Дело о полку Игореве
- -
- 100%
- +
Жанна, и впрямь встрепенувшаяся словно бы с желанием его перебить, после короткого, но явного колебания ответила:
– Нет, ничего…
Богдан чуть качнул головой с сомнением, но не решился настаивать и вновь уставился на сидящего напротив друга:
– Ну ладно… Так вот я… Словом, ты понимаешь, Баг, что держал в руках? Ты говоришь, просто-напросто книгой издано, типографской книгой? Уму непостижимо! – он опять покачал головой. – Неужели это оно? Получается, отделенцы в Асланiве как-то раздобыли текст и использовали для усиления противуалександрийских настроений. Так, что ли? Или сами состряпали? Надо немедленно…
Ябан-ага снова высунулся из-за стойки – и снова спрятался. Покачал головой. «Минут пятнадцать говорит, не меньше… М-да, – философски подумал Ябан-ага. – Если бы этот вельможа не был таким симпатичным и славным человеком, он бы, наверное, был совершенно невыносим».
За столиком вдруг раздался общий хохот. Ябан-ага опять на миг высунулся и порадовался за своих знакомцев – они смеялись, и говорила теперь, оживленно жестикулируя, молодая дама, подруга драгоценного Багатура Лобо.
Вставив в речь Богдана легкую и сообразную шутку относительно открытых перед частной стражей возможностей для раскрытия загадки «Противу-Слова», Стася все-таки сумела наконец перевести разговор на нужную ей тему: сообщила собравшимся о соблазнительном во всех смыслах предложении Лужана Джимбы, которое он сделал Багу в Павильоне Возвышенного Созерцания.
– Что же, – уважительно качнула головой Жанна, когда девушка закончила. – Весьма лестное предложение.
– По-моему, это очень хорошее предложение, – широко раскрыв глаза, сказала Стася. – Очень хорошее. Просто глупо было бы не воспользоваться такой возможностью.
– А ты как к этому относишься, еч? – спросил Богдан. Баг яростно поскреб в затылке.
– Сам не знаю, – признался он. – С одной стороны, это золотой дождь. Да и, наверное, интересная работа-то… Но…
– Не для такого, как ты, – мягко закончил фразу Богдан.
Стася глянула на него с неудовольствием. Богдан поймал ее взгляд и обезоруживающе улыбнулся. Стася, горестно сдвинув брови домиком, потупилась.
– А что случилось с прежним начальником стражи, Джимба не сказал? – спросила Жанна, откладывая палочки.
– Нет, – качнул головой Баг.
– Он просто сказал: оставил свой пост и вообще сей мир, – добавила Стася.
– Он покончил с собой, – проговорил Богдан.
На несколько мгновений за столиком воцарилась совершенно гробовая тишина.
– Почему? – отрывисто спросил Баг затем.
– Никто не знает, – ответил Богдан.
Он подождал, но все молчали, явно ожидая дополнительных разъяснений.
– Так получилось, что я осуществлял этический надзор за ведением этого расследования, – сказал Богдан. – И знаю доподлинно, что причину установить не удалось. Веселый, здоровый, энергичный, удачливый и благополучный человек взял да и учинил сэппуку. Он нихонец был по крови, начальник этот. Два месяца и так и этак крутили… ничего не выкрутили. Никаких мотивов. Никаких.
Ябан-ага, заслышав знакомый неторопливый и негромкий голос, лишь втянул голову в плечи. «Опять заговорил, – с ужасом подумал он. – Аллах милосердный, он что, говорить сюда пришел, а не кушать?»
– Оставил он записку, но от нее еще хуже, – продолжал Богдан. – Текст такой: «Мне повелели то, чего я не могу исполнить. Я хочу того, чего хотеть не должен». И все.
– Три Яньло[22] мне в глотку… – прошептал Баг.
