Светотень

Status ante lapsum

Возничий натянул поводья, ловко спрыгнул с повозки и в несколько мгновений подбежал к коренной кобыле. Обнял ее за шею, зашептал что-то нежное у самого лошадиного уха, провел рукою по длинной расчесанной гриве; коренная переступила копытами, мотнула головой и тихо, робко даже заржала, словно жалуясь хозяину на свою нелегкую долю. А тот заглянул ей в глаза, отогнал назойливых слепней и не то добрым словом, не то мягким прикосновением попросил кобылу поднять правую ногу. Возничему казалось, что она прихрамывает, так не попало ли чего под подкову.
Согнулся в пояс, осмотрел копыто и еще пощупал, точно не доверяя собственным глазам. Нет ничего.

– Любят тебя лошади, – донесся сзади тихий голос важного седока.

Возничий отпустил копыто, обернулся.

– Так и я их люблю, Ваше Преосвященство.


Когда это он успел отворить тяжелую гербовую дверцу и сойти на землю, да еще так тихо? Мужчина легко потрепал коренную за холку, поправил тугую сбрую и пошел навстречу епископу.

За повозкой поднялась дорожная пыль. В мареве уходящего за поля на горизонте солнца появились светлые полосы, точно бесконечные лучи с небесной выси. Придорожный перелесок отбрасывал длинные тени. Дневная жара уже сошла, но духота осталась. Ветра Бог нынче не послал, вот и потела коренная кобыла, сбивалась с ног от усталости и невольно хромала.

Епископ повернулся к солнцу, подставил щеку под закатный свет и чуть сощурил глаза. Был он еще не стар, а на взгляд возничего так и вовсе молод для того, чтобы опекать целую епархию. Но да это в церкви решают, а у возничих там права голоса нет.

– Далеко нам еще? – спросил пастырь, махнув черным рукавом на дорогу, – До обители?

Мужчина взглянул в нужном направлении и указал рукой куда-то за перепаханное поле.

– А вот же она, видите… колокольня торчит. Это самое аббатство и есть.

Епископ прикрыл глаза от солнца и отыскал глазами выступающую над горизонтом башню.

– Недалече, затемно доберемся… – добавил возничий, а затем вдруг решился и произнес то, что произносить в общем-то не стоило, – Тяжела ваша повозка, лошади устали. Коренная уж еле тянет…

И опустил голову, ожидая услышать резкие слова.

В повисшей тишине слышно было, как лошади переступают копытами, а в густой кроне перелеска суетливо машет крыльями мелкая пташка.

– Довезет ли? Говоришь, немного осталось.

Возничий встрепенулся, мысленно поблагодарив высшие силы за милость.

– Довезет, Ваше Преосвященство, я вот с ней поговорю еще немного. Скажу, чтоб и она тоже знала…

Епископ вернулся к повозке и потянул за дверцу. Заглянул в полутьму закрытого балдахином пространства, с сомнением во взгляде попробовал рукою толкнуть окованный железом сундук. Нет, куда там – его и вдвоем не сдвинуть.

Вернулся на свет, закрыл дверцу. Подождал еще немного, пока возничий с кобылой не договорится.

– Ты трогай без спешки. Все ж у всякого своя служба, и у животных тоже, – произнес епископ, оправляя пояс на черной дорожной сутане, – Я позади пойду. Для духа полезно.

И правда пошел. Зашагал по вьющейся между полей и лесных опушек пыльной дороге, отставая от поскрипывающей повозки на десяток локтей.

Возница правил без спешки, как было велено. К границам аббатства добрались в самый предзакатный час, когда уходящий оранжевый свет падал только на верхушки елей и подсвечивал еще старинную колокольню, которая высилась над округой как одинокая сосна в лиственном лесу.

Перед самым монастырем, когда сквозь подлески показались уже старинные обветшалые строения, епископ сел в повозку. Возница обернулся на тихий скрип – и успел только заметить, как закрывается дверца за тенью в черном.

