Искушение Ксилары. Книга первая
- -
- 100%
- +
Кареты поравнялись, и их кучеры, по негласному соглашению, замедлили ход. Незнакомка сделала изящный, почти невесомый жест рукой в перчатке, приветствуя Ксилару.
– Леди де Винэр! Какая неожиданная и приятная встреча! – ее голос был высоким, мелодичным, но в его переливах слышалась фальшивая нота, как у слишком туго натянутой струны.
Ксилара почувствовала, как у нее перехватывает дыхание. Вот оно. Первый тест. Она кивнула, стараясь, чтобы улыбка выглядела естественной.
– Я слышала, вы поправляетесь после вашего… падения, – продолжила незнакомка, и ее глаза, быстрые, как у ящерицы, скользнули по Ксиларе с ног до головы, оценивая каждый шов, каждую складку на платье. – Выглядите вы, надо сказать, потрясающе. Прямо-таки цветуще. Будто и не было этого неприятного инцидента. Это так… вдохновляет.
В словах были комплименты, но произнесены они были с такой сладкой ядовитостью, что Ксилару передернуло. Это был классический удар ниже пояса, прикрытый шелком и учтивостью. Намек на то, что падение могло быть не просто несчастным случаем, и удивление, что она вообще способна так хорошо выглядеть.
Так, Маша, не паникуй. Вспомни, как твоя коллега Людка на совещании говорила: «О, Маш, какой отчет! Прямо как у профессионала!», имея в виду, что обычно ты делаешь все через жопу. Юмор, черный и циничный, снова пришел на помощь.
– Вы слишком добры, леди… – Ксилара сделала искусственную паузу, надеясь, что та назовет себя.
– Изабелла. Изабелла фон Лейстер. Но, конечно, вы могли и забыть, после всего пережитого, – женщина улыбнулась, обнажив ровные белые зубы. Ее имя прозвучало как щелчок бича. Фон Лейстер – один из старейших и влиятельнейших родов, соперничающий с фон Даркбисами. Барон Вартус вкратце упоминал их, предупреждая быть осторожнее. – Я просто не могу не отметить ваше платье. Такой смелый цвет для дневной прогулки. Фиалка… Это же символ скромности, не так ли? Как иронично.
Еще один укол. На этот раз в ее вкус и умение соблюдать неписаные правила. Ксилара почувствовала, как по щекам разливается краска. Гнев закипал внутри, но она сжала ридикюль так, что костяшки побелели.
– Ирония – причуда толкователей, леди Изабелла, – ответила она, стараясь, чтобы ее голос звучал томно и равнодушно, как у оригинальной Ксилары в ее воспоминаниях. – Я же просто люблю этот цвет. А скромность… – она сделала небольшую паузу, глядя прямо в насмешливые глаза соперницы, – …часто путают со скудостью воображения.
Глаза Изабеллы сверкнули на мгновение, но ее улыбка не дрогнула. Прозвучавший ответ был неожиданно острым для тихой, скромной девицы де Винэр.
– О, я вижу, падение не только не повредило вашу внешность, но и… отточило ум, – не сдавалась Изабелла. – Как занимательно. Надеюсь, вы сохраните эту живость при дворе. Герцог Кэлан, говорят, ценит не только красоту, но и… сообразительность в своих фаворитках.
Это была уже откровенная атака. Намек на то, что Ксилара – не более чем потенциальная фаворитка, и что ее ум – всего лишь приправа к внешности. Ксилара почувствовала, как сжимается сердце. Этот разговор был минным полем, и каждое ее слово могло оказаться роковым.
– Мне кажется, слухи часто опережают события и искажают факты, – парировала она, чувствуя, как сил уходит. – А строить предположения о вкусах его сиятельства – и вовсе дело неблагодарное. Приятного дня, леди Изабелла.