– Закрыли дело хитрым манером. Начальник стражи был сын нихонского эмигранта – помните, в середине сороковых годов, когда североамериканцы Нихон крепко прижали, оттуда много к нам просилось? И сам был воспитан вполне в классических нихонских традициях. Кодекс воина и все подобное. У меня по документам создалось ощущение, что очень порядочный и дельный был человек. Но… разница культур иногда сказывается совершенно неожиданным образом. И вот умники из следственного отдела решили, что его просто кто-то случайно оскорбил. Ну, скажем, на улице… в продуктовой лавке… мало ли где. Не со зла, а так, невзначай. Какой-нибудь охламон ляпнул: а пошел ты, мол, туда-то и туда-то. А у того – честь. Вот и объяснение фразы: «Мне повелели то, чего я не могу исполнить». И, опять-таки, он, как истинный буси, должен был бы, если уж подчиняться не собирается, кишки обидчику выпустить – а страна не та, время не то, нельзя. Вот объяснение фразы: «Я хочу того, чего хотеть не должен». И ничего не оставалось честному воину, как покончить с собой.
Некоторое время все за столом молчали. Потом Баг тряхнул головой:
– Чушь какая.
– Курам на смех! – пылко поддержала Бага Стася.
Богдан только развел руками.
Некоторое время они еще рассуждали на эту тему, не забывая отдавать должное шуанъянжоу – Ябан-ага подкладывал брикеты сухого спирта в самовар еще дважды и единожды принес блюдо, заново наполненное свеженарезанным мясом. Баг все пытался выяснить у Богдана, какие следственно-разыскные мероприятия проводились по случаю сомнительного самоубийства. Следы использования дурманных зелий? Нет следов. Может, конкуренты замучили? Нет конкурентов. Может, провинился как-нибудь перед Джимбой? Нет, не провинился…
«Так и не покушали толком, – сокрушенно думал Ябан-ага, заметив, что дорогие гости покончили с наваристым бульоном и поднимаются из-за стола; он тут же устремился к ним: прощаться. – И не попили. Все о главном, о главном… Ай, что за жизнь!»
Уже стемнело, когда ечи со своими подругами вышли из «Алаверды». Лица у всех горели, опаленные долгим дыханием могучего самовара, и студеный вечерний воздух оказался весьма кстати. Чтобы освежиться после обильной горячей трапезы, Стася, которой совсем не хотелось расставаться с Багом, предложила пройтись всем вместе к Нева-хэ и, быть может, даже дойти по широкому мосту Святой Троицы до храма Света Будды, что на острове Лунного Зайца.
Предложение было встречено с охотой. В конце концов, оставленные у входа в харчевню повозки подождут, никуда не денутся. По крайности, можно потом позвонить на ближайший пост вэйбинов[23], и двое-трое дежурных за умеренную мзду на счастье[24] пригонят их, куда им укажут. Жанна, правда, подумала, как было бы неплохо оказаться самой за рулем «тариэля» именно теперь, чтобы и Баг, и Стася увидели, какой у нее замечательный муж; уж она бы нашла повод невзначай обмолвиться, откуда взялась такая замечательная повозка. Но мысль промелькнула и исчезла, как легкое дуновение ветерка, и Жанна, чуть улыбнувшись, крепко сжала локоть идущего рядом Богдана; а когда муж повернулся к ней вопросительно, лишь привстала на цыпочки и коснулась его щеки губами.
Стася тоже чувствовала себя вполне счастливой. Рядом с нею вышагивал Багатур Лобо – такой оживленный, веселый и улыбчивый после прекрасно проведенного вечера, такой надежный и спокойный, и рука его, учтиво державшая Стасю под локоть, была крепка как бронза – невыразимо приятно крепка. Как-то скомкался разговор про должность в «Керулене», ну и что же, ну и что? Все равно этот Джимба не найдет никого лучше, чем Баг. Ее Баг…
Они как раз подходили к знаменитому Трехмостью на речке Моикэ-хэ, чье название в переводе с ханьского значит «Гости в испачканных тушью одеяниях»[25] – наверное, оттого-то коренные жители Александрии спокон веку вполне по созвучию, но явно из чувства противуречия, зовут ее Мойкой. Дома на том берегу расступились, давая простор Георгиеву полю с невидимым отсюда Вечным огнем посредине, и вся темно-синяя ширь по-осеннему прозрачного, усыпанного льдистыми созвездиями небосклона открылась справа.