Одной рукой удерживая поводья – коренная и правда бойче пошла после разговора – другой мужчина высек искру из куска кремня и запалил трут, а от него уже перенес огонь в небольшую масляную лампу. Чтоб послушницы не пугались, громко позвал:

– Эй, сестры! Встречайте!

Повозка повернула за последним изгибом нехоженной почти дороги и выехала на открытое пространство. Епископ открыл оконце в двери и посмотрел наружу.
В опускающейся на землю темноте старые постройки монастыря выглядели величественно. Тьма скрывала недостатки, придавала осыпающимся стенам прочных покрытий и заставляла воображение дополнить то, что глазом разглядеть было невозможно.

Старая часовня стояла гранитной глыбой, из высоких узких окон лился приятный желтый свет, а колокольня вблизи оказалась куда выше, чем можно было посчитать на расстоянии. Врата часовни были по летнему времени открыты, изнутри доносились робкие женские голоса.

К западу от церкви, как помнилось епископу по бумагам, были расположены кельи. Длинная галерея о двух этажах, и всюду отдельные входы в крохотные каменные комнатки, где сестры и послушницы аббатства проводят ночи.

К востоку – монастырский скрипторий. Вот он, зияет провалами черных окон. К вечеру в нем никого не остается, все работы ведутся днем – при солнечном свете, чтобы не жечь драгоценные свечи. Говорили, что при набеге норманнов больше всего пострадал именно скрипторий. Варвары пытались сжечь каменное строение, и хоть сделать это не смогли, но навредили изрядно.

– Кто это? – недоверчиво спросила монашка, судя по голосу преклонного возраста, показавшись во вратах часовни, – Езжайте с Богом, вам сюда нельзя. Это сестринская обитель.

– Да ты посмотри, кто приехал… – отозвался было возница, но невесть как выбравшийся из повозки епископ легко коснулся рукой его плеча.

– А кто сюда приедет? В такой час с добрыми мыслями не приходят, – твердила сестра, подслеповато щурясь во тьму, – Ночуйте за границами, а утром уж посмотрим, кто и зачем к нам явился…

Епископ, чьи тихие шаги не были слышны из-за монашеского гомона в часовне, появился у врат словно из ниоткуда.

– Здравствуй, сестра, благослови тебя Бог, – произнес священник, выступая на свет и показывая женщине перстень, – Мать-настоятельница не занята ли?

Монашка, а вблизи она оказалась совсем старухой, сложилась в поклоне и даже присела, касаясь епископской регалии сухими губами.

– В часовне, Ваше… Ваше…

– Преосвященство, – помог ей епископ, – Служит?

Сестра ахнула: не то от высокого сана мужчины перед ней, не то от провокационного его вопроса.

– Как можно, Ваше Преосвященство… собрание у нас. Всяким вечером собираемся в часовне, говорим о прожитом дне.

Епископ обернулся к вознице и махнул ему рукой, призывая подождать пока на месте.

– Как твое имя, сестра?

– Елизавета, Ваше Преосвященство.

– Хорошо, сестра Элиза, – кивнул епископ, – Веди меня к настоятельнице.

Старуха еще раз поклонилась, энергично дернула головой и прошла внутрь часовни, постоянно оборачиваясь к священнику; точно проверяла, идет он за ней или останется снаружи.

Сестры перешептывались между собой, то и дело поглядывая на мать-настоятельницу – та стояла у кафедры; высокая, с туго собранными черными, совсем еще без седины волосами под монашеским клобуком с белой оторочкой. Пальцем она вела по строчкам в учетной книге аббатства, а тонкими губами беззвучно шевелила, точно повторяла прочитанное в гроссбухе для себя. Зеленые глаза бегали по странице, то и дело поглядывая на зал и сестер из-под опущенных век.

– Повязки не готовы ли, сестра Нина? – спросила настоятельница, переворачивая вложенный в книгу лист пергамента, – Его Светлость в конце каждой недели просит меня поторопиться.

С лавки поднялась молодая совсем, едва ли старше семнадцати, монашка с тонким лицом и яркими голубыми глазами.

