- -
- 100%
- +
А в самом деле было на что даже и умному порадоваться, не только дураку: были там и червонцы-арапчики, да все новые, не корноухие поджареные, что из жидовских рук идут, а словно только что с молоточка, ясненькие; были там и копеички и рубли серебряные, были и пятаки медные, видно так, для разности понакладеные…
– Что, – спросил дядя Пахом слушателей, – что если бы из вас кому такой котелок довелось найти, что бы вы сделали?
Я, – говорит один, – накупил бы себе всяких сластей, залег бы на печь, да все бы там и лакомился. Я, сказал второй, сшил бы себе новый кафтан, купил бы сапоги лаковые, шляпу дорогую и прочее, да все бы по деревне и похаживал, на диво всем. Л я, молвил третий, купил бы лукошко, натянул на него б пузырь, сидел бы себе да полем поколачивал. Я же, прибавил четвертый, просто ничего бы не делал, а так бы жил!
Ну, сказал дядя Пахом, мало же бы вы сделали хорошего; благодарите Бога, что вам до сих пор не прилучилось найти котла с деньгами.
Вот Дурень выкопавши котел, подхватил его и помчал домой; принес, положил под плетень и заметал хворостом. «Что, говорит, старый плут-лакомка, оплел быка и меня хотел оплесть, денег не хотел заплатить, так вот же я насильно взял!»
Проспал ночь Дурень, вскочил по утру, опять за работу принялся: стал обдумывать, куда деньги девать; как бы, говорит, братья не проведали, пойду, спрячу подалее; в землю зарою и никому не скажу-не покажу, один буду знать! Как видно ни глуп был, а поделиться охоты нет.
Ходил-ходил Дурень, носился-носился с своим котлом, и около речки, что позадь деревни текла, и около леску искал места укромного клад схоронить, а лучше не выдумал, как идти на гумно да пока в скирд припрятать. Пришел к скирду, давай подкапываться, да взглянул в сторону, а у другого скирда козел и стоит; так и ахнул Дурень: «ах злодей-бородачь, ведь это он подглядывает!.. ведь хочет видно моею казною воспользоваться!.. так нет же, шельмовский, не на дурака напал ты, постой-ко вот я тебя отпотчиваю!..» взял жердь, которая потолще была, подкрался сзади к козлу, да как вытянет его изо всей силы вдоль спины, так тут и растянулся бедный козел, не охнул-не вздохнул, ни ногой не дрлгнул, колода-колодой на земь бухнулся.
Дурень увидел это и струхнул не путем: ведь мне, думает, за это достанется; как быть? пойду спрячу козла, чтобы братья не заметили! Схватил козла и котел оставил не совсем прикрыт; побежал домой, волоча козла за собой; обежал позадь двора, перелез через плетень, бросил козла в погреб, а сам опять к котлу отправился; глядь: стоит котел на прежнем месте, а денег в нем нет.
(Братья подсмотрели, что Дурень целое утро с чем-то носится, пошли следом и нашли котел у скирда; вытряхнули скорей деньги все и пустились с ними домой, дивуяся, где это Дурень денег достал).
Так и ахнул Дурень, увидевши пустой котел… смотрит кругом и около, ни гроша невидать, а только поблизости сидят воробьи да голуби, клюют зерно, глядят на Дурня, да меж собою перекликаются, будто над ним подсмеиваясь. – Ах, лукавый вас съешь, говорит Дурень, ведь это знать вы все повытаскали? экая стая проклятая! видят не покрыто, так и надо таскать!.. и давай Дурень на птиц шукать, бросать в них, что в руки попадет, пока умаялся; и пошел домой, повеся голову.
Идет Дурень домой и видит толпа народу стоит около одной бабы, слушает ее, а баба голосит, воет, приговаривает: а не видали ли где, батюшки? скажите пожалуйста!.. вчера с вечера отлучился не надолго и нынче нет, боюсь не случилось ли с них чего недоброго!.. кто меня бедную будет поить-кормить, кто призрит наших малых детушек!..» Так плачет баба на все село.
(А плачет она, надо вам сказать, об муже, который ушел и не ворочается: видно рад, что от жены отделался; и плачет она не затем, что бы ей в правду было мужа жаль, а чтоб поморочить православный люд, показать, что она жена добрая, что муж ей на свете дороже всего… а приди он, так ну… порознь тошно, а вместе тесно; это хоть не всегда, а не редко однакож водится).