– Смотрите, звезда падает! – воскликнула Стася, указывая веером на прочертившую небо яркую точку. – Загадывайте скорее желания!
– Я успела, любимый… – прошептала Жанна, прижавшись к Богдану. – А ты?
Богдан улыбнулся:
– Я…
Откуда-то сверху, заставив всех вздрогнуть, ударил гулкий звук лопнувшего стекла.
Инстинктивно Баг выхватил из рукава боевой веер – и тут же, звеня и взрываясь твердыми брызгами на брусчатке, посыпались осколки. Веер, тускло мерцая, заплясал, выметая из воздуха прочь, подальше, падающее на головы стеклянное крошево.
То, что веером отбить бы не удалось, с коротким воплем рухнуло от Бага в двух шагах.
Стася, спасая глаза, вовремя успела зажмуриться – и потому лишь отвратительный, мокро хрустнувший удар чуть впереди подсказал ей, что сверху падают не только осколки окон.
Богдан еле успел подхватить внезапно обмякшую Жанну.
Вновь стало тихо.
Баг и Богдан
Апартаменты покойного,
20-й день восьмого месяца,
отчий день, ночь
«…И потому именно сейчас снижение налогов с высокотехнологичных предприятий, расположенных на территории нашего цветущего улуса, необычайно благотворно скажется на развитии всего улусного хозяйства в целом, поскольку позволит… позволит… позволит…»
– Прер Лобо!
Баг оторвался от компьютера – изящная машинка, «Яшмовый Керулен», одна из последних разработок подопечных Лужану Джимбе научников, светила удивительно плоским и тонким, как рисовый фарфор, жидкокристаллическим экраном посреди обширного письменного стола, среди нагромождения бумаг, неподалеку от монументальной малахитовой пепельницы, исполненной в виде играющих с жемчужиной драконов. По назначению пепельницей не пользовался никто и никогда: она была идеально чиста. «Позволит… позволит…» – висела посреди экрана незаконченная фраза. Почему-то она напоминала Багу ящерицу с недооторванным хвостом.
– Прер еч Лобо! Можно начинать? – Есаул Максим Крюк был бледен. Бравые его усы уныло свисали сосульками.
– Еч Крюк! – Баг старался говорить мягко. Насколько умел. – Я же сказал вам, не обращайте на меня внимания. Я здесь частным порядком. Просто именно мне на голову выпал потерпевший… и я вас вызвал. И все… Действуйте сообразно уложениям, а я в сторонке постою. Просто не могу уйти, пока хоть что-то не прояснится.
– Так точно! – Крюк отер лоб. – Тогда, значит… – Он как-то неловко повернулся и направился к прибывшим научникам из Управления внешней охраны.
Баг невнимательно посмотрел ему вслед, заложил руки за спину и подошел к окну.
Отсюда открывался прекрасный вид на Георгиево поле – был отчетливо виден трепетный свет Вечного огня, особенно яркий в этот глухой полуночный час, – и на Великокняжеский Летний сад, темнеющий громадами крон столетних лип и дубов. Вид ничем не замутненный: в левой, ближней к столу половине рамы огромного окна, скругленного наверху в виде арки, стекла отсутствовали напрочь и никак не препятствовали спокойному и вольному течению ночного эфира внутрь боярских апартаментов; с правой стороны нависали три ужасающих осколка.
«Неизбежно выпадут… – отстраненно подумал Баг, – надо сказать, чтоб убрали…»
В рукаве запиликала трубка.
