Шоу бизнес

Книга первая

ПРОЛОГ

Москва. Чудовищный мегаполис, раскинувшийся как гигантская раковая опухоль на теле России. Город-спрут, город-блудница, город-мясорубка. Каждое утро она просыпается с похмелья и жадно глотает новые жертвы. Тысячи, миллионы муравьев снуют по её артериям-проспектам, и каждый думает, что именно он покорит эту суку. Наивные идиоты.

Валерий Положенцев стоял у панорамного окна своего кабинета, и чёрное стекло возвращало ему отражение, искажённое временем и усталостью. Морщины прорезали лицо глубже, чем следовало бы в его семьдесят лет, глаза смотрели из глазниц с пустотой человека, видевшего слишком много. В отражении он видел не себя – он видел череп, обтянутый дорогой кожей, череп, который когда-то был молодым журналистом с амбициями. Семьдесят лет – возраст, когда перестаёшь врать самому себе.

Виски в хрустальном стакане – двадцатилетней выдержки, как и его цинизм – оставило янтарный след на губах. Валерий Иванович повернулся к пустому кабинету. Кожаные кресла стоимостью в годовую зарплату среднего москвича молчали, как свидетели на процессе. На стене – фотографии со звёздами, которых он создал. Или уничтожил. Грань между этими понятиями стёрлась где-то в девяностых.

Его голос, прокуренный до хрипоты, заполнил пустоту кабинета:

– Римляне кричали: «Хлеба и зрелищ!» Наивные дураки. Думали, кровь на арене – это развлечение. Нет, братцы. Это героин. А где героин – там барыги.

– В сказке про Буратино все восхищались деревяшкой с носом. Я ставил на Карабаса – психопата с хлыстом. И на кота Базилио – гения развода. Они знали формулу: контролируешь сцену – владеешь миром. Остальное – детали.

Неоновые огни рекламных вывесок пульсировали в ритме больного сердца мегаполиса, отражаясь в стеклянных фасадах бизнес-центров… Москва никогда не спала, особенно та её часть, что жила ночной жизнью клубов и концертных залов. Его империя.

– В России любой, даже самый честный бизнес, начинается как криминальная история. Как мутная схема, замешанная на обмане и административном ресурсе. Но без тех, кто не боялся ходить по краю, не было бы ни шоу, ни бизнеса. Была бы только серость.

Он встал, подошёл к стене славы – сотни фотографий со звёздами, которых он создал. Или уничтожил. Иногда – одновременно. Провёл пальцем по рамке фотографии с Пугачевой. Восемьдесят шестой год, Варна, фестиваль «Золотой Орфей». Тогда он ещё верил, что можно изменить систему изнутри. Святая наивность.

– Хотите знать правду? Вся правда в том, что правды нет. Есть только наглая ложь и реальные события. В нашей среде это почти всегда одно и то же.

ШОУ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Концертный зал «Крокус Сити Холл» дрожал от басов, как живое существо в агонии. Двадцать тысяч глоток орали в унисон, двадцать тысяч смартфонов высвечивали в темноте экранами – светлячки цифровой эпохи, каждый записывает одно и то же, чтобы потом никогда не пересмотреть. На сцене – девчонка лет двадцати, может, двадцати двух. Звали её Алина. Или Алиса. Или Алёна – какая разница, через год будет другая, с таким же именем на букву «А» и таким же автотюном вместо голоса.

Платье на ней – творение какого-то модного дизайнера, миллиона за три. Стразы Сваровски отражают софиты, создавая иллюзию звёздного неба. Снизу, из зала, она кажется небожительницей. Вблизи – перепуганная девочка из Саратова, которая ещё год назад пела в переходе у метро «Павелецкая».

В VIP-партере, отгороженном от простых смертных бархатным канатом и двумя охранниками, сидели те, кто мог позволить себе билеты по пятьсот долларов. Новые русские, их жёны в мехах несмотря на май, дети-мажоры с потухшими от кокаина глазами.

Виталик Золотов – сорок пять лет, владелец сети автосалонов – подпрыгивал на месте как заведённый. Лысина блестела от пота, рубашка от Версаче прилипла к телу, на запястье – Rolex, который он купил на прошлой неделе и теперь демонстрировал при каждом удобном случае.

– Гена! Генка! – он схватил приятеля за плечо, тряс как грушу, брызги пота летели на соседей. – Видал?! Она на меня посмотрела! Прямо в глаза! В душу, мать её! Клянусь мамой, это знак судьбы!