– К утру высохнут, аббатиса. Корзин только недостает…

Мать-настоятельница перевела взгляд на двух пожилых женщин, которые о чем-то тихо разговаривали на задних рядах.

– Жанна, Сесиль, – позвала она, качнув головой, – Не справляетесь с послушанием? Этак вам сестринских обетов не принять, если работа у вас не спорится.

Аббатиса властвовала строго, но справедливо. Вдовицы, которые попали под ее опеку совсем недавно и еще только готовились стать христовыми невестами, перестали разговаривать промеж собой и встали на ноги.

– Справляемся, мать-настоятельница, а только ножи уже совсем затупились, – пожаловалась Сесиль, та что помоложе и побойче, – Тот каменщик-то так заточил давеча, что только хуже сделал.

– Почему молчали? – спросила аббатиса, недовольная установившимся в часовне гомоном, – Впредь сразу о таком говорите. Хорошо, посмотрим, что с вашими ножами можно сделать…

Настоятельница кивнула собственным мыслям и подняла голову, всматриваясь в фигуры возле врат. Первой шла сестра Элиза; согбенная старушка, которая жила при монастыре еще до набега норманнов, и потому считалась здесь старожилкой.

За ней шел мужчина. Аббатиса не успела даже удивиться, как это он сумел пройти мимо Элизы – а та еще и постоянно оборачивалась и семенила перед ним робко-робко – как зоркие пока ее глаза разглядели черную сутану и блеснувший в тусклом свечном свете перстень.

– Мой возничий поможет с вашими ножами. Слышал я, у него всегда острейший клинок под рукой, чтобы упряжь отсекать, – произнес епископ, опережая Элизу и направляясь по проходу к алтарю, – Здравствуйте, сестры, да поможет вам Бог. Здравствуй, аббатиса.

Монашки завертели головами в черных клобуках, заоборачивались на нежданого гостя. Зашептались тихо-тихо о чем-то своем, вставая и робко кланяясь перед приближающимся епископом.
Он насчитал одиннадцать женщин, да аббатиса – двенадцатая. В основном пожилые и старухи, или совсем девчонки – таких было четверо. Наверняка, порченые девки после солдатских походов. Куда же им еще, если не в монастырь.

Одна из таких, девчушка лет пятнадцати, при виде проходящего мимо епископа сжалась и закрыла лицо руками. Подле нее он и остановился.

– Не бойся, дитя, – тихо выговорил священник, погладив девочку по плечу, – Ты теперь в доме Божьем, бояться тебе больше нечего. Солдаты сюда не придут.

Это, конечно, была ложь. Не придут сюда христианские воины, солдаты герцога или короля, а вот северные варвары пред Богом трепета не имеют, поскольку язычники и еретики. Недаром подле часовни восемь могил, и все вырыты в одно время – после норманнского набега и пожарища, который варвары устроили напоследок. Должно было там быть девять плит, но Элиза в то время странствовала.

Девочка убрала руки от лица, мелко вздрогнула и быстро приложилась к перстню.

– Ваше Преосвященство, – улыбнулась аббатиса, которая уже отошла от кафедры и направилась прямиком к гостю, – Сегодня поистине чудесный вечер. Я и думать не смела, что вы почтите нашу обитель визитом.

Епископ улыбнулся в ответ и склонил голову, вытягивая вперед руку с регалией. Настоятельница поклонилась и поцеловала перстень, мысленно ответив, что его отлили совсем недавно. На гладком золоте не было пока ни одной царапины, которые появляются на украшениях от регулярной носки.

– У меня шесть сестер да две странствуют. И четыре послушницы. Совсем немного для славного прошлого этих стен, – говорила аббатиса, глядя на языки пламени в каминной печи, – В былые времена, согласно летописям, здесь и кельи свободной не было. А послушницы, мне говорили, ютились по двое.

– …пока сюда не стали захаживать норманны, – кивнул епископ, – Одна напасть за другой. А ведь еще во времена Карла Великого люди считали, что маркграфские договоры изменят эти земли.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.