Шоу бизнес

Но это всё потом. А сейчас – октябрь восемьдесят первого, Свердловск, и призрачная надежда заработать двести рублей за ночь.

В стране, где надежда – это форма безумия, а безумие – единственная форма нормальности.

СТОЛИЧНЫЙ КОМБИНАТОР

Москва, восьмидесятый год. Олимпиада на носу, город вылизан как кот перед свадьбой – фасады покрашены, бомжей выслали за сто первый километр, в магазинах появилась колбаса (правда, только для иностранцев, но это детали).

Здание на Гоголевском бульваре – сталинский ампир во всей красе. Колонны толщиной с секвойю, лепнина как у Растрелли на стероидах, величие империи, которая уже трещит по швам, но ещё делает вид, что всё в ажуре. Редакция «Советской культуры» – третий этаж, паркет скрипит как старый диван в момент оргазма, из окон вид на бульвар, где дипломаты выгуливают своих жён, а КГБ выгуливает дипломатов.

Валерий Положенцев восседал в кожаном кресле – трофейное, из бункера Геринга, как врал предыдущий хозяин (на самом деле из ГУМа, но легенда красивее реальности). На Валере – итальянский костюм из последней командировки. Ткань нежная, как первый поцелуй, крой безупречный, как алиби вора. В таком костюме даже последний подлец чувствует себя джентльменом.

Телефон у уха. На проводе – Борис Ефимович Злотников, начальник международного отдела Госконцерта. Человек-шлагбаум: кого пустить за границу, кого завернуть обратно в СССР, где единственная заграница – это сон после водки.

– Разумеется, Борис Ефимович! – Валера вещал голосом придворного евнуха, умело балансируя между подобострастием и достоинством. – Завтра в девять ноль-ноль, как космонавты! Прямой рейс до Берлина, борт командира Сидорова – летает как Чкалов, только трезвый!

В трубке булькало, как в желудке после солянки. Злотников говорил скороговоркой – привычка человека, который знает, что его подслушивают даже мысли.

– Иосиф Давыдович в блестящей форме! – продолжал Валера, любуясь своим маникюром (вчера в «Интуристе», мастер из Прибалтики – золотые руки и язык без костей). – Готов нести советскую песню как Александр Матросов – на амбразуру! «Подмосковные вечера» отрепетированы до состояния нирваны. «День Победы» звучит так, что плачут даже немцы. А «Очи чёрные» – это вообще оружие массового поражения!

– Кобзон – это актив, – прокашлялся Злотников. – Но у меня к вам личная просьба. Деликатная, как девственность в борделе.

Валера выпрямился. «Деликатная просьба» на советском новоязе означала «нелегальщина за хорошие бабки».

– Весь во внимании, как Штирлиц на явке!

– Супруга моя… женщины, сами понимаете… как дети, только хуже… – Злотников мямлил, как импотент на исповеди. – «Опиум» от Ив Сен-Лорана ей подавай. В KaDeWe есть, тридцать миллилитров. Тёще – «Шанель номер пять», она у нас консерватор, как Суслов. Дочке – «Анаис Анаис», молодёжная тема.

Валера строчил в блокноте. «Опиум» – восемьдесят марок, «Шанель» – сотня, «Анаис» – шестьдесят. На таможне один флакон – личное пользование, остальное – играем в партизан.

– График у меня как у белки в колесе, – Валера включил сомнения. – Концерты, приёмы, интервью с идиотами из «Нойес Дойчланд». Берлин кишит штази как борщ мухами. За советскими следят даже в туалете!

– Валерий Иванович, родной! – Злотников заголосил как тенор в опере. – Я же не жлоб какой-то! Гонорар ваш – сто пятьдесят?

– Высшая категория, заграница всё-таки.

– Давайте триста! За риски! Плюс двойные суточные – оформим как сверхурочные! И словечко замолвлю насчёт Вены. Там культурный атташе нужен. Три года минимум!