Она кивнула кучеру, и тот, поняв жест, слегка стегнул лошадей. Карета тронулась, оставляя позади улыбающееся, но полное злорадства лицо соперницы.
Ксилара откинулась на спинку сиденья, дрожа всем телом. Ей потребовалось несколько минут, чтобы отдышаться. Это был не просто обмен колкостями. Это была дуэль. Дуэль, где вместо шпаг использовались слова, а раны были невидимы, но оттого не менее болезненны. Изабелла фон Лейстер проверяла ее. Искала слабые места. И, что самое страшное, Ксилара поняла, что каждое ее слово, каждая интонация, каждая реакция будут немедленно проанализированы, разобраны по косточкам и переданы дальше по цепочке сплетен.
Она смотрела на проезжающие мимо величественные фасады, на смеющихся аристократов, на сияющие купола дворца, который теперь казался не символом сказки, а цитаделью врага. Весь этот прекрасный, сияющий мир был гигантской ареной, где шла бесконечная, жестокая война за влияние, богатство и власть. А она, Ксилара де Винэр, была всего лишь новобранцем, брошенным на передовую без оружия и карты местности.
Ощущение было таким же, как в первый день на новой работе, умноженное на тысячу. Тот же страх сказать что-то не то, сделать неверный шаг, выдать свое неведение. Только здесь цена ошибки была не выговор от начальника, а социальная смерть, а возможно, и настоящая.
Карета завершала круг, возвращаясь к особняку де Винэр. Первая публичная выходка подходила к концу. Внешне – безупречно. Внутренне – она была измотана и напугана до полусмерти.
Она поняла главное правило этой игры: она никогда не может быть собой. Никогда не может расслабиться. Каждое ее слово анализируется. Каждый взгляд интерпретируется. Она должна играть роль. Все время. Роль прекрасной, немного загадочной, но покорной судьбе аристократки, чья единственная цель – стать разменной монетой в большой игре.
И как только она это осознала, сияющий Лузарис окончательно превратился для нее в позолоченную тюрьму, а каждое ее будущее появление на публике – в прогулку по острейшему лезвию бритвы. Один неверный шаг – и падение будет куда страшнее, чем с лошади.
Глава 4. Приглашение в Паутину
Прошла неделя. Семь дней, за которые Ксилара научилась скрывать панику за маской холодной отстраненности, есть суп с дюжины ложек, не перепутав их, и узнала по именам с полдюжины самых ядовитых сплетниц Лузариса, включая леди Изабеллу фон Лейстер. Она чувствовала себя актрисой, готовящейся к роли всей жизни, репетирующей каждый жест, каждую интонацию. Ее жизнь превратилась в череду уроков: утренние визиты с бароном Вартусом к тем, кого он называл «полезными знакомыми», послеобеденные прогулки в тех же местах, где гуляла знать, и вечера, проведенные за изучением генеалогических древ основных аристократических родов Олтании. Это было скучно, изматывающе и невыносимо.
Она сидела в будуаре, пытаясь освоить вышивание – занятие, которое она в своем прошлом мире считала пыткой для домохозяек XVIII века. Игла с золотой нитью снова и снова прокалывала тонкий батист, оставляя причудливый, но пока еще корявый узор. Это монотонное действие успокаивало нервы, отвлекая от мыслей о неминуемом будущем. Мыслей о герцоге.
Вдруг по всему особняку пронесся гул, похожий на возбужденный рой пчел. Затем послышались торопливые шаги, за которыми последовал приглушенный, но полный невероятного волнения голос барона Вартуса. Ксилара отложила вышивку, сердце замерло в груди. Что-то случилось.
Дверь в будуар распахнулась, и на пороге возник сам барон. Его обычно бледное лицо пылало румянцем, глаза сияли таким неприкрытым триумфом, что стало почти страшно. В его руке, дрожащей от волнения, он сжимал большой конверт из плотного, кремового пергамента. Конверт был украшен сложной печатью из темно-синего воска, оттиск на которой Ксилара не сразу разглядела, но интуиция подсказала ей, что ничего хорошего это не сулит.
