Одежда для души. Рассказы для всех
- -
- 100%
- +
Словно сказала:
«Я тоже, между прочим, работаю! Если вы этого не видите, это не значит, что этого нет!» – И, прямо как обиженная, ушла.
Переглянулись мы. Минут пять потрясённо молчали. Никак не могли понять… Откуда она только про наш разговор узнала? Даже если бы человеческую речь понимала… В трапезной её всё равно не было! Значит, Господь открыл? То, что далеко не со всяким монахом, будь он великим молитвенником, постником и даже в великой схиме, бывает! А что удивительного… Ведь Духом Святым вся земля живится! Стоит ли после этого говорить, что как была эта монастырская кошка у нас, так и осталась!
Да, кстати… Тебе случайно в келью котёнок красивый не нужен?..
Добрый век
А вот что однажды в северном женском монастыре было. Там тоже не знали, что делать. Только уже не с кошкой. А – с коровой! Точнее, знали… Да всё оттягивали и оттягивали этот страшный момент! Но, как говорится, сколько ниточка ни тянись, а конец всё равно виден.
Давала коровка молочко. А тут совсем состарилась. И – перестала. Что с ней, такой, оставалось делать? Известно что… Договориться с машиной. Отвезти на мясокомбинат. И… Ох, как вздыхали в коровнике, дожидаясь, когда приедет эта машина сестры… Даже заплакали. Сначала самые жалостливые, а потом…
Кто-то вдруг воскликнул:
«Смотрите! Смотрите!»
Оглянулись на корову. А та – плачет. Слёзы тяжёлые, крупные… Тут уж тогда заплакали… Верней, зарыдали все! И как замашут руками на водителя приехавшей машины. Тот, ничего не успев понять, поторопился уехать с пустым кузовом восвояси.
Так и осталась коровка доживать свой век в обители. То она вкусным молоком монахинь утешала. А теперь – они её. Все вместе – сеном. А по отдельности всякими её лакомствами. Кто что после трапезы принесёт украдкой!
Без слов
Всю зиму, несмотря на мороз, оттепели и пургу, шли у нас в монастыре по ночам молебны. Перед чудотворной иконой Пресвятой Богородицы. А тут вдруг весной – посевная, огороды, строительство… Словом, решили отложить молебны до лучших времён. Когда больше сил и времени будет.
А ни сил, ни времени всё равно не хватает. К тому же у одних из братии ни с того ни с сего скорби… У других болезни неожиданно начались… А был у нас в обители большой чёрный терьер. Он прекрасно знал, что собакам вход в храм категорически воспрещён. Ещё щенком мы к этому его приучили. Но тут вдруг зашёл он… Ну, не то чтобы в сам храм – а в иконную лавку. Взял зубами свечу. Принёс. И положил перед нами, возвращающимися поздним вечером с огорода, чтобы скорей отдохнуть. Всё без слов стало ясно. И в эту же ночь были возобновлены молебны.
Вот ведь оно как: даже животные знают – а может, правильней сказать, чувствуют, – когда в монастыре творится молитва!
Трудная служба
Заболела монахиня Е. То ли грипп. То ли просто простуда. На службу ей уже пора. Но всё тело ломит. И такая в каждой клеточке слабость… Нет сил даже встать.
Помысел говорит:
«Полежи, отдохни! Ты же больна! Никто тебя за это не осудит: ни Бог, ни игуменья, ни сёстры…»
Как-то пересилила себя. Кое-как поднялась… Еле-еле дошла до храма. Как службу отстояла – и сама не поняла. Но достояла до конца. Помолилась. От трапезы, правда, отказалась. А как в келью вернулась, то сразу легла и задремала.
И вдруг видит монахиня во сне – подходит к ней Ангел. И дарит огромный букет цветов.
«За что?»
«За службу Богу!»
Страшная странность
Однажды к нам в монастырь приехал паломник. Походил по обители. Зашёл в храм. И вдруг – как заверещал, как захрюкал! И забегал – быстро-быстро так, на носочках. Сразу стало видно – одержимый… Догнали мы его кое-как. Еле-еле втроём держим. Сила в нём такая недюжинная была. А лицо – какое-то треугольное. И глаза – словно две пропасти.
Покропили его святой водой. Помолились над ним. И понемногу пришёл он в себя. Ночь провёл спокойно. Псалтирь над ним почитали. В общем, утром встал совершенно нормальным человеком. Но вот что странно. Точнее – страшно!