– Драг еч? Добрались? Ты дома? Хорошо… У Стаси чудесная мама? Ну… Нет, я еще не был ей представлен. Как Жанна? Более-менее? Понятно… Ладно, хорошо, спасибо тебе… Да ничего пока не ясно! То есть на первый взгляд как раз ясно все – но как-то несообразно… Ладно, что сейчас говорить – надо разбираться тщательно. Я посмотрю тут, что к чему, да почему… Утром заеду, расскажу толком.
…Прекрасный вечер шестерицы прервался самым пренеприятным образом. Даже повидавший виды и побывавший во многих переделках Баг содрогнулся, когда, отмахнувшись от последних крупных осколков, закрыл веер и разглядел, что же упало буквально им на головы.
Мгновения назад этот человек дышал одним с ними прозрачным воздухом заходящего лета. Теперь он мертвым комом, врезавшись в камни точнехонько головой, лежал на брусчатке, нелепо вывернув одну ногу и раскинув руки.
Богдан побледнел. Жанна испустила задушенный вздох и мягко стала оседать наземь; Богдан успел ее подхватить только потому, что она держала его под руку.
Стася смотрела на тело широко открытыми глазами, и у нее что-то булькало в горле. Баг еще удивился – не может быть, не бывает у человека таких громадных глаз.
Потом Стася пронзительно завизжала.
Все это напоминало какую-то уродливую синематографическую картину – из тех, которыми так любят скрашивать однообразную свою жизнь себялюбивые западные варвары: глядят на половодье экранной крови и млеют от облегчения: «Хорошо, что это не со мной…»
Баг не очень помнил, как они привели в чувство Жанну, как с трудом успокоили Стасю и как он, остановив повозку такси, сумел посадить в нее друзей – с тем чтобы они поскорее покинули кошмарное место. Богдан пробовал возражать – нет, еч, я должен остаться. Нет, отвечал Баг терпеливо, останусь я, драг еч, как свидетель, а ты должен позаботиться о Жанне, она еще не совсем оправилась от асланiвськой травмы, да и Стасю домой отвезти…
Какой вечер пропал!
Баг тряхнул головой.
– Прошу простить, драгоценный преждерожденный Лобо… – Мимо него к окну с чемоданчиком прошел научник, человек невыразительной внешности, почти лысый. Баг хорошо знал его – то был весьма сведущий следознатец Управления Антон Иванович Чу, человек деятельный и немногословный. Не раз они с Багом работали вместе.
– Да-да, конечно… – Баг, чтобы не мешать, отошел от окна.
Все в кабинете говорило о достатке и высоком положении его ныне покойного хозяина: изразцовый высокий камин, дорогие, заполненные книгами шкапы с инкрустациями, редкие картины старых ханьских мастеров, икона Спаса Ярое Око в серебряном окладе, отделанном изумрудами, наградной драгоценный меч на отдельной подставке…
«Ртищев Христофор Феодорович. Истиной правлению прозорливо помогающий, – прочел Баг на нефритовой пластине на ножнах подле иззолоченной гарды. – Ртищев… Ртищев…»
Блеснула вспышка: научники приступили к работе. Их негромкие скупые реплики звучали буднично и по-деловому. Фотографирование. Осмотр места происшествия. Личность потерпевшего. Свидетели.
Рутина.
В дверях есаул Крюк отдавал вэйбинам какие-то распоряжения.
«Как-то он устало выглядит, – подумал Баг, доставая пачку „Чжунхуа“, – а может, просто нездоров…»
Крюк поймал взгляд Бага и вяло улыбнулся.
– Что-то недавно жгли, – донесся до Бага голос второго научника, присевшего у камина, – что-то бумажное. Очевидно, книгу. – Научник подхватил пинцетом обгорелый ломоть переплета и ловко бросил в подставленный вэйбином прозрачный пакет.
– А что за книгу? – заинтересованно спросил Баг.
– Пока не могу сказать точно… Только после приборной обработки пепла и обугленных остатков.