– Ксилара! Дитя мое! Дорогая моя! – барон практически влетел в комнату, и его голос дребезжал от неподдельного восторга. Он был настолько искренним в своем торжестве, что это выглядело жутковато. – Судьба улыбается нам! Нет, не улыбается – она смеется, ликует в наш адрес!
Он протянул ей конверт так, словно это была не бумага, а слиток чистого золота. Ксилара медленно, с нарастающим предчувствием беды, взяла его. Пергамент был тяжелым, приятным на ощупь. Она перевернула его и увидела оттиск печати – стилизованный дракон, сжимающий в лапах молнию. Сердце у нее упало куда-то в ботинки. Она видела этот герб на одной из гравюр в кабинете барона. Фон Даркбис.
– Распечатывай же! Не заставляй старика томиться! – потребовал Вартус, потирая руки.
Пальцы Ксилары плохо слушались, но она все же сломала печать. Внутри лежал лист того же дорогого пергамента, исписанный каллиграфическим почерком черными чернилами с золотой присыпкой. Она пробежала глазами по тексту, и каждая фраза вонзалась в сознание, как отравленная стрела.
«Его Сиятельство, Герцог Кэлан фон Даркбис, оказывает величайшую честь Леди Ксиларе де Винэр, приглашая ее удостоить своим присутствием Королевский Бал в честь дня рождения Его Величества Короля Олтарии, который состоится в Лунном Тронном Зале Королевского Дворца в канун полнолуния…»
Дальше шли подробности о времени, дресс-коде и прочих формальностях, но Ксилара уже не видела текста. Перед глазами поплыли кровавые пятна. Бал. Королевский бал. Тот самый, о котором барон говорил с таким вожделением. И приглашение пришло не просто от двора, а лично от него. От герцога. Это был не просто знак внимания. Это был выстрел, возвещающий начало охоты.
– Ну? Что ты молчишь? – не выдержал барон, выхватывая у нее из рук приглашение. Он зачитал его вслух, растягивая каждое слово, словно смакуя редкое вино. – «…удостоить своим присутствием…» Слышишь? Он лично! Лично приглашает! Ничего подобного с нашим родом еще не случалось! О, я всегда знал, что твоя красота – это дар богов! Теперь он принес свои плоды!
Он ходил по будуару взад-вперед, не в силах сдержать ликования. – Это билет, девочка моя! Билет в высшую лигу! Все эти фон Лейстеры с их закисшими гербами теперь будут кусать локти! Однажды они третировали меня в Совете, а теперь… теперь герцог фон Даркбис лично приглашает мою племянницу на бал! Мою!
Ксилара сидела, не двигаясь, ощущая, как комок ледяного ужаса растет внутри нее, сковывая все тело. Бал. Она видела балы только в фильмах. Танцы, менуэты, полонезы… Она не умела танцевать. Ничего сложнее дискотечных движений под попсу в ночном клубе она не знала. Она представила себя в центре огромного зала, под взглядами сотен пар глаз, и ей стало физически дурно. Она споткнется о собственное платье. Наступит на ногу партнеру. Сделает не тот поворот. И все это под пристальным взглядом герцога, того самого человека, с которым ее судьба, похоже, была уже предрешена.
– Я… я не могу, – прошептала она, и голос ее прозвучал хрипло и чуждо.
Барон остановился как вкопанный. Его сияющее лицо исказилось гримасой непонимания, а затем – гнева. – Что ты несешь? Не можешь? Что значит «не могу»?
– Я не умею танцевать, дядя! – вырвалось у нее, рождая отчаянную, несбыточную надежду. – Я же после падения… я ничего не помню! Все эти па… Я опозорю нас!
