основном, восьмиконечными крестами со скошенной перекладиной. Рядом с рисунками виднелись пометки, вспомогательные какие-то тонкие, чуть ли не пунктирные, линии; всё это напомнило Ольге геометрические задачи девятого класса.

Рядом стояла женщина с лисьим шкодливым лицом, с тонким носом, подвижными глазами; в руках она, помимо чёток, держала заламинированный плакатик с надписью: «Добродетель или смерть».

Ещё одна женщина пряталась за спинами. Её высокий колпак наползал на плоское и безжизненное лицо с мешковатыми и чуть выпученными глазами. Как у камбалы.

– Что? – сказала Ольга.

Цепкий жар пришёл со спины и сдавил виски, голова закружилась.

– Грешница, – сказала лисица, глядя ей в глаза. Она шагнула вперёд, ловко сорвала с Ольги маску и торжественно подняла её вверх. – Твоя похоть видна всему миру. Похотливая сладострастница!

Ольга отшатнулась. Ударилась спиной в стену.

– Грешница! – повторила лисица. – Губы-то! Губищи! Размалевала! Притчи, шестнадцать, тридцать!

Ольга растерянно посмотрела на них. Что-то склизкое подступило ей к горлу и тошнотворно зашевелилось.

– Вы… – сказала она. – Верните назад. Это моё.

– Очистись от скверны, – пробасил медведь. – От лжи. От похоти. Очистись!

– Больные, что ли? – сказала Ольга.

– Искупишь свои грехи, – лисица ткнула пальцем в лицо Ольге.

Двери лифта приглашающе раскрылись.

– Дайте пройти, – сказала Ольга. – Вы не имеете права…

– Ты кто такая, чтобы нам о правах говорить? – выплюнула из-за спин сиплым голосом камбала; в руках у неё оказалась огромная, переплетённая в истёртую чёрную кожу, Библия. Держала она её так, словно это было оружие. – Ты опозорила себя, свой дом и свой род. Мы здесь по воле Господа. Спасём тебя! Хочешь ты этого или нет. Слушай, блудница! Слушай! Иезекииль, шестнадцать, тридцать пять!

Она говорила, неверно интонируя, и губы её не попадали в звук; этот рассинхрон делал речь её страшной, жуткой: так мог бы, наверное, говорить едва обученный речи робот. С каждым её словом Ольгу накрывал отвратительный запах плесени и протухшей рыбы.

– Вы ничего… – сказала Ольга. – Не знаете ничего… Дайте пройти!

Она попробовала протиснуться между чёрными одеждами, но её схватили за руку.

– Поедешь с нами, – сказал медведь надменно и насмешливо. – Для твоего же спасения. Ты должна очистить свою душу от гнили и скверны. Очиститься! Но перед спасением…

– Да ничего я… – сказала Ольга. – Не должна вам… Пустите! Пустите меня!

Лифт закрылся.

– Берите её, – сказал медведь.

Он звякнул чем-то; Ольга увидела в руках его бутылку, по виду старую, с выпуклыми буквами у горла. Внутри там плескалась мутная жидкость, а вместо пробки устроена была тряпка.

– Я полицию вызову! – закричала Ольга. – Помогите! Кто-нибудь! Полиция!

– Покаяние, – увесисто сказала лисица, – это единственный путь к спасению. Бог дал покаяние даже таким, как ты! Деяния, одиннадцать, восемнадцать. Блудница – это глубокая яма. Притчи, двадцать три, двадцать семь.

– Возьми ключ у неё, – деловито сказал медведь.

– Зачем это? – сказала Ольга.

Камбала сдёрнула с её плеча сумочку. Достала ключи.

– Эй! – крикнула Ольга.

Камбала вскрыла дверь.

Медведь поставил бутылку на пол, выудил из какого-то неочевидного кармана в своей рясе зажигалку, и щёлкнул ей.

Щёлкнул зажигалкой.

Страшно запахло бензином.

– Жги, Господь, – сказала лисица.