«То ли боярин сам жег перед прыжком… То ли кто-то из домашних после…»
Баг в раздумье достал роговую карманную пепельницу и вернулся к столу.
Бумаги. Много бумаг. Трогать их Баг не стал – не он ведет осмотр, в конце концов. Просто молча стоял, курил и смотрел.
«Александрийский Гласный Собор. Соборный боярин Ртищев, – прочел он красивую вязь на одном из лежавших сверху листов. – Проект челобитной о снижении налогов с высокотехнологичных предприятий, расположенных на территории Александрийского улуса…»
«Амитофо… Событие-то из ряда вон…»
К столу подошел завершивший обследование окна Антон Чу.
– Ничего такого, – пожал он плечами в ответ на вопросительный взгляд Бага, – на первый взгляд, никаких признаков насилия. Во всяком случае, у окна боярин был один. – И склонился над пепельницей.
Баг кивнул, загасил окурок и направился вон из кабинета – туда, где были слышны глухие женские всхлипы.
В соседней комнате, по виду гостиной, на узком диванчике с резной спинкой очень прямо сидела бледная величавая женщина, судорожно сжимающая в руках большую синюю шаль. Женщина смотрела перед собой невидящими глазами. С нею беседовали бледный есаул Крюк и печальный дежурный лекарь.
– Драгоценная преждерожденная… – уговаривал Крюк женщину, – прошу вас… Я понимаю, какое у вас горе, но прошу вас… Как это могло произойти?
– Как… Ничего я не могу вам сказать… – Ее губы дрогнули. – Ничего. Христофор, он… – Голос прервался.
– Вот выпейте это, – усатый лекарь подсунул женщине чарку. – Непременно выпейте.
Она взяла чарку слегка дрожащей рукой и поднесла ко рту. Выпила. Половину. Другую половину расплескала. Но, кажется, не заметила этого. Глубоко вздохнула несколько раз. Крюк с пониманием глядел на нее, молчал.
– Все было как всегда, – сказала женщина тихо, выпуская чарку из пальцев. Лекарь успел подхватить. – Все как всегда. Даже помыслить не могла бы…
– Вам не показалось, что он озабочен чем-то? Подавлен?
– Все как всегда.
Крюк помолчал.
– Тут кто-то был кроме него?
– Никого…
– А вообще сегодня его кто-либо навещал? Или, может, странные письма, звонки по телефону? Вы не слышали?
– Никого… И ничего. Пришел, как обычно. Сказал, поработает. Он всегда допоздна работает… Работал…
– Прошу вас, преждерожденная… Никого и ничего? Вы точно уверены?
Женщина мельком глянула на него с каким-то скорбным и одновременно высокомерным недоумением и вновь уставилась на обои. Чуть поджала породистые губы.
Есаул Крюк выпрямился, растерянно взглянул на Бага и развел руками. Достал платок и промокнул обильный пот.
– Вам нехорошо, еч Крюк? – понизив голос спросил Баг.
– Что-то в последнее время… – Крюк кашлянул. – Ничего, ерунда. Вдова говорит, в кабинете было тихо, потом – вдруг грохот, звон, крик. Она вбежала, а Ртищев уже того. Прыгнул. Вынес собою стекло и прыгнул.
«Стало быть, – отметил Баг, – до нее тут никто побывать не успел. Получается, что в камине хозяйничал сам боярин…»
– «Керулен» проверьте тщательно, – сказал он Крюку. – Скажите Чу, пусть попытается восстановить все стертые файлы. Сделайте полную копию диска, отдельно освидетельствуйте все означенные на нем сетевые адреса, Ртищев мог сбрасывать какие-то данные на них. Проверьте почтовые узлы, на которых у покойного были ящики.
Крюк кивнул.
Баг, поймав себя на мысли, что приноравливается, как бы сподручнее взяться за расследование, и уже начал раздавать указания, смутился, кивнул в ответ и вышел на лестницу.