Вартус фыркнул, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на жалость, но быстро погасшее, вытесненное холодным расчетом. – Глупости. Ты думаешь, я не подумал об этом? Учитель танцев будет здесь завтра утром. Самый лучший в Лузарисе, маэстро Фабрицио. Он за неделю сделает из деревянной куклы богиню танца. А что до памяти… – он мотнул головой, – …ты просто перенервничала. Все вернется. А если и нет, то ты будешь делать то, что тебе скажут. Ты красива. Этого достаточно, чтобы стоять и выглядеть украшением зала. Но мы будем стремиться к большему.
Ее последняя надежда рухнула с оглушительным треском. Она была загнана в угол.
– Но, дядя… герцог… он… – она не знала, как выразить свой страх, свой ужас перед этим человеком, который видел в ней лишь вещь.
– Он что? – Барон прищурился. – Он могущественен? Богат? Влиятелен? Да, именно так! И он обратил на тебя внимание. Твое дело – это внимание закрепить. Улыбаться, сиять, быть скромной, но не робкой. Позволь ему почувствовать себя охотником, который сам попал в свои же сети. Мужчины, особенно такие, как он, обожают это.
Ее тошнило от этих циничных наставлений. Она чувствовала себя рыбкой, которую учат, как правильно извиваться на крючке, чтобы доставить рыбаку больше удовольствия.
В этот момент в дверь постучали. Вошла Элоди, ее лицо было бледнее обычного, а в руках она держала длинную, узкую шкатулку из черного дерева, инкрустированную перламутром.
– Простите, моя леди, господин барон. Это… только что доставили из дворца герцога.
Барон с жадностью набросился на шкатулку, откинул крышку и замер, издав сдавленный звук, полный благоговения. Внутри, на подушке из черного бархата, лежало ожерелье. Не просто украшение, а шедевр. Тяжелая золотая цепь, с которой свисали капли сапфиров, каждый размером с ее ноготь. Камни были того же оттенка, что и ее глаза, и переливались в свете люстры холодным, завораживающим сиянием. Среди них, как центр композиции, покоился огромный грушевидный сапфир, обрамленный более мелкими бриллиантами.
– Боги… – прошептал барон. – Это состояние. Целое состояние.
Он вынул ожерелье и протянул его Ксиларе. – Надень.
Это был приказ. Она встала, и ее руки дрожали так, что она не могла застегнуть замок. Элоди молча подошла и помогла ей. Холодные камни легли на ее кожу у основания шеи, невероятно тяжелые. Они были красивыми, ослепительными, но их прикосновение вызывало мурашки, словно к шее прикоснулась змея.
Она подошла к зеркалу. Отражение было потрясающим. Девушка в лиловом платье с сапфировыми глазами и таким же сапфировым ожерельем на шее. Идеальное сочетание. Безупречный подарок. Дорогой, изысканный и безжалостный в своем посыле: «Ты отмечена моим вниманием. Ты моя собственность».
– Он даже цвет камней подобрал в тон твоим глазам, – с восхищением прошептал барон, стоя за ее спиной. Его отражение в зеркале улыбалось, довольное и алчное. – Он уже вкладывается в тебя. Это прекрасный знак.
Ксилара смотрела на себя в зеркало, и ей казалось, что тяжелое золотое ожерелье душит ее. Этот подарок был не комплиментом. Это было клеймо. Первая цепь, которая намертво приковывала ее к человеку, которого она боялась больше всего на свете.
– Бал… когда он? – тихо спросила она, уже зная ответ.
– Через неделю, – ответил барон, и его глаза снова засияли. – У нас есть неделя, чтобы превратить тебя в королеву. Не подведи меня, Ксилара. Не подведи наш род.
Он вышел, оставив ее одну с Элоди и с давящей тяжестью сапфиров на шее.