Дурень подшел и слушает, и втемяшилось ему, что это баба про козла говорит, его доискивается; отвел ее к стороне и начал уговаривать.
«Ну, тетка, делать нечего, не плачь, не круши себя! знать его участь такая, а твоя такая доля горькая, мертвого слезами не подымешь, что тосковать попусту.»
– Как мертвого? Да разве ты видел, что он умер?
«Не только видел, а уж и сволок куда надобно. Правда, он ведь сам виноват: я-б его не укокошил, еслиб он не подглядывал; корысть злая его убила, а не я причиною.»
– Кудаж ты его девал? скажи пожалуйста, дай мне над ним хоть наплакаться!.
(А баба не затем спрашивала, чтобы ей точно плакать хотелося, а затем, видите, что в то время был обычай такой, что за такие дела, денежная пеня была, так баба думала с мужа или с братьев за мужа содрать что нибудь).
«Коли хочешь, пойдем, покажу.»
Дурень пошел и баба с ним. Дурень дорогою и спрашивает: «да полно твои ли он, не чужой ли смотри?»
– А каков он собою, батюшка?
«Да такой гладкой, увесистый, я насилу доволок его.»
– Да, да, он покойник дороден был.
«Ну ведь и борода была у него?»
– Как же, батюшка, как надобно по христианскому обычаю.
«Еще он с черными пятнами?»
– Да, были два родимые пятнушка.
«Ну, он и есть; эко дело, славный живот, да жаль, что больно корыстлив был.»
Привел Дурень бабу к погребу, поставил ее у творила, а сам в яму полез вынимать покойника.
«Вить как лежит и ноги раскинул врозь, словно с дальней дороги отдыхать прилег!»
А баба, услышав это, ну громче выть.
«Эй, тетка!» кричит Дурень, подымая козла, «бери за рога! я один не вытащу!»
– Как за рога?
«Вестимо дело как: руками бери.»
– Еще он же смеется злодей! начала баба голосить-причитать, чтобы людей собрать, чтобы были свидетели. Да разве мой муж рогатой был?
«Какой муж? Вот баба помешалась с горести, козла мужем зовет!.. Да ну, тащи же чтоль!»
Но видит, что баба воет, а не помогает, понатужился и выкинул из ямы бородача рогатого.
Увидела баба и полно выть: да это козел! говорит она.
«Вестимо козел, о котором ты ревела на все село: вот он, целехонек, только не ворочается.»
– А муж мой гдеж?
«Ну, про это он сам ведает, где он теперь, а мне почему знать.»
Поднялась баба ругать Дурня, что он ее на смех поднял; сказал-де, что мужа убил, а козла показывает.
Дурень только дивится, чего баба сердится и приплетает своего мужа ни к селу ни к городу; слушал-слушал ее да и вымолвил: «так раздуй же тебя горой, пошла домой! коли этот козел не твой, другого у меня нет про тебя!» И пошел-себе на печь спать.
Братья Дурня меж тем между собою потолковали-померекали – откуда Дурень денег взял; спросить неловко: хоть глуп, а пожалуй догадается; но долго ждавши, видят, что и слуху нет, кто бы про деньги спрашивал, положили наверное, что они некраденые, и приступили к делу, носоветывались, как их в оборот пустить; прикупили лесу да хатку получше обстроили, прикупили земли да хлебом засеяли; да как осталось еще казны, то они понакупив нарядов и прочего, согласились пир задать, да соседей позвать, а то-де будут нашему богатству завидовать, а доброго слова не скажут про нас, а как угостим-употчиваем, то и будут нас благодарить, будут про нас ладно говорить.
Ну, как затеяли, так и сделали. Поехал старший брат в город, взял с собою Дурня, накупил что надобно и отправил с Дурнем.
(А накупил он ложек новых кленовых, чашек золоченых липовых и горшкое коломенских; купил стол с точеными ножками, хоть бы те у дворецкого такому быть; купил соли и солоду..)
Приехал Дурень домой, а ничего не привез. Второй брат спрашивает: что же вы ничего не купили в городе? Ведь брат за тем и отправился.
«Как ничего не купили, сказал Дурень, купили всего, и ложек, и чашек, и стол, и солоду, да все в дороге теперь.»
– Как в дороге? кто же везет? с кем отправили?