Геннадий Архипов – ровесник Виталика, но выглядел старше. Серый костюм с чужого плеча, в глазах – вселенская усталость человека, который слишком много знает о том, как устроен этот мир. Когда-то они с Виталиком вместе начинали – перегоняли машины из Германии в лихие девяностые. Виталик выплыл, открыл бизнес. Гена остался при нём – не то друг, не то прислуга.

Капли пота с его лба брызнули на соседей – пожилую пару в вечерних нарядах, которые поморщились с брезгливостью людей, случайно наступивших в собачьи экскременты.

Гена отхлебнул тёплого пива. В его глазах читалась вселенская усталость человека, который слишком много знает о том, как устроен мир.

– Она смотрела на сектор Д-12, – Гена отхлебнул пива из пластикового стакана. Пятьсот рублей за ноль-пять «Хайнекена» – грабёж средь бела дня. – Там двести таких же идиотов с открытыми ртами. А в её ухе сидит продюсер и командует: «Левый фланг! Улыбка номер пять! Подмигни! Покрути задом! Работай, сука, ипотека не ждёт!»

На сцене певичка сделала тот самый фирменный поворот бедром – отрепетированный тысячу раз перед зеркалом, выверенный до миллиметра хореографом-садистом. Толпа взвыла, как стая голодных волков, учуявших кровь.

– Не порти драйв! – Виталик замахал руками, брызги пота полетели на соседей. – Это же чистый кайф! Энергия! Чувствуешь?

– Чувствую. Пердёж соседа слева и духи соседки справа. «Шанель», если не ошибаюсь. Литрами вылила, стерва.

На сцене певичка перешла к медленной композиции. Прожектора приглушили, оставив только голубой свет – типа лунный, романтика. Минусовка заиграла что-то напоминающее «My Heart Will Go On», только слова русские, про любовь и разлуку.

– Это же новая песня! – Виталик достал телефон, начал снимать. – Эксклюзив! Ещё не выпущена!

– Эксклюзив, – фыркнул Гена. – Это не песня, это продукт. Как сосиски в магазине. Знаешь, из чего сосиски делают? Из жил, хрящей и красителя Е-124. Вот и эта песня – из обрывков западных хитов, автотюна и силикона в губах.

– Ты просто завидуешь!

– Кому? Ей? – Гена кивнул на сцену. – Этой несчастной куколке, которую через год выкинут на помойку шоу-бизнеса? Знаешь, сколько она получает с концерта? Процентов пять от сборов. Остальное – продюсеру, директору площадки, охране, костюмерам, визажистам. Она раб, Виталь. Красивый, блестящий, но раб.

– Зато какой раб! Посмотри, как она двигается!

Певица действительно двигалась профессионально. Каждый жест отрепетирован сотни раз перед зеркалом. Поворот головы – волосы веером. Взмах рукой – браслеты звенят в микрофон, создавая дополнительный эффект. Прогиб спины ровно на столько, чтобы возбудить, но не пошло.

– Это не она двигается, – Гена допил пиво, смял стакан. – Это хореограф через неё двигается. Как кукловод. Дёрни за ниточку – рука вверх. Дёрни за другую – улыбка. Видишь, как губы дрожат? Не от волнения. Она про себя считает. Раз-два-три-четыре, поворот. Пять-шесть-семь-восемь, шаг вперёд.

– Откуда ты знаешь?

– Моя бывшая в кордебалете танцевала. В Большом. Знаешь, что она говорила? «На сцене нет людей. Есть функции. Функция улыбаться, функция прыгать, функция изображать страсть». Пока не спилась, умная была.

Песня закончилась. Зал взорвался аплодисментами. Певица раскланивалась, прижимая руку к силиконовой груди – жест искренней благодарности, отработанный до автоматизма.

– Спасибо, Москва! Вы лучшие!

– Вчера в Питере то же самое кричала, – заметил кто-то сзади.

– А позавчера в Екатеринбурге, – добавил другой голос.

Софиты ударили на полную мощность. Белый свет, режущий глаза. Начался очередной танцевальный номер. Басы вколачивали ритм прямо в солнечное сплетение. На сцену выбежали танцоры – четверо парней в обтягивающих майках. Мышцы, татуировки, отрепетированная сексуальность.

– Вот! – Виталик ткнул пальцем. – Вот это шоу! Это же Америка! Лас-Вегас!

– Это Крокус Сити Холл. Кошерный Лас-Вегас для лохов из Подмосковья.

– Почему ты такой злой? Что тебе эта девочка сделала?