Ксилара стояла перед зеркалом, не в силах оторвать взгляд от своего отражения. Девушка, которую она видела, была прекрасна, как скульптура, вырезанная из льда. Холодная, совершенная и безжизненная. Она подняла руку и дотронулась до холодных камней. Они были гладкими и неумолимыми, как судьба, что над ней сгущалась.
Бал. Герцог. Приглашение, которое было похоже на объявление войны ее старой, хрупкой личности. Внутри нее боролись два чувства: леденящий душу страх и странное, щемящее любопытство. Что она будет чувствовать, оказавшись рядом с ним? Вспомнит ли что-то? Или ее охватит тот же неконтролируемый ужас?
Она сжала в кулак подол платья. Паника отступала, сменяясь холодной, твердой решимостью. Она не знала, как танцевать. Не знала, как вести себя с герцогом. Но она знала, как выживать. А сейчас это было единственное, что имело значение. Она посмотрела в глаза своему отражению.
– Хорошо, – тихо сказала она сама себе. – Игра начинается.
Она была приглашена в паутину. И теперь ей предстояло решить – стать ли беспомощной мухой или научиться плести свою собственную нить. Но для начала ей предстояло научиться танцевать, не споткнувшись о собственную тень. Это казалось самой невыполнимой задачей из всех.
Глава 5
День бала наступил с неумолимостью приговора. Солнце только начало клониться к горизонту, окрашивая небо над Лузарисом в нежные персиковые тона, когда в спальню Ксилары ворвался маленький, но невероятно шумный ураган по имени мадемуазель Жозефина.
Жозефина была главной портнихой дома де Винэр, худой, вертлявой женщиной с вечно испуганными глазами и пальцами, быстрыми и цепкими, как у паука. За ней, словно утята за матерью, следовали две ее помощницы, несшие на вытянутых руках нечто, завернутое в холсты из тончайшего шелка. Воздух в комнате мгновенно наполнился ароматом дорогих духов, лаванды и возбужденной французской речи, которую Жозефина щебетала, не умолкая.
– Леди Ксилара! Восхитительное утро! Нет, уже вечер! Боже, как летит время! Мы должны начинать, каждая минута на счету! Элоди, вода для умывания! Ароматические масла! Мы должны подготовить холст, прежде чем наносить шедевр!
Ксилару, только что проснувшуюся и все еще пытавшуюся отделить остатки снов Маши от суровой реальности Ксилары, этот вихрь едва не сбил с ног. Едва успев умыться, она была усажена на табурет в центре комнаты, и ритуал начался.
Сначала ее тело растирали ароматными маслами с запахом жасмина и сандала. Прикосновения рук служанок были безличными, профессиональными. Они обрабатывали ее кожу, как дорогую кожу для переплета, выравнивая, смягчая, придавая блеск. Ксилара закрыла глаза, позволяя им это делать, и мысленно перенеслась в свою старую ванную комнату. Прохладный кафель, струйка воды из слегка подтекающего крана, запах самого дешевого геля для душа с ароматом клубники и простой, потертый халат. Такая тоска вдруг сжала ее сердце, что она едва не всхлипнула. О, за что? За что она променяла ту простую, понятную жизнь на этот цирк с конями?
– Теперь белье! – возвестила Жозефина, и ее голос вернул Ксилару в настоящее.
Ее облачили в нижнее белье, которое было произведением искусства и орудием пытки одновременно. Шелковые панталоны, такие тонкие, что сквозь них читалась каждая линия тела. Несколько нижних юбок из разной ткани – одна для объема, другая для мягкости, третья, чтобы верхняя не мялась. И снова корсет. На этот раз он был не просто жестким, а поистине садистским. Его внутреннюю сторону для прочности прошили тонкими стальными пластинами.
– Господи, Жозефина, вы хотите меня убить? – выдохнула Ксилара, когда портниха лично, с помощью Элоди, принялась затягивать шнуровку.
– Красота, мадемуазель, требует жертв! – парировала та, вкладывая в рывок всю силу своих худых рук. – Чтобы лепить идеальную статую, нужен жесткий каркас! Дышите! И не выдыхайте до конца вечера!