Там, пролетом ниже, на площадке у окна меж двух вэйбинов стоял дворник – пузатый, ярко выраженного монголоидного вида человек средних лет, в грубом халате с начищенной до блеска номерной бляхой, с лицом, выдававшим неудержимую страсть к горячительным напиткам.
– …Так точно или точно? – строго спрашивал его один вэйбин. – Ты мне все в точности припомни, до мелочей!
– А я что, я ничего, я все в точности, как было! – горячо говорил дворник, тряся редкой бороденкой. – Как оне пришли в девятом часу, боярин-то, так, почитай, в парадное больше никто и не заходил, так? Туточки, изволите ли видеть, шесть этажей, так что три семьи, квартиры туточки двухэтажные. Чурлянисы, оне, как всегда об эту пору-то, до поздней осени всем семейством в Жемайтии, в имении своем, ну в том, что дедушка нонешнего князя ихнему предку художнику за картинки-то его замечательные пожаловал… Так что и нету их никого.
«Вот так особнячок! – подумал Баг с невольным восхищением. – Ходишь по улицам, ходишь – и ведать не ведаешь, под чьими окнами проходишь… Знаменитый народоволец[26] боярин Ртищев, младшие Чурлянисы… Гуаньинь милосердная! Вот уж воистину – дом на набережной… речки Моикэ-хэ. Сколько их, таких домов на многочисленных набережных древней Александрии!»
– Это, знамо, первый и второй этажи… – Увидев спускающегося Бага, дворник осекся и сделал безуспешную попытку втянуть живот, а вэйбины вытянулись во фрунт.
– Драгоценный преждерожденный Лобо, докладываю! – согласно уложениям начал было один, но Баг махнул на него рукой; и вэйбин, расслабившись, заговорил обыкновенно: – Дворник Бутушка показал, что сегодня с той поры, как преждерожденный Ртищев вернулся домой, посетителей к нему не было и от него тоже никто не выходил.
Баг строго взглянул на Бутушку. Бутушка преданно вытаращил глаза и перестал дышать.
– Продолжайте, пожалуйста, еч дворник, – сказал Баг.
– Ну так я ж и продолжаю… – с готовностью возобновил Бутушка дачу показаний. – Посередке живут знаменитый ракетных дел мастер Мстислав Глушко, так? Вдовые оне, с сыночком проживают. Сыночек в десятый класс перешел, а покамест каникулы – он уж третий год мальчиком на побегушках к древнекопателям нанимается… Каргопольское подворье этого… как его? А!.. Андрея Первозванного раскапывают. Так что тоже не вернулся еще. А сами-то – оне третьего дня на полигон изволили отбыть, в Плисецк… в честь нашей русской небесноталантливой балерины названный. Так что, знамо, по всей лестнице, окромя верхних этажей, – ни души.
– Ну-ну, – Баг на всякий случай принюхался к Бутушке. Бутушка и вовсе окаменел. Нет, вроде спиртным не пахло. – Вы оказали большую помощь следствию, – автоматически проговорил он и повернулся ближнему вэйбину. – Доложите есаулу.
Апартаменты Богдана Руховича Оуянцева-Сю,
20-й день восьмого месяца, отчий день,
раннее утро
По давней александрийской привычке расположившись для непринужденного общения не где-нибудь, а на кухне и плотно прикрыв дверь, единочаятели некоторое время мрачно молчали. Богдан сосредоточенно заваривал чай; Баг вертел в пальцах помятую, за ночь почти опустевшую пачку «Чжунхуа».
– Как Жанна? – спросил он.
– Спит, – коротко ответил Богдан. – Еле успокоил, – запнулся. – Теменные боли возобновились, пришлось снотворной травы заварить… Не каждый день все же на голову люди падают. А Стася твоя держалась молодцом… Ты есть хочешь, еч?
– Нет, я к Ябан-аге заскочил.
– Может, лучше кофею?
– Нет. Чай.
Богдан поставил на стол блюдо печенья с кунжутом. Сел напротив Бага.