Гена задумался. Полез в карман, достал сигареты. Курить в зале нельзя, но в VIP-партере можно всё – за пятьсот долларов входит и право травить соседей дымом.

– Знаешь, что меня бесит? Не она. Она жертва. Меня бесит система. Которая берёт нормальную девчонку с голосом и превращает в это, – он махнул в сторону сцены. – В товар. В функцию. В дойную корову для продюсеров.

– Но люди же хотят! Смотри, какой аншлаг!

– Люди хотят сказку. Иллюзию. Что где-то есть другая жизнь – красивая, блестящая, без ипотеки и начальников-уродов. Они приходят сюда на два часа сбежать от реальности. Как в наркопритон. Только легально.

На сцене тем временем начался интерактив. Певица спустилась в зал, микрофон в руке, охрана расчищает дорогу. Подошла к VIP-партеру.

– А теперь споём вместе! Кто знает слова?

Виталик подскочил, замахал руками:

– Я! Я знаю! Все знаю!

Она подошла ближе, протянула микрофон. Виталик схватил его потными руками, заорал:

– Ты моя надежда! Ты моя отрада!

Фальшивил чудовищно, но ему было всё равно. Момент славы. Двадцать тысяч человек смотрят на него. Завтра видео попадёт в интернет – «Толстый мужик спел с Алиной». Миллион просмотров, тысячи лайков.

Певица профессионально улыбалась, кивала в такт. В глазах – пустота. Она думала о том, что после концерта нужно ехать в Нижний. Ночной переезд, утром саундчек, вечером снова на сцену. И так по кругу. Пока не сломается голос или не найдут замену помоложе.

Виталик допел, вернул микрофон. Певица чмокнула его в щёку – жест отработанный, губы даже не коснулись кожи. Но Виталик был на седьмом небе.

– Видел?! Поцеловала! При всех!

– Герпес подхватишь, – буркнул Гена.

– Завидуй молча!

Концерт подходил к финалу. Последняя песня – патриотическая, про Россию-матушку. На экране за сценой – кремлёвские купола, берёзки, пшеничные поля. Китч чистой воды, но зал встал. Кто-то даже прослезился.

– Вот это и есть наш шоу-бизнес, – сказал Гена, направляясь к выходу. – Силикон, автотюн и берёзки. Формула успеха.

– Куда ты? Ещё выход на бис будет!

– На бис она споёт то же самое. Я лучше в бар пойду. Там хотя бы водка настоящая.

Ушёл, оставив Виталика наслаждаться последними минутами шоу. На сцене певица раскланивалась, ловила цветы из зала. Улыбалась. Махала рукой. Изображала счастье.

А в голове у неё крутилась только одна мысль – скорее бы в гримёрку. Снять это платье, которое жмёт. Стереть макияж толщиной в сантиметр. Выпить коньяка – для голоса, конечно. И забыться хотя бы на пару часов.

Пока не начнётся следующее шоу.

Потому что шоу должно продолжаться.

Всегда.

ИЗНАНКА ПРАЗДНИКА

За кулисами «Крокус Сити Холл» царил организованный хаос. Узкий коридор, заваленный кейсами с аппаратурой, походил на кишки какого-то монстра, переваривающего таланты и выплёвывающего звёзд. Стены, выкрашенные когда-то в бежевый, теперь покрыты отпечатками грязных рук, следами от кейсов и автографами тех, кто считал себя достаточно важным, чтобы оставить след в истории.

Пахло потом – густым, почти осязаемым. К нему примешивался запах дешёвой косметики из гримёрок, спирта от влажных салфеток, которыми протирали микрофоны, и того особенного аромата страха, который источают артисты перед выходом на сцену. Страха облажаться, забыть слова, упасть, спеть мимо ноты – тысяча вариантов провала, и каждый висит над головой как дамоклов меч.

По коридору сновали люди – костюмеры с вешалками платьев, звукорежиссеры с наушниками на шее, администраторы с рациями, охранники с каменными лицами. Все при деле, все заняты, все изображают важность своей функции в этой машине по производству иллюзий.

У гримёрки номер семь – самой большой, со звездой на двери – столкнулись две фигуры.

Первая – ДИВА. Женщина неопределённого возраста, но определённо за пятьдесят. Лицо стянуто подтяжками так, что улыбка превратилась в оскал. Волосы цвета воронова крыла – парик за тридцать тысяч, из натуральных волос индийских девственниц. Платье от Валентина Юдашкина – специально для этого концерта, полмиллиона рублей. Но выглядело как занавеска из борделя времён НЭПа – слишком много блёсток, слишком много декольте для её возраста, слишком много всего.