Спрашиваем у него:
– Ты хоть знаешь, что́ вчера с тобой было? Тебе на отчитку надо!
А он вдруг спокойно так:
– Да, знаю! И не нужны мне никакие отчитки!
– Как это не нужны? Ведь в тебе же – нечистый дух!
Всё мы ожидали услышать. И как это у него началось. И как ему трудно бороться с этим.
Но только не это:
– А он меня вполне устраивает! – невозмутимо пожал плечами паломник. – Мне с ним легко. И – выгодно. Всё, что хочу, подаёт!
Действительно странно и страшно было нам видеть человека, который осознанно держит в себе беса! Впрочем, если хорошенько задуматься, а один ли такой он?
Так, немного побыл он ещё у нас и уехал. Одно только загадкой осталось. Зачем же тогда он по монастырям ездит?.. А впрочем, что тут удивительного?
Не иначе как душа, которая прекрасно знает, что ждёт её в итоге за это, до последнего надеется, что он всё же одумается…
Главный вопрос
– Веришь ли ты в Бога? – спросил меня как-то отец Дамиан.
Прямо сказал. Не ища повода и не подводя осторожно к этому. Он вообще не любит разговоров вокруг да около. Особенно если речь идёт о важном… А тут…
– Да, – без колебаний ответил я.
И тогда он с каким-то особенным – не то чтобы с интересом, а с самым искренним участием в моей судьбе спросил:
– А Богу?
– Да, – на этот раз уже немного подумав, повторил я.
И он сказал:
– В жизни вопросов бесчисленное множество. Но эти – самые главные. На первый, к счастью, многие люди отвечают теперь сразу и не задумываясь. А к ответу на второй нужно в этой жизни ещё подойти. Хочешь знать, как пришёл я?
И, не дожидаясь согласия, – знал, что я жду не дождусь объяснений, – продолжил:
– Был отец игумен монастыря, где я тогда подвизался, во время первой седмицы Великого поста, на Афоне. И приобрёл у одного старца-схимника, который был иконописцем, две иконы. Одна большая, не знаю, какая именно. А вторая, маленькая, – это мне точно известно, потому что и речь-то о ней! – была Иверская. Собрался игумен уже уходить, да вдруг заметил, что на этой иконе на щеке Пресвятой Богородицы не нарисована ранка с капелькой крови. Попросил он старца дописать её. Но тот вдруг подумал. И, вздохнув, сказал:
– Нет. Бери так, как есть. И отдай брату, который прольёт свою кровь за грехи наши…
Вернулся игумен. А дальше… Не буду вдаваться в подробности. Просто не хочется вспоминать их, столь ужасными они были. Скажу лишь, что, как говорится, произошёл несчастный случай. Хотя с духовной точки зрения для меня, наоборот, счастливый!
Словом, на последней седмице Великого Поста попал я в реанимацию. Всё лицо изуродовано – несколько операций. Крови пролилось – не передать сколько. Но выжил. Перевели меня в обычную палату. И вот тут игумен принёс мне эту икону. Рассказал, как приобретал её на Афоне. Что сказал старец. Ушёл.
И тут эта икона вдруг как замироточит!.. Я смотрел на неё сквозь сами собой текущие слёзы и думал, что Господь знает о нас всё и всё делает для нашего вечного спасения. Хотя порой это бывает через немалые земные скорби. Сначала Он провёл меня через одну из таких, преисполненную боли, недоумения, обиды, а затем несказанно образовал, или, говоря монашеским языком, послал великое утешение.
Ведь прямо на моих глазах происходило чудо! А ещё первый раз в жизни было явственное ощущение, что Господь совсем близ – рядом!
«Не бойся, – словно говорил Он. – Я с тобой. Сейчас и всегда!»
И вот тогда я поверил Богу!
Взгляд Христа
Один будущий игумен («Приоткрою маленькую тайну, мой духовный отец», – шепнул отец Дамиан) рассказал мне такую историю.
Был он тогда ещё мирянином. Но уже глубоко верующим человеком. Много лет ходил в храм. Исповедовался, причащался. Молился. Постился. Словом, жил, как и подобает православному человеку. И вот однажды пришёл он в большой торговый центр. Купить что-то. Что именно, он, разумеется, давно позабыл. А вот другое в памяти осталось… Да ещё как!
Сидел там на входе нищий. Грязный, вшивый… Запах такой от него исходил, что люди не то чтобы подходили к нему подать монетку, а, наоборот, брезгливо шарахались в сторону.