Грудь приподнялась и округлилась, талия стала неестественно тонкой, дыхание превратилось в короткие, поверхностные вздохи. Ксилара ловила воздух, глядя на себя в зеркало. Ее тело было уже не ее. Оно стало основой, манекеном. Она чувствовала себя товаром, который упаковывают для выставки на самую дорогую полку.
– А теперь… главное! – Жозефина захлопала в ладоши, и ее помощницы с почти религиозным благоговением развернули холсты.
Платье.
Ксилара замерла. Она видела его эскизы, но реальность превзошла все ожидания. Оно было сшито из ткани цвета ночной грозы – глубокого фиолетово-синего бархата, который на свету отливал почти черным. Рукава от плеча до локтя были узкими, облегающими, расшитыми серебряными нитями в виде завитков, напоминающих ветви спящего дерева. А от локтя они взрывались водопадом черного кружева, такого тонкого и ажурного, что он казался дымкой, сотканной из теней. Лиф был глубоко вырезан, обрамляя то, что так старательно выставил напоказ корсет. Но главным чудом была юбка. Она была не просто пышной. Она была архитектурным сооружением. Бархат, ниспадая тяжелыми складками, был усыпан вышитыми серебром звездами и крошечными кристаллами Сваровски, которые должны были ловить свет тысячи свечей. Сзади к талии крепился длинный, в пол, шлейф из того же бархата, подбитый серебряным шелком.
– Это… это слишком, – прошептала Ксилара.
– Для герцога фон Даркбиса ничего не может быть слишком! – возразила Жозефина. – Он ценит роскошь. И он должен видеть, что его инвестиция… то есть, его избранница, стоит таких затрат!
Процесс облачения в этот шедевр был сродни сложной хирургической операции. Платье было таким тяжелым, что Ксиларе понадобилась поддержка двух помощниц, чтобы просто в него войти. Ткань была прохладной и невероятно приятной на ощупь, но ее вес давил на плечи, напоминая о бремени, которое ей предстояло нести. Жозефина бегала вокруг нее, поправляя каждую складочку, каждую ниточку, закалывая что-то булавками, пришпиливая, подтягивая.
– Идеально! Абсолютно идеально! – бормотала она, отступая на шаг, чтобы полюбоваться своим творением. – Вы – шедевр, мадемуазель! Холст, возможно, был бледноват, но работа… работа великолепна!
Ксилара посмотрела в зеркало. И снова не узнала себя. Из-под кружевных волн рукавов выходили ее бледные, почти прозрачные руки. Грудь, приподнятая корсетом, дышала тяжело и прерывисто. Талия казалась такой хрупкой, что ее, казалось, можно было переломить двумя пальцами. А бархат и серебро делали ее фигуру монументальной, величественной. Это было противоречие, воплощенное в ткани: хрупкость и сила, невинность и соблазн. Она была живым артефактом, созданным для искушения.
– Теперь волосы и макияж! Время не ждет! – снова засуетилась Жозефина.
Ее усадили за туалетный столик. Одна из помощниц принялась за ее лицо. Кисточки, пуховки, баночки с кремами и пудрами. Легкими движениями ей выровняли тон, подчеркнули скулы, нанесли на веки тени с мелкой серебряной искрой. Губы подкрасили помадой оттенка спелой вишни, чтобы контрастировать с бледностью кожи и холодной синевой платья. Она сидела с закрытыми глазами, и ей снова вспомнилось ее отражение в зеркале офисного туалета – уставшее лицо, подведенное за пять минут перед монитором, блеклая помада, которую она стирала, выпивая кофе.