«Никто не везет, все там и осталося; а отправил все я, куда что надобно.»
– Как так?
«Да вот как…» и начал Дурень свои глупые похождения рассказывать, свой ум выказывать, как он в дороге сметлив был. «Еду я, говорит, и правлю лошадью, а стол мне мешает, торчит передо мной… я думал-думал как горю помочь, да и выдумал: ведь стол-мол на четырех ногах, тоже, как и лошадь моя, так отчегож ему самому не идти? снял я его да поставил на дорогу, пусть постоит, поленится, соскучится домой прибежит! Чашки да ложки я воронам расклал: такие эте вороны неучтивые, кажись живут близко города, а не знают, что горожане без ложек никогда не едят, клюют носами, а мне хотелось, чтобы они лучше ели ложками. Соль да солод я в реку высыпал; думал, уже лучше в дороге приготовить квас, блого река на пути, чем домой после воду таскать для этого! Да неудача сталась, хоть и хорошо я выдумал; мою стряпню всю водой снесло, я долго бежал по берегу вслед, хотел воротить, или речку запрудить, а чтобы рыба солод не порастаскала, все горшками ее пугал, пока все покидал… и так умаялся что насилу на телеге дух перевел. Так-вишь все было куплено, да вот какие случились приключения.»
Слушал его брат меньшой и речи не перебивал, только головою покачивал, а Дурню сдавалось, что он дивится его смышлености.
– Ну, сказал брат меньшой, если ты дураком родился, тут никто не виноват, а вот, что дурака за делом шлют, так уж в этом виноваты умные!
И пришлось умному дурака заменить, опять за тем же в город отправиться.
Ну, наконец накупили всего, начали к пиру готовиться, наварили пива бочку сороковедрую, настряпали съестного всякого, припасли вина и послали Дурня гостей сзывать, да толком сказали ему: поди-де вот прежде к старосте Ефрему, к сотскому Луке, к десятскому Федору; потом к Ивану Бичуге, к Илье Степняку и прочее, рассказали всех поименно и но порядку, как идти к кому.
Пошел Дурень, обошел всех, как ему сказано, и домой пришел.
Ждать-пождать нейдет никто.
– Да полно ты звал ли, голова безтолковая? спрашивают братья.
«Вот, как же не звать, мало звал, еще каждому кланялся.»
– Ну чтож, они сказали, что придут чтоль?
«Ничего не сказали, а только местах в трех в зашей выгнали!»
– Да за чтож это?.
«Кто их знает за что; не мужья правда гнали, а бабы что то на меня озартачились.»
– Да как ты их звал?
«Так, как вы сказывали: величал каждого по имяни и отечеству и приговаривал, что-де братья просят хлеба-соли откушать, так идитеж-мол, уж все приготовлено!.. Они и спрашивают: с женами придти, а я вымолвил: какой-де их чорт, ваших глупых баб, братья их не велели звать!»
– Ах, ты дурья порода, да разве так на пир зовут кого?
«Вот, дурья порода!.. я кажись с вами породы одной, чего ругаетеся… вольно же не сказать, что-мол всех надо звать!»
– Поди-им, дура голова, хоть сходи пока в погреб, пива нацеди, да смотри ведра два не более… а мы сами пойдем гостей созывать!
Пошли братья по избам, куда Дурень ходил; простите-де, не вините нас в тон, что дурак вам сказал; мы ему совсем не так приказывали, да что станешь делать, такая голова глупая!
Ну, ради пира да извинения, соседи не долго сердилися; собрались, отправились; пришли все вместе с братьями Дурня; а его, Дурня нет, как нет.
Посадили гостей, стали потчивать, да стали Дурня доискиваться, куда ушел, насилу-насилу вспомнили, что за пивом он послан был. Побежал старший брат в погреб, дверь приперта изнутри; стучит-кричит Дурню: эй! что ты там делаешь? Отпирай скорей!
«Постой, отвечает Дурень из за двери, дай подплыть!»
– Что ты там городишь, голова глупая!.. на чем это ты там плаваешь?
«Да на корыте, спасибо, что было тут, а не то бы беда, хоть захлебывайся!..
Отворил дверь Дурень, смотрит брат! вот штука!.. и впрямь, точно море разливанное: яма пивом полнехонька, а Дурень в корыте разъезжает по нем, да покатывается сосмеху.