Вот и будущий игумен. Поравнялся с нищим… И тот вдруг поднял на него такой до боли знакомый взгляд. Что внутри всё перевернулось.
Протянул руку и сказал:
– Помоги…
Хотел будущий игумен помочь. Но… не смог себя пересилить. Уж слишком грязен и смраден был этот бродяга. В общем, прошёл, как и все, мимо. Вошёл в огромный сверкающий зал. Сделал пару десятков шагов. И только тут вспомнил, где видел эти глаза!
О Господи!.. На одной из самых любимых своих икон – образе Спаса Нерукотворного… Бросился он, едва не сбивая с ног входящих людей, назад. Подбежал к нищему. Встал перед ним на колени. Начал было просить прощения…
Но тот вдруг посмотрел на него мутным взором и хрипло спросил:
– Те чё надо? Иди отсюда!
Это был уже совсем другой человек – простой, опустившийся на самое дно жизни нищий…
Сколько лет миновало с тех пор. Мой духовный отец давно уже игумен. А всё помнит тот, первый взгляд и скорбит оттого, что не успел помочь… нет… оттолкнул просившего его о помощи Христа. Который через любого человека, в любой момент, испытывая нас и для нашего же блага, может попросить о помощи!
Вечная строка
– А вот что было уже лично со мной, – как бы продолжая эту историю, тут же сказал отец Дамиан. – Иду я как-то по площади одного северного города. И вдруг слышу сзади детский голос:
«Дай копеечку!»
Оглянулся. Смотрю: а за мной семенит узбечка в национальной одежде. А вокруг неё – ну прямо целый выводок, не меньше десятка детей! Мал мала меньше.
«Вот понаехали!» – первым делом мелькнула мысль, или, как её правильней назвать, помысл.
Ушёл поскорей от них. А потом как хлестнуло: да что ж это я наделал? С тех пор хожу и ищу – кому бы подать. Однажды у рынка бабушку увидел. Нищая, сразу видно. Сил ладонь перед собой протягивать и то уже нет. Взял я да и выложил ей всё, что у меня только в карманах было. А было, надо сказать, немало.
И такая тут радость была! Причём неизвестно ещё – у кого больше! Сказал это, улыбаясь, отец Дамиан и вдруг вздохнул:
– Но только того случая на площади северного города ничем уже не вычеркнешь из своей жизни…
Живая совесть
Пришёл однажды один мой знакомый священник, курирующий школу, на родительское собрание.
И после того как все всё обсудили и слово было предоставлено ему, спросил:
«Кто верит в то, что есть Царство Небесное?»
Все родители как один, словно их ученики-дети, подняли руки.
«А кто хочет попасть туда?» – продолжал иерей.
Снова, как говорится, лес рук. Все опять подняли.
«Отлично, – словно учитель, одобрил священник и спросил: – А кто из вас туда попадёт?»
И тут… не поднялось ни одной руки. Все ожидали упрёков. Долгих слов назидания.
А священник вдруг с одобрением коротко сказал:
«Слава Богу! Совесть жива. А значит, для каждого из вас – жива и надежда!»
Наше зло
Ополчился на меня как-то в далёком южном монастыре один монах. Да не на один или два дня. А довольно-таки на долгое время. Причём, не столько напрямую, сколько делая это за моей спиной. То есть далеко не всегда правильными и праведными способами. Честно говоря, нет дыма без огня. Порой я и сам своим вспыльчивым характером этому подавал повод.
Но, с другой стороны, насколько мне хорошо известно, я был далеко не первым. И с некоторыми другими, особенно вновь прибывшими, если они делали что-то не то или не так, он поступал так же. А узнал я обо всём вот как. Подошёл ко мне в конце концов тот монах… Видать, совесть замучила. Всё-таки молится, кается!
И так виновато, не поднимая глаз, сказал:
«Прости меня, отец Дамиан! Я тебе столько гадостей сделал.»
Ну что я мог сказать на это в ответ?
«Бог простит, – говорю. – И я прощаю. А вот что касается гадостей… Прости, но это твои гадости. Тебе с ними и оставаться!»
Вздрогнул монах. Видать, всего ожидал, только не этого. Посмотрел на меня так, мол, лучше бы ты меня ударил, чем сказал такое. И, сгорбившись как-то весь, словно и правда под тяжестью неимоверного груза, ушёл.