– Что? – выдохнула Ольга. – Да вы… Тут же люди! В доме люди… Люди тут! Живут… Вы что тут хотите? Здесь люди!

– Есть ли в доме этом хотя бы пятьдесят праведников? – спросил медведь.

Он глядел прямо в глаза Ольге. Она с трудом выдерживала его горячечный взгляд; взгляд давил её, расплющивал.

– Что? – спросила она.

– Бытие, восемнадцать, двадцать четыре, – с тихим каким-то восторгом сказала лисица.

– Есть ли в доме этом хотя бы пятьдесят праведников? – повторил медведь.

Ольга рванулась из захвата, но камбала пнула её в колено. Ольга упала. Задёргалась на полу. Боль пульсировала по ноге и отдавалась в поясницу.

– Одержима, – раскатисто протянул медведь с интонацией исследователя, констатирующего очевидное. – Запрещаю кликушествовать. Затворяю бесов! Будьте осторожны, сестры. Будьте осторожны.

Женщины принялись вязать Ольгу верёвкой, громко и неразборчиво бормоча молитвы.

Огонь в зажигалке медведя погас. Он неслышно выругался, тяжко вздохнул и принялся щёлкать колёсиком.

– Психи, – выдохнула Ольга, но её никто не услышал. – Больные… Вы что… Хватит! Не дави так!

– Дух же ясно говорит, что в последние времена отступят некоторые от веры, внимая духам-обольстителям и учениям бесовским, – зычно огласил пространство медведь, продолжая щёлкать зажигалкой. – Первое к Тимофею Святого апостола Павла, Первоверховного, Апостола язычников, Наименьшего из всех. Глава четыре, стих один.

Лисица вдруг неожиданно сильным голосом затянула песню: нечто среднее между молитвой и боевым маршем; медведь с камбалой сразу включились в мелодию, подхватили.

Ольга дёрнулась. Пнула кого-то.

В ответ рука больно обхватила вдруг её лицо, и Ольга почувствовала, как отвратительно пахнущий лоскут материи врезается в щёки, давит ухо.

Она замычала. Бросила вверх пальцы, чтобы оцарапать лицо камбале; та увернулась.

Тогда Ольга попробовала укусить вяжущую её руку через повязку. Мотнула головой.

– Да тише! – прохрипела она.

– Лифт!

– Уехал, отче.

– Ничего, сестры. Будем ждать у бродов в пустыне. Вторая Царств, пятнадцать, двадцать восемь.

Огонь у медведя, наконец, снова загорелся.

Он торжествующе посмотрел на Ольгу. Выпрямился. Поднял голову. Развёл руки: с зажигалкой, с бутылкой.

Ольга хотела было заплакать, но вместо этого вспомнила пустоглазую Марианну из пятого «К», вспомнила юродствующего Стародубова и Урумбаева с мокрым от слёз ярости лицом… «Если они собираются сорвать урок, —подумалось ей, – то нужно к директору… к директору… к Петру Валерьевичу их всех, пусть объясняются… приставить социальных работников… родителей вызвать».

Она оттолкнула держащую её лисицу, рывком вытянула руку из-под верёвки, и сорвала тряпку, перетягивающую рот.

На секунду все чёрные замерли. Оторопели.

– Вон из класса! – истошно заорала в их лица Ольга. Они пошатнулись. – Вон!

Она схватила сумку, раскрутила её и попала прямо в голову камбале. Та качнулась; на лице её было восторженное изумление.

– Началось! – грозно сказал медведь. – Началось! Марк, пять, четыре!

Ольга завизжала.

Прыгнула на него, чтобы ударить ногтями в щёку, в ключицу… куда-нибудь.

Но рука ударила пустоту.

Медведь увернулся.

Бутылка выскользнула из его пальцев. Сочно ухнула о ступени.

Острый запах бензина накрыл весь подъезд.

– Потаскуха!

– Ах ты…

– Шлюха Вавилонская!

– Беспутница!