– Ну, рассказывай.
– Ты не поверишь, драг еч, – Баг с легким кивком принял чашку и достал сигарету. – Можно?
– Да кури! – Богдан вскочил, торопливо пересек кухню и растворил левую створку окна. Повеяло утренней свежестью, и стал слышнее слитный, стремительный шелест повозок, безмятежно летящих в этот ранний час по названной в честь древнего богатыря-степняка улице Савуши. «В славном месте апартаменты у еча, – мельком подумал Баг. – Зелени много, а русские, лесные души, это любят. Парковые острова чуть не под окнами…»
– Так вот… – Баг закурил. Богдан в растерянности оглянулся вокруг в поисках чего-нибудь, пригодного под пепельницу, но друг опередил его, достав свою роговую походную. – Нам на головы свалился не кто-нибудь, а соборный боярин Александрийского Гласного Собора Ртищев Христофор Феодорович. Кавалер Меча, Правлению помогающего, второй степени, между прочим.
Богдан перекрестился:
– Господи помилуй! Это который из дана народовольцев?
– Вот-вот, драг еч. Страшное дело. Бояре не каждую ночь из окон прыгают.
– Прыгают?
– Пока по всему получается, что он сам собою в окно кинулся. Там Крюк приехал, он нынче поставлен за срединою города надзирать… Так вот. Чужих в апартаментах не было. Неприятностей жизненных у боярина не было. Звонков странных или там безымянных писем… Все как обычно. Ртищев вернулся с данского совещания в приподнятом настроении. Поужинал, пошел в кабинет работать. Писал, судя по всему, какую-то речь про необходимость снижения налогов. Голосование же на днях… И вот представь, заклинивает его на слове «позволит» – там компьютер остался включенный, и слово это несколько раз подряд написано, – и боярин, никому не говоря ни единого «прости-прощай», прыгает из окна. Сам. Жена в соседней комнате, а он… Никому ничего.
Баг замолчал.
– Да-а-а… – протянул задумчиво Богдан и отхлебнул чаю. – Хорошая ночка… Как на грех. Только вчера я вам про то самоубийство загадочное рассказал – и нате…
– Я, признаться, тоже об этом подумал. Очень похоже.
– Очень.
– Но тут еще непонятнее.
– Почему?
– Потому что в кабинете… – Баг щелкнул зажигалкой, прикуривая. – В кабинете у него икона висит.
– То есть ты хочешь сказать…
– Да. Именно. Судя по всему, Ртищев был истовый христианин. И супруга подтверждает… За стол без молитвы не шел, за компьютер без молитвы не садился… И сам руки на себя наложил.
– Грех-то какой… – только и сумел выдохнуть Богдан.
– Ага. Не укладывается это как-то у меня в голове: христианин – и вдруг самоубийство.
Богдан вновь сел на место и в молчании уставился на свою чашку.
Баг кашлянул.
– Есть еще две вещи…
– Ну? – вскинулся Богдан.
– Первая: что-то он жег перед самоубийством. Книгу какую-то. Какую именно – пробуют установить… научники работают первоклассные. Да и Крюк парень хваткий, все там перевернет, и если есть какая зацепка, найдет всенепременно. Но пока так: просто книгу. По опросу домашних можно считать, что жег сам, а по времени – похоже, непосредственно перед прыжком.
– Значит, это не помутнение душевное и не минутный хандровый срыв…
– Да вот похоже, что так. Что-то более… сложное и непонятное. И второе. Это я под утро выяснил. Крюк со своей бригадой, наверное, в эту сторону копать не начали… – Баг запнулся, затянувшись поглубже сигаретой. Не хотелось ему углубляться в эти скользкие материи, видит Будда, не хотелось. Но делать было нечего. – Когда проект челобитной этой, налоговой-то, был предложен, Ртищев… как бы это… был одним из наиболее ярых ее противников. А слово его большой вес в Соборе имеет, он – один из наиболее влиятельных народовольцев…