Жалко мне его стало. Но… что я мог сказать иного? Во-первых, это действительно так. Зло, которое мы причиняем другим, так и остаётся с нами. И нужен немалый подвиг покаяния и искреннего сокрушения сердца, чтобы изгнать его из себя. А во-вторых, в монастырь ведь могли приехать и другие…
Долгий путь
Встретил я недавно отца Дамиана как никогда радостным. Даже – счастливым. В чём дело?
– Представляешь, – сказал он, – подошёл ко мне сейчас один человек. Спросил… Неважно о чём. Главное – вопрос был такой глупый и ненужный (ответ на него находился прямо перед его глазами!), что раньше я в гневе мог бы даже нагрубить ему. А тут без малейшей тени раздражения, даже не задумываясь, подробно всё объяснил, показал. И так хорошо на душе стало сразу! Ведь не обидел человека. То есть поступил с ним по христианской любви, а не по своим прежним греховным навыкам. Причём уже чисто машинально!
Отец Дамиан взглянул на меня своими выразительными глазами и мечтательно посмотрел куда-то, в одному ему ведомую даль:
– Дай Бог, чтобы не только сегодня, но и завтра так было!
И тогда мне стало ясно, какой нелёгкий долгий путь постоянной, с Божией помощью борьбы за спасение своей души, или, по-монашески говоря, духовной брани, пришлось ему пройти за эти годы.
И какой ещё предстоит пройти!
Часть вторая
Благая часть
Бабушка-красавица
Маленький Паша долго не мог понять, и почему это папа с мамой называют бабу Аню «бабушкой-красавицей». Она ведь была совсем старенькая. Седая. Всё лицо в тёмных глубоких морщинах. И даже ходить уже не могла. А только лежала. Почти всё время глядя на большую икону в углу её комнаты, перед которой день и ночь горела лампада.
К тому же она была не просто его бабушкой, а даже – прабабушкой! Так почему?! Наконец, когда он немного подрос, мама ответила на этот вопрос.
– Всё дело в том, – сказала она, – что баба Аня не всегда была такой, какой ты её знаешь.
– А какой? – удивился Паша.
Вместо ответа мама достала из стенки большой семейный фотоальбом. Раскрыла его. И показала на очень старый, пожелтевший от времени снимок, с которого лучезарно улыбалась удивительно милая, юная девушка.
– Смотри!
– Ах, какая красивая! – только и ахнул, увидев её, Паша. – Неужели это наша баба Аня?
– Да, только много-много лет назад, ещё до войны, – подтвердила мама.
– Теперь я понимаю, почему она бабушка-красавица… – прошептал Паша.
Он хотел тут же побежать к бабе Ане и сообщить, что знает, почему все называют её так.
Но мама остановила его.
– Погоди, не мешай ей молиться!
– Ну вот… – насупился Паша. – Как только захочу к ней – всегда нельзя. Она что, всю жизнь, что ли, молится? И на этой фотографии тоже?
– Нет, – вздохнув, покачала головой мама. – Тогда она жила, как все юноши и девушки, – без Бога. То есть не посещала церковь. Не молилась. Даже не носила нательный крест…
– Как это? – удивился Паша.
Насколько он помнил себя, они всегда ходили по воскресеньям с папой и мамой в храм.
И ещё каждый день дома молились – утром и вечером. А крестик у него на крепкой суровой нитке всегда висел на груди. Он даже в ванне его не снимал!
– Вот видишь, к счастью, ты этого даже не понимаешь, – улыбнулась ему мама. – А тогда всё было на так. Хотя баба Аня и была крещена в детстве и молитвам её научили родители, да только в школе она быстро ушла от веры. Словом, стала как все. Или как почти тогда все. То есть думающей только о земном. Но после одного страшного случая раз и навсегда поверила в Бога. Так поверила, что, хотя за это в то время могли очень сурово наказать, крестила, когда она родилась у неё, свою дочку. Папину маму. И воспитала её так, что та крестила папу. А папа – меня и тебя![3]
Всё это так заинтересовало Пашу, что он даже забыл, что хотел бежать к бабушке.
А мама продолжала:
– Однажды, уже во время войны, баба Аня, а тогда – ты сам видишь, какая это была красивая девушка, бежала через открытое поле.
– Зачем? – уточнил Паша.
– Чтобы спрятаться в лесу от фашистов. И надо же было такому случиться – их разведка на мотоцикле, два солдата и офицер, как раз в это время ехала через поле. Они остановились, начали разговаривать…
– И что же бабушка? Спряталась?