Ольга рванулась к лестнице, и тут её снова схватили. Повалили на пол. В ухо ей упёрлась чья-то нога; Ольга чувствовала уличную грязь на своей щеке.

– Вяжи блудницу.

– Крепче! Крепче!

– На три узла! Затягивай!

Двери лифта со скрипом открылись.

Руки её прижали к полу. Она чувствовала, как верёвки обвивают, сдавливают её плечи, живот, колени.

Она зарычала. Дёрнулась. Ярость от невозможности что-то изменить переполнила её.

– Так. Вы чего тут?

Новый голос показался Ольге знакомым, но она не могла вспомнить его.

– Изыди!

– Эй?

– Изыди!

– Сам пошёл…

– Бес! Бес!

– Ну-ка руки… Руки убрал!

– Изыди, бес!

– Мать моя тихая… Да вы…

Над Ольгой случилась кратковременная кутерьма, её дёрнули, толкнули, кто-то вскрикнул и протяжно, с подвыванием, застонал.

В пол ударило что-то звонкое, со стуком покатилось по ступенькам.

Верёвки обмякли.

Она повернула голову.

На полу рядом с ней возилась чёрная камбала, спазматически, как заевший автомат, пиная промокшую в бензине Библию. Медведь сидел, привалившись к стене. Больше никого на площадке видно не было.

Медведь посмотрел на Ольгу. Улыбнулся. С достоинством, высокомерно.

– Не думай, – с одышкой сказал он, – что смогла… Не получится. Нет! Нет тебе здесь жизни… Поняла? Поняла?

– Пошёл нахуй, – сказала Ольга.

За спиной её кто-то изумлённо хмыкнул.

– Мы тебя везде достанем. Шлюха Вавилонская!

Медведь прокрутил колёсико зажигалки.

Посмотрел на колеблющееся пламя.

И бросил её на покрытые бензиновыми разводами ступени. Та медленно, торжественно ударилась в пол. С протяжным выдохом, как от долгой монотонной работы, занялся огонь. Краска на стене тут же пошла пузырями.

Камбала засмеялась. Пламя призрачно огладило подол её чёрного платья.

– Оулка! Давай! Давай руку! Скорее!

Она развернулась, заставляя себя не узнавать этот голос, не узнавать…

Да…

Да…

Этого не могло быть…

Просто не могло.

– Привет, Андрей, – вышептала она.

– Я ещё утром увидел, – сказал Андрей, выруливая с их двора; Ольга сползла вниз и полулежала на переднем сиденье: так, чтобы её не было видно с улицы. – Всё это… Новости. Всякое… В общем, стал звонить. Не отвечаешь.

Он замолчал.

Ольга облизнула пересохшие губы. Вытерла щёку.

Полезла в карман, нащупала одноразовую маску и зацепила петли на уши; пальцы её мелко тряслись.

Запах бензина, пропитавший одежду, путал мысли.

– И? – глухо сказала она.

– Полицию бы вызвать. Это же… Пожарных… Хорошо, что в подъезде, но всё равно… Нельзя оставлять так… Нельзя. Что тут у тебя вообще… Как ты?

Она промолчала. Перед глазами у неё всё ещё стояло лицо чёрной камбалы, безумные, расширенные её глаза, твёрдые скулы.

По радио дикторша жизнерадостно рекламировала туры в Голубую Лагуну, особенно напирая как на целебные свойства её грязей, так и на простоту получения визы – если, конечно, подавать документы через них.

Ольге хотелось плакать, но делать этого при нём она, конечно, не стала бы.

– Что за история? – спросил он. – Все эти… видео? Что это вообще? Люди… Кто они такие?

– А не без разницы? – сказала Ольга. – У тебя есть адрес. Вот и дуй туда.

– Спасибо не хочешь сказать?

– Хочу – не хочу… Тебя, кажется, никогда это не интересовало. Вот если бы тебе хотелось… Что тебе хочется… Тебе! Вот это ты чётко понимаешь. Зачем себе любимому в чём-то отказывать? А я – так… по остаточному принципу. На закуску.