Вторая фигура – ПАШЕНЬКА. Молодой человек лет тридцати пяти, но старающийся выглядеть на двадцать пять. Узкие брюки, подчёркивающие то, что не стоило бы подчёркивать. Рубашка расстёгнута на три пуговицы, в вырезе поблескивает цепочка с крестиком – дань моде на православие среди богемы. Причёска – произведение искусства, каждый волосок уложен с помощью геля и лака. Глаза бегают как у мелкого грызуна – туда-сюда, туда-сюда, высматривают опасность или выгоду.

– Пашенька! Золотце моё! – Дива раскинула руки для объятий. Бриллианты на шее сверкали с отчаянием тонущего «Титаника».

– Сто лет, сто зим!

– Дива! Богиня! Венера Милосская! – Пашенька ответила тем же фальшивым восторгом, какой бывает у стоматолога, увидевшего новый кариес у постоянного клиента.

Они обнялись. Со стороны – трогательная встреча старых подруг. Вблизи – схватка питонов, прощупывающих слабые места друг друга.

На три секунды воцарилась тишина. Лица застыли в улыбках, но глаза оставались холодными, как у рыб на льду. А потом Дива, не меняя выражения лица, понизила голос до шипения кобры перед броском:

– Слушай сюда, гнида поганая. Если твой директор-педик ещё раз мой Екатеринбург перебьёт, я тебе яйца через задницу вытащу и галстуком от Hermès повяжу. Понял, сладкий?

Пашенька не изменился в лице. Профессионал высшего класса – за двадцать лет в шоу-бизнесе он научился улыбаться даже с ножом в спине.

– Дива, солнышко, это же бизнес, – прошептал он с улыбкой Джоконды. – Свободный рынок, капитализм, невидимая рука рынка делает неприличный жест. В твоём возрасте, дорогая, пора мемуары строчить. «Как я для дорогого Леонида Ильича выступала». Бестселлер гарантирован! Особенно глава про диван в его кабинете.

Удар ниже пояса. Намёк на возраст для эстрадной дивы – как плевок в лицо. Слухи о её прошлом – как пинок под зад.

– Я на твоих похоронах петь буду, – Дива даже не моргнула, но в уголке левого глаза дёрнулась жилка. – Бесплатно. А капелла. «Калинку-малинку» – чтобы все знали, какая ты была бездарность при жизни.

– Закажу что-нибудь весёленькое для тебя тоже, дорогая. Что-нибудь из репертуара Вертинского. Он же ещё жив? Или вы уже вместе в доме престарелых поёте?

Они расцепились, отступили на шаг. Воздух между ними искрил от ненависти. Оба знали – открытая война означает потери для обоих. В шоу-бизнесе нет друзей, только временные союзники и вечные враги. И лучше держать врагов близко – чтобы видеть, когда они достанут нож.

– До встречи на сцене, дорогой! – Дива помахала ручкой с маникюром стоимостью в среднюю зарплату.

– Целую в места, куда дотянешься без посторонней помощи! – Пашенька послал воздушный поцелуй.

Разошлись в разные стороны коридора. За их спинами техники переглянулись – старожилы видели такие сцены сотни раз. Новички смотрели с восторгом первого дня в зоопарке.

ПАТРИАРХ

Валерий Иванович Положенцев шёл по коридору «Крокус Сити Холла», и люди расступались перед ним, как Красное море перед Моисеем. Только в отличие от библейского пророка, он вёл свой народ не к свободе, а к кассе. В его походке читалась власть человека, способного одним звонком закончить любую карьеру – или начать её, что случалось значительно реже.

Телефон у уха – последняя модель iPhone, подарок от благодарного артиста, которого он вытащил из забвения и превратил в звезду на один сезон. Голос в трубке – спокойный, с лёгкой иронией хирурга, объясняющего родственникам, что операция прошла успешно, но пациент все равно умрёт:

– Объясни этому дегенерату простую мысль. Простую, как мычание коровы на бойне. Часы тикают громче, чем швейцарский хронометр. К утру его карета превратится не просто в тыкву – в компост для моей дачи. А он сам – в то, чем был до встречи со мной. В статистическую погрешность. В пыль под ногами тех, кто умеет ходить по этой земле.