– Ах, ты злодей бессовестный!.. что ты это наделал, для чего ты это пиво-то выпустил?..
«Рад бы не выпустить, да как же быть: собака проклятая, распрострели ее, виновата все: стала в твориле, застит мне, мешает пиво цедить, я отгонял-отгонял, слов не слушает, я и кинул затычкою, что в руках держал, заткнуть стало печем, а пиво течет… я метаться туда-сюда, а уж мне по ворот!.. увидал я корыто, вскочил в него…. да видя, что пиво в бочку не нальешь опять, припер дверь, да с горя и ну кататься по нем!.. Чтож делать, хоть и жалко да покрайности повеселить себя довелось!»
Уж не знаю, чем братья угощали гостей и как они разделались с Дурнем за пиво; а только, по этому случаю, с тех пор видите и повелась пословица, что с дураком пива не сваришь!
Долго ли нет ли, а только жил Дурень благополучно с своей глупостью, и может быть ему бы так век свековать; да случись к этому такое дело: напади на него блажь: по свету пуститься странствовать, людей повидать и себя показать. Он наслушался, что вишь это куда хорошо, кто обошел края небывалые, и хоть бы ума в нем не было, хотя бы воротился таким же олухом, как и отправился, а все ему люди дивоваться будут: в чужой-де земле побывал, разных-де див повидал; видел такую сторону иностранную, где всякий простой мужик умеет говорить на иностранный лад, еще иногда и лучше, чем иные бояра у нас! Вот таких-то речей, Дурень наслушавшись и сам вздумал идти странствовать по белу свету.
Не далеко же и ушел.
Блудил-блудил по полям и по лесу, дошел до города какого-то да как увидел его церкви каменные да домы высокие с тесовыми крышами, с трубами кирпичными, так и всплеснул Дурень руками от радости: ну, пришел-де в землю иностранную!..
Подшел к городу, стоит избушка писаная, полосатая; вышел из неё служивый и спрашивает: кто ты такой? откудова?
Дурень отвечает не смутившися: «По-моему я свой, а по-вашему иностранный человек.»
– А коль ты иностранный, то пойдем к начальнику, он в нашем городе только один и умеет с иностранными раздобарывать.
Пришли к начальнику.
– Какой ты иностранный, говорит начальник, ты просто мужик нечесаный!. Покажи, где твой вид?
«Да вот вид на мне, отвечал Дурень, я и в нашей стороне таков видом был, и к вам пришел вид не переменил.»
– Что с дураком толковать, сказал начальник, может он плут, бродяга какой; отведи его к судье, пусть тот его порядком допросится.
Дурень и к судье пошел; пришел, встал, оправился; судья давай его порядком допрашивать…
– Чей ты такой?
«Иностранный,» говорит.
– Какой иностранный, из какой стороны?
«Да из неблизкой: дней пять шел, стало из далека.»
Зачал судья спрашивать Дурня вид его, Дурень ничего не знает, не понимает; ладит одно, что он иностранный человек и только.
– Из какой же ты стороны пришел, где ты жил?
«Где, вестимо пришел из нашей деревни, так в своей семье проживал.
– Как велика ваша семья?
А Дурень не сумел трех перечесть и вымолвил: а нас всего семь братов, батюшка пятый да я четвертый!»
– Как тебя зовут?
«Матушка звала Демкой, а батюшка дураком называл, так уж не знаю заведомо, как лучше оно.»
Толковали с Дурнем, билися, допытывались, переспрашивали, Дурень стал на одном, хоть кол на голове теши, больше-де не умею сказать.
Посмотрел на него Судья, оглядел с нот до головы; видит что парень и взрачен и дурачен; Вынул судья из кармана тавлинку кованую, понюхал табаку из неё, взглянул еще раз на Демку упрямого да и вымолвил:
– Ну, что с ним толковать? записать его Дурня непомнящим родства, да назвать Дурындою!
Вот от чего он Демка и стал зваться безродным Дурнем Дурындою.
Говорят, что будто ему Дурню опять повезло, что вишь он портняжить стал: боярские кафтаны чужими руками выкраивать, не умея сам и зипуна состебать; и вывеску вишь повесил во всю улицу; да как это кажется не может быть, то уж нечего такие речи и пересказывать; а надо только рукой махнуть, да и сказать, что кончено.
Конец третьей части