– Понятно, – сказал Андрей. – Я уж и забыл. Слава Богу, забыл про твои закидоны. Ладно, лучше помолчу. Куда едем-то?

Она видела, что он косится на её браслет – на его браслет, подаренный тогда в качестве обручального кольца – посматривает, и лицо его меняется. Сбрасывает словно бы двадцатку. Андрей… Андрей… Зачем же ты так… Зачем ты так тогда… Ведь всё могло бы… Всё могло бы получиться…

– Ты вроде молчать собрался.

– Да.

– Ну вот и молчи.

– О тебе беспокоюсь. Приедем опять к каким-нибудь блаженным. Или того хуже.

– К Диане, – сказала Ольга.

Андрей резко вильнул в сторону и выругался. Рядом заполошно засигналили.

– Она вернулась? – спросил он после длинной паузы.

– А ты откуда знаешь?

– Что знаю?

– Что она уезжала.

Андрей не ответил. Они выехали на Дорогомиловский мост: Ольга, щурясь от отражений, взглянула на стеклянные сталагмиты Сити. Андрей начал постепенно перестраиваться вправо.

Ольга исподтишка посмотрела на него. Он отрастил бороду. Наконец отрастил. Сочетание это – борода и голубые глаза – отчего-то всегда волновало её, заставляло бессмысленно улыбаться, воображать разные нелепицы.

Но не сейчас.

Не сейчас.

Он не постарел. Наоборот, стал спокойнее, кажется. Увереннее. Если бы не…

– Знаешь, – сказал Андрей, вклиниваясь в просвет между двух больших джипов. – Я… В общем…

Он вздохнул.

– Ну?

– Ты бы с ней поосторожнее…

– С кем?

– Да… С Дианой.

– С Дианой?

– Мне кажется, что-то у неё такое… как бы сказать…

– С Дианой?

– В общем, проблемы с ней могут быть.

– Ты о чём вообще? Ты ж её толком не знаешь.

Андрей перестроился перед огромным неповоротливым автобусом. Коротко ткнул в аварийку, чтобы извиниться.

– Она звонила мне, – сказал он. – Вчера. Предлагала встретиться.

– Что?

Ольга упёрлась руками в сиденье и приподнялась. Подстроила кресло. Андрей внимательно смотрел на дорогу.

– Подожди. Тебе? Ещё раз… Тебе звонила Диана?

– Да, – глухо сказал Андрей.

– Предлагала встретиться?

– Да.

– Что за нахрен? Вы… Почему?

– Да я и не знал, где она, что она… Всё это время… А тут… В общем, вчера позвонила. Ни с того, ни с сего. Я поэтому и говорю. Осторожнее с ней. Она… Короче… Не знаю… Чувствую, но… Не знаю, как точнее сказать.

– Она тебе звонила? Диана? Хотела встречаться?

Андрей промолчал.

Они уже подъезжали: офис Дианы был где-то здесь. В одной из высоток.

– Я тебя тут выброшу? – сказал Андрей. – Сможешь быстро выйти? Тут нельзя…

– Опять? – спросила Ольга, не сумев сдержаться.

– Что?

– Опять выбросишь? Как тогда? Через месяц после «люблю навсегда»?

– Оулка, давай…

– Это ты давай! – крикнула Ольга, распаляя себя, словно вдохнула отравленное послевкусие давней обиды: полной грудью, с осознанием своей обречённости и терпкой радостью от этого. – Ты! Ты давай! А не я! Какого ты? Зачем приехал? Чего надо? Бередить только! Если бы ты… Если бы… Если бы не ты… Ведь всё было… Ну? Всё было! А ты…

– Я же уже…

– Что ты сопли жуёшь? «Я! Я!». Сам прорифмуешь. К этому твоему «я».

– Я…

– Ладно, – устало сказала Ольга. – Вот и поговорили. Давай. Останавливай.