Мимо пробежала стайка танцовщиц из кордебалета – молодые, длинноногие, в обтягивающих лосинах. Увидев Положенцева, притихли, прижались к стене. Он скользнул по ним взглядом – оценивающим, как мясник оценивает туши. Одна, рыженькая, попыталась улыбнуться. Наивная дура. Думает, улыбка и длинные ноги – пропуск в большой мир. Не знает ещё, что в его мире платят не улыбками.

К нему подлетел помощник – Костя, молодой парень лет двадцати пяти с глазами спаниеля и повадками суслика, вечно готового нырнуть в первую попавшуюся нору. Идеальный помощник – достаточно умён, чтобы выполнять поручения, достаточно глуп, чтобы не задавать вопросов. На нем был костюм от Zara, который он носил с таким видом, будто это Armani. В руках – планшет с расписанием, святая святых империи Положенцева.

– Валерий Иванович, – голос дрожал от волнения новичка, впервые обращающегося к божеству. – Зюзина капризничает. Отказывается выходить после Жарова. Говорит, это унижение для народной артистки.

Положенцев остановился. Медленно повернул голову, и температура в коридоре упала на двадцать градусов. Костя сжался, словно его окатили жидким азотом.

– Зюзина? – Положенцев произнёс это имя так, словно пробовал на вкус что-то протухшее. – Та самая Зюзина, которая год назад на коленях стояла в моём кабинете? Рыдала, сопли пускала, умоляла дать ей ещё один шанс?

– Она… она теперь заслуженная артистка…

– Заслуженная? – Положенцев усмехнулся. Усмешка была страшнее крика. – Костя, мальчик мой, объясни мне. Что она заслужила? Кроме моей милости? Голос у неё как у простуженной вороны. Внешность – провинциальная училка на пенсии. Талант – на уровне сельской самодеятельности. Единственное, что она умеет – это правильно работать ртом. И я не про пение.

Костя покраснел. В коридоре повисла тишина – те, кто проходил мимо, ускоряли шаг, делая вид, что ничего не слышат.

– Передай этой престарелой корове следующее. Слово в слово, без купюр и смягчений. Если не выйдет после Жарова, следующий её выход состоится у метро «Арбатская» с протянутой ладошкой и картонкой «Подайте на пропитание народной артистке». Дословно. И добавь – я не шучу. У меня чувство юмора атрофировалось в девяносто шестом. Вместе с совестью и способностью прощать.

– Но… но она же народная артистка… – помощник попытался возразить, не понимая, что подписывает себе приговор.

– Народная без народа – это как девственница после трёх абортов. Физически невозможно. Логический парадокс. – Положенцев смотрел на него как энтомолог на особенно глупую муху. – Народ сейчас в «Пятёрочке» за акционной гречкой давится. Или в кредитах за айфоны тонет. А она товар с истекающим сроком годности. Который я либо толкаю по сходной цене, либо утилизирую. Иди. Работай. Время – деньги, а деньги – это все, что отделяет нас от животных.

Помощник умчался, стуча каблуками как чечеточник. Положенцев продолжил свой путь. За ним тянулся невидимый шлейф власти – смесь страха, зависти и тайной надежды оказаться в его команде.

У двери гримёрки номер один его ждал ещё один проситель – молодой продюсер, только-только начинающий. Костюм с чужого плеча, ботинки стоптанные, но начищенные до блеска. В руках – папка с проектом. В глазах – надежда.

– Валерий Иванович! Простите, что подхожу вот так, но у меня проект…

– Стоп, – Положенцев поднял руку. – Как тебя зовут?

– Женя. Евгений Палкин.

– Женя Палкин. Звучит как диагноз. Сколько тебе лет, Женя?

– Двадцать восемь.

– Двадцать восемь. Прекрасный возраст. Для самоубийства. Потому что подходить ко мне с проектом в коридоре – это суицид. Профессиональный, социальный, возможно даже физический. Ты понимаешь это?

– Я… я просто подумал…

– Не думай. Это вредно для здоровья. Особенно для твоего. У тебя есть тридцать секунд. Продай мне свой проект. Но учти – если это очередные сопли про любовь студентки и олигарха, я сделаю так, что ты не то, что в Москве – в Урюпинске работы не найдёшь.

Парень сглотнул. Папка в руках задрожала.

– Это… это новый формат. Реалити-шоу. Но не просто реалити. Мы берём обычных людей с улицы и за три месяца делаем из них звёзд. Прямо на глазах у зрителей. Вокал, хореография, актёрское мастерство…

– «Фабрика звёзд» уже была.

– Но там были отобранные таланты! А мы берём первых попавшихся! Бомжа, алкоголика, домохозяйку! И превращаем в звёзд! Это же социальный лифт в действии!