Потом за ее волосы принялась Элоди. Девушка работала молча и сосредоточенно. Часть волос она заплела в сложную корону на затылке, вплетая в нее тонкую серебряную нить с такими же крошечными фиолетовыми каменьями, как на платье. Остальные волны она оставила спадать по спине, завив их в крупные локоны. Прическа была одновременно строгой и чувственной, обнажая шею и подчеркивая линию плеч.
– Теперь… украшения, – сказала Элоди тихо, и в ее голосе прозвучала какая-то странная нота.
Она поднесла к зеркалу ту самую шкатулку от герцога. Сапфировое ожерелье лежало на черном бархате, холодное и зловещее. Ксилара смотрела на него, как кролик на удава. Надеть это – значило окончательно надеть на себя ярмо. Признать свою принадлежность.
– Вы должны, – без всякого выражения произнесла Элоди, прочитав ее колебания в зеркале.
Ксилара кивнула, не в силах вымолвить слово. Девушка застегнула тяжелое ожерелье на ее шее. Камни лежали холодной, невыносимой тяжестью, их граненые поверхности впивались в кожу. Они были того же оттенка, что и ее глаза, и, глядя в зеркало, она видела, как ее собственный взгляд отражается в синих глубинах сапфиров – испуганный и пойманный в ловушку.
Жозефина ахнула от восторга. – Да! Вот теперь закончено! Совершенство!
В дверь постучали. Вошел барон Вартус. Он был одет в свой лучший парадный камзол, расшитый серебряными нитями, и его лицо сияло неподдельной гордостью коллекционера, нашедшего редчайший экспонат. Он остановился на пороге и несколько секунд молча разглядывал Ксилару.
– Восхитительно, – наконец выдавил он, и его голос дрогнул от настоящего, неприкрытого волнения. – Ты… ты выглядишь на целое состояние, дорогая моя. Герцог не устоит. Не может устоять.
Он подошел ближе, и его пальцы, холодные и влажные, коснулись сапфиров на ее шее. – Он прислал это. Он уже считает тебя своей. Помни это. Играй по его правилам. Позволь ему чувствовать себя победителем.
Ксилара смотрела на его отражение в зеркале, на его алчные, сияющие глаза, и чувствовала, как последние остатки ее воли тают, как лед под горячим дыханием. Она была полностью упакована. Подготовлена. Оценена. Готова к продаже.
– Карета подана, – доложил слуга, появившись в дверях.
Барон протянул ей руку. – Пойдем, моя прекрасная инвестиция. Настал твой звездный час.
Ксилара медленно поднялась. Платье тянуло ее вниз своей тяжестью, корсет сдавливал ребра, ожерелье душило. Она сделала шаг, потом другой. Ее отражение в зеркале двигалось вместе с ней – прекрасное, безжизненное изваяние в обрамлении бархата и сапфиров.
Она шла навстречу своей судьбе, чувствуя себя не женщиной, а дорогим товаром, который тщательно упаковали и теперь везут на самую главную ярмарку тщеславия под названием «королевский бал». И где-то глубоко внутри, под слоями шелка, бархата и страха, теплилась крошечная, едва живая искорка – воспоминание о простой пижаме и чашке кофе, которые были для нее большей роскошью, чем все эти сапфиры мира.
Глава 6. Зал Тысячи Свечей
Карета, подъезжая к Королевскому дворцу, двигалась все медленнее, пока окончательно не влилась в вереницу таких же сверкающих экипажей, медленно ползущих к главному входу. За окном мелькали огни факелов, освещавшие лица гвардейцев в парадных доспехах, застывших с неподвижностью статуй. Шум толпы, ожидавшей зрелища, доносился приглушенным гулом, словно отдаленный прибой.
Ксилара сидела, сжимая в руках веер, который Элоди вручила ей в последнюю минуту – из черного кружева и перламутра, чтобы соответствовать наряду. Каждый нерв в ее теле был натянут до предела. Она слышала, как барон Вартус, сидевший напротив, нервно постукивал пальцами по ручке трости. Его возбуждение было осязаемым, как запах пота.