– Сейчас, – сказал Андрей. – Вот там.

Он пристроился за такси. Ольга молчала. Она мысленно ругала себя за эту вспышку, не нужно ей было изображать из себя обиженку, вообще не следовало об этом вспоминать и говорить. Но, даже через все эти годы резкие, обжигающие ощущения несправедливости, шока, боли бередили её воспоминания: кем это нужно быть, кем? Последним мудаком нужно быть, чтобы изменить ей через месяц после свадьбы. Изменить и попасться. Попасться с помадой и трусами… Нет ничего тошнотворнее и подлее банальности.

Андрей притормозил.

Ольга открыла дверь, высунула ногу.

– Я… – сказал Андрей, глядя на приборную доску. – Ты, в общем, это…

– Ну?

– Не знал, как тебе сказать… Я…

– Что ещё? – сказала Ольга, чувствуя, как холодеют её ладони, холодеют и становятся мокрыми. – Что там у тебя?

– Понимаешь… Тогда всё развалилось… В общем…

– Да говори уже!

– В общем… Это была Диана.

– Что? – спросила Ольга.

– Извини.

– Подожди… Ты…

– Это она. Она сама меня затащила. Она. Не знаю, как это вышло. Просто… Да что теперь.

– Бред какой-то… – сказала Ольга. – Бред.

– Прости. Я не хотел.

– Козлина, – беззвучно пошевелила губами Ольга. – Козлина. Мудак.

– Оль…

– Козлина.

– Знаю, накосячил. Накосячил. Понятно… Нужно было мне… Не знаю… Она… Она вела себя как будто… Ну, ты понимаешь.

– Нет. Не понимаю.

– Я не знал, как остановить… Я идиот… Идиот. Как во сне каком-то всё…

– Через месяц, блять, после свадьбы, – отрезала Ольга; ярость и исступление рвали её изнутри, будто не прошло этих двух десятков лет. – Мудак! Да что ты за человек… гадина!

Маска её сорвалась, повисла на ухе.

– Оулка…

– Хватит так меня называть! – крикнула Ольга.

– Оль… Я могу объяснить…

Она вышла, сморщившись от боли в колене, вытянула на себя сумку и ахнула что было сил дверью.

Мир вокруг был размытым, нечётким, словно перед Ольгой выставили никогда не мытое стекло. Тяжёлый воздух давил грудь.

Она с трудом переставляла ватные ноги. Голова её вдруг заныла, запульсировала.

Андрей, значит, с…

С Дианой. Вот как они. За спиной у неё. За спиной. А потом – улыбаются.

Столько времени прошло, но всё равно думать эти стеклянные слова было больно. Каждое слово, каждое имя, отвердевая, кололи её, перекатывались, натыкались на нежные розовые внутренности, рвали там всё. Ей представилось вдруг, что вся она – полая, пустая, и внутри неё из ран вязко вытекает и плещется чёрная кровь.

Можно, наверное, вернуться к мужу…

Но он сказал ей сумрачные, свинцовые слова.

Можно, наверное, прийти домой…

Но там дежурят чёрные психи и люди с камерами.

Работы у неё нет, семьи нет, дома нет.

Лица нет. Они – эти – украли её лицо, приделали его шлюхам…

У неё нет лица.

У неё.

Нет.

Лица.

Нет лица!

Нет – и одновременно её лицо всем известно. Это ещё хуже.

Они украли его, присвоили, измазали, изваляли в грязи.

Словно со щёк её, со лба содрали кожу, и воздух – раньше мягкий и тёплый – теперь принялся бить в голые нервы. Дёргать их.

Что у неё осталось?

Деньги?

Только деньги…

Ольга надела маску, а потом подняла голову, чтобы найти банкомат: узнать баланс и снять наличные, как представилось ей, было самым важным сейчас, тем, что нужно сделать в первую очередь.

Всюду в Сити была жизнь.