Положенцев остановился. В его глазах мелькнул интерес – первый раз за весь день.

– Бомжа в звёзды?

– Представьте рейтинги! Вся страна будет смотреть! Болеть за своих! Это же история Золушки, только по-настоящему!

– Сколько нужно денег?

– Пятьдесят миллионов. На первый сезон.

– Дам пять. На пилотную серию. Если выстрелит – получишь остальное. Если нет – будешь должен мне эти пять до конца жизни. Которая в случае провала окажется очень короткой. Согласен?

Парень побледнел, но кивнул.

– Молодец. Завтра в десять в моём офисе. Опоздаешь – сделка отменяется. Придёшь в таком же костюме – выгоню. Купи нормальный. В долг. Под мой проект уже дадут.

Валерий Иванович пошёл дальше. За спиной остался парень с папкой – то ли осчастливленный, то ли приговорённый. Время покажет.

У выхода на сцену столпились артисты, готовящиеся к финальному выходу. Увидев Положенцева, расступились. Он прошёл, не глядя на них. Пешки. Функции. Инструменты для зарабатывания денег.

Остановился у кулис, посмотрел на сцену. Там, в свете софитов, кривлялась очередная звёздочка. Через год её никто не вспомнит. Но сегодня она приносит деньги. А это единственное, что имеет значение.

ВЕРШИНА АЙСБЕРГА

Кулисы «Крокус Сити Холл» после концерта. Запах пота уже выветрился, остался только аромат дорогого парфюма вперемешку с сигаретным дымом. По коридору сновали уборщицы – молдаванки и таджички в синих халатах, собирали мусор, который оставляют после себя звёзды – пустые бутылки из-под шампанского, окурки, использованные салфетки со следами помады и грима.

У двери служебного выхода его ждал молодой журналист из глянцевого издания. Блокнот наготове, глаза горят энтузиазмом неофита, диктофон в кармане тайно записывает – думает, что незаметно, наивный. Молодой, лет двадцати, в очках в тонкой оправе – модно, интеллигентно. Блокнот в руках – молескин, конечно, какой же творческий человек без молескина. Ручка – «Паркер», подарок редакции за лучший материал года. На лице – выражение человека, который сейчас прикоснётся к легенде.

Валерий Иванович Положенцев курил, прислонившись к стене. Дым поднимался к потолку, растворяясь в полумраке. На нём был всё тот же костюм от Brioni, но пиджак расстёгнут, галстук ослаблен. После спектакля актёры расслабляются.

– Валерий Иванович! – журналист подскочил как подброшенный пружиной матраса. На нем был модный пиджак с закатанными рукавами – тренд сезона, подсмотренный в Instagram. – Невероятная империя! Половина звёзд на сцене – все ваши! Без вас эстрада до сих пор горланила бы «Калинку» под баян! Как вы это делаете?

Положенцев остановился. На его лице появилась улыбка – не добрая, но завораживающая. Улыбка удава, объясняющего кролику преимущества быть съеденным: быстро, почти безболезненно, и уж точно интереснее, чем сдохнуть от старости.

– Историческая личность – это тот, о ком врут в учебниках после смерти, – он поправил запонку на манжете. Cartier, подарок от благодарной звезды. Или напуганной – какая, собственно, разница. – Я предпочитаю, чтобы обо мне врали в глянце и жёлтой прессе. Платят лучше, и тиражи больше, да и отзывы почитать можно. К тому же, учебники читают только школьники по принуждению. А глянец – по доброй воле, в туалете. Самая благодарная аудитория.

– И все же – как рождается звезда?

– Хотите рецепт? Извольте. Знаете разницу между созданием звезды и приготовлением борща?

Журналист замер с ручкой наготове.

– Борщ – это скучно. Все по ГОСТу: свекла, капуста, морковь. А здесь берёшь крупицу таланта – именно крупицу, больше не надо, талантливые слишком много о себе думают. Добавляешь вагон денег, щепотку управляемого скандала – роман с женатым, обнажённые фото, драка в ночном клубе. Вливаешь ведро отборного цинизма и центнер сладкой лжи. Перемешиваешь в информационном пространстве. И на выходе можешь получить как платиновый альбом, так и пшик с запахом тухлых яиц. Зависит от везения. А везение – это тоже товар. Просто дорогой.

– Но как же творчество? Искусство? Душа? – журналист смотрел с наивностью ребёнка, узнающего, что Дед Мороз – это папа в халате.