Мимо неё протрусила группа людей в ярких спортивных костюмах. Они смеялись, выдыхая февральский пар. Снимали друг друга на телефоны.

Без шапок, без курток – несмотря на непогодь.

– Мы! – крикнул один. – Присоединяйтесь, ставьте лайки! Подписывайтесь! И выходите вместе с нами на ежедневную пробежку под небоскрёбами! Растём! Тянемся вверх! Вверх! Ставим амбициозные цели!

– Женщина, – позвали её из толпы. – Бег – это жизнь! Побежали! Давайте к нам! Бежим! Шевелимся! Меняем жизнь к лучшему! Оставляем все проблемы за спиной!

Ольга почти решилась спросить, где нужная ей башня, и даже пересеклась взглядом с одним из бегунов. Но в последнюю секунду отвернулась.

Она отчего-то почувствовала себя аквариумной рыбкой, беззвучно пускающей пузыри, пучеглазо взирающей через стеклянные стенки на огромнолицего хозяина, и знающей, что никогда ей не выбраться в мир, не вдохнуть полной грудью, не засмеяться.

Всё это – там, за стеклом.

Где-то.

Не у неё.

– Уже вкатили эмвипи, – Ольга не заметила, как её проглотила толпа, валящая из метро в офисы. – Ждём пресид. Дальше только туземун! Только! Хватит ржать! Чё как олень! Посмотрим, как будешь потом… Проситься ведь будешь. И ещё не факт, что возьмём. В Макдак пойдёшь.

– Я без андеррайтинга не подпишу. Нет, сказал! Делайте! Не знаю и знать не хочу! Как угодно! Не мои проблемы.

– Может, это и не жизнь… Так, лента только… Сон в сон. Я вот даже не знаю… Может, нам кажется это? Может, в людей вселилось и смотрит через них на мир? Познаёт. Помнишь, как у Гегеля?

– Ща реально газ надо чекать. Не налажать. У нас этот, новенький, прикинь… Вчера только за минт восемьсот баксов отдал! Не проверил! Ну так а я о чём?

– Мы, короч, с Прошей условились, что секс – это просто нейропластика. Только так. Не глубже пяти сантиметров.

– Леджер всё. Теперь только холодный кошелёк, и под матрас.

– Не, ну это винтаж, конечно… Винтаж… Но ты видела, как пошито? Там же швы как из Бангладеша. А лейблы лепят итальянские!

– Ты дроп на арбитруме заюзал уже? А вот зря. Не поленись, потрать десять минут… Да там три акка завести и пошериться в соцсеточках. Я со всех своих зарядил. У них фундаментал… Они партнёриться хотят с фондом.

– На комплайенсе сдулись. Вынесло. Придётся заново всё.

– А я ему говорю: не умеешь продавать себя – так никто тебя и не купит.

Толпа схлынула, унося свои разговоры за тяжеленные двери офисного центра.

Ольга осталась на месте. Выпала из этого потока. Голова её словно бы жила отдельно от тела; что-то в ней мелко вибрировало, как будто просилось на волю.

То ли растерянность.

То ли, наоборот, решимость.

На обочине, игнорируя знак запрета остановки, притормозил тяжёлый автомобиль: благородный и массивный, как мраморный носорог; оттуда, подтягивая полы струящейся шубы, вышел человек. В руке его была трость. Он оценивающе посмотрел на высотки, иронично улыбнулся и сказал что-то водителю. Машина тронулась, а он, не спеша, направился ко входу в здание.

Ольга зачем-то пошла за ним по скользкой брусчатке. Голова её была наполнена белым шумом.

У стеклянных дверей с надписью «Lambic. Brasserie» стояло многоголосое сборище, топча расстеленную красную дорожку. В руках у всех были бокалы.

Мужчина движением плеч сбросил с себя накинутую шубу – и её ловко поймал вовремя подскочивший человек – приветственно поднял трость; тут же в небо полетели пробки шампанского, люди засмеялись, загалдели, принялись снимать его на телефоны. Мужчина с достоинством подошёл, принял бокал, символически прикоснулся к нему губами, а потом яростно и хлёстко швырнул вниз; брызги сочно выстрелили во все стороны. Люди закричали.

Ольга, ошеломлённая суматохой и шумом, в оторопи стояла неподалёку. Ей казалось, что она заглядывает в другую, альтернативную вселенную, видит её, но внутрь пройти не может, не может прикоснуться или вдохнуть даже часть воздуха из неё. Всё это было так близко, и одновременно где-то в невозможных, недосягаемых измерениях. Словно здесь, в паре шагов – плоскость прозрачной тугой мембраны, и если она пойдёт к этому невозможному в своей праздности миру, то неизбежно ударится и упадёт.

– Смотри! – услышала она. – Да она! Точно тебе говорю! Родинка!

Люди снимали теперь её. Десятки телефонов были направлены на её лицо.

– Заходите! – крикнул кто-то ей. – Заходите к нам! Давайте!

Ольга опустила голову и пошла, сгорбившись, вдоль стены. От них. В сторону. «А вот Диана, – зачем-то подумала она, – зашла бы. Не постеснялась бы. Как это она… Как говорила? А… Монетизировала бы скандальную известность».

Позади неё кричали и смеялись. Кто-то свистнул.

Ольга сжималась от каждого крика, а потом остановилась.

Встала.

Развернулась.

Посмотрела в камеры телефонов.

Тошнота липкой горячей судорогой поднялась у неё из живота. Подступила к горлу.

Ольга стянула с головы шапку. Отбросила волосы.

Подцепила у уха пальцем петлю маски.

Медленно сняла её.

– Ну? – громко сказала она. – Давайте! Снимайте!

Люди притихли. Стояли с телефонами – как со свечами в церкви.

– Мудаки вы все, – сказала Ольга. – Снимай! Чё жмёшься? Крупным планом давай.

– В вирал сто проц зайдёт, – услышала она. – Подмонтируем, титры, и музыку наложить. Точно органика попрёт.

Офис Дианы был не обжит: коробки, полусобранная мебель, наспех распихнутые по углам столы. Всюду извивались провода.

– Садись, – Диана улыбалась. – Сюда. Да, вот сюда. Давай. Ты как? Нормально? Вырвалась? Что это от тебя так бензином пахнет?

– Да… – сказала Ольга. – Психи… С огнём и верёвками. Полная цирковая программа…

– Очередные? – Диана прищурилась. – Боже… Да на тебе лица нет. Какая же ты всё-таки у меня умничка… Приехала! Сейчас мы с тобой… Сейчас… Кофе? Винцо? Накатим! Накатим, обязательно!

Она засмеялась и распахнула руки.

– Когда ты собиралась рассказать? – спросила Ольга.

Диана остановилась. Чуть прикрыла глаза. Отстранилась. Села напротив.

– Ты о том?

Диана смотрела сморщившись, словно ей было больно, и боль эта заполнила её всю, захватила.

– Да.

– И кто? Хотя… Какая теперь разница.

– Как, Ди? Как? Как ты так? Зачем?

– Я…

– Хоть бы сказала, что ли… Это было бы… Честно. Честно было бы… А так… Как не знаю… Просто…

– Я хотела, – сказала Диана. – Правда. Хотела рассказать. Но… Как?

– Просто сказать. Взять, и сказать. Словами. Вот, так и так… Объяснить… Или не объяснять… Но сказать!

– Это бы всё разрушило, – сказала Диана.

– А так нет, что ли? Не разрушило? То есть ты выбрала молчать? И жить рядом, да? Улыбаться? Будто ничего этого… Так?

– Я не улыбалась, Оль. Я вообще-то уехала. Я реально уехала. Не хотела портить тебе жизнь.

Ольга усмехнулась.

– Охрененно героический поступок, – сказала она. – Уехала, чтобы не портить мне жизнь. А перед этим её испортила. Разрушила. Ту помаду… ты подкинула? И трусы?