– Где? Там не то чтобы дерева – ни одного кустика не было!
– Тогда, значит, побежала обратно?
– Нет, это бы наверняка погубило её! – уверенно возразила мама. – Видя, что они, увлечённые разговором, ещё не заметили её, она что есть сил взмолилась Богу, Пресвятой Богородице и… продолжила свой путь. Пошла прямо на этих фашистов!
– И не побоялась?! – во все глаза глядя на фотографию, воскликнул Паша.
– Это ты как-нибудь спросишь у неё сам, – улыбнулась ему мама. – Она нам с папой только рассказывала, что тогда шла и молилась. Шла-шла… Молилась-молилась… И в конце концов – прошла как бы сквозь них…
– Как это?!
– А вот так – прямо посередине!
– Вот это да…
Паша восторженно покрутил головой. И с нетерпением стал ожидать: когда наконец можно будет войти к его, как это только что выяснилось, необыкновенной бабушке-красавице?
Нет, он не будет мешать ей! Просто посмотрит на неё, спросит – боялась она тогда или нет? А после этого – всегда вместе с ней будет молиться!
Своя рубашка
Всё готов был понять и даже принять (правда, как он сразу предупреждал, со временем!) в Православной вере Леонид Булатников, который в свои пятьдесят лет любил, чтобы его называли просто Лёнькой. Но только не это. То, что Бог прощает на исповеди даже убийц.
– И вообще, где справедливость? – с вызовом вопрошал он. – Согрешит человек. Сходит – покается. И Бог простит его. Это я понимаю. Это всё даже хорошо. Но ведь он опять идёт, и снова делает то же самое. Я знаю много таких!
– А сами вы, – спросил у него однажды приехавший в деревню на похороны близкого родственника, спокойный такой монах, – хотели бы, чтобы Бог простил лично и вас?
– Ой, только давай будем на «ты» и называй меня лучше Лёнькой! – сразу предупредил Леонид. – И, поразмыслив, признался: – Ещё бы! Конечно! Как не хотеть? – Он вообще всегда отличался честностью и справедливостью. А ещё быстрой сообразительностью. Почему с самодовольной усмешкой тут же и сказал: – Но для этого сначала нужно серьёзно согрешить!
– А ты, стало быть, Леонид, никогда не грешил? – согласившись на первое предложение и решительно отказавшись от второго, уточнил монах.
– Ну, по крайней мере, не убивал!
– Допустим, хотя мы ещё вернёмся к этому! – подчёркнуто временно согласился монах. – Ну, а как, скажем, насчёт того, чтобы ругаться матом? Случалось, хоть иногда?
– Почему это иногда? Постоянно! А что здесь такого? – изумился Булатников. – Все в нашем селе ругаются. Даже малые дети. Какой же в том грех?
– Ну, во-первых, у вас не село, а деревня, потому что в ней нет храма, – поправил его монах. – А во-вторых…
И, видя, сколько народу собралось вокруг него, уже не столько Леониду, сколько всем принялся объяснять, что это грех, и великий. И вот почему.
– Мало того что человек оскверняет себя – свою душу и тело, всё окружающее пространство грязными, непотребными словами. Так ведь самое страшное – он ещё и оскорбляет ими Саму Пресвятую Богородицу. Которая, как хорошо известно из давней и современной истории, держит над миром Покров, умоляя Своего Сына – Иисуса Христа смилостивиться, пощадить погрязший в грехах человеческий род. Дать ему ещё время – на покаяние! Страшно даже представить, что будет с нами, если Она хоть на миг опустит его… А ведь именно такое случается с теми, кто оскорбляет Её. Такой человек сразу лишается спасительного заступления Божией Матери и мгновенно становится игрушкой в руках бесов. Он жестоко мучается, невероятно страдает, сам даже не понимая почему. И в конце концов погибает уже здесь, на земле, и затем – навечно!
– Ты, Леонид, стало быть, хочешь этого?
– Бр-рр! – зябко передёрнул плечами Булатников. – Нет, мне такого не надо!
– То есть ты всё же пошёл бы на исповедь, чтобы Господь отпустил тебе этот (я уж не говорю о как минимум сотне других) грех? – глядя ему прямо в глаза, уточнил монах.
– Ну да…
– А если опять сорвёшься?
– Значит, снова пойду! – забыв про своё непримиримое несогласие с тем, что Бог множество раз прощает одни и те же грехи, воскликнул Леонид. Ко всему прочему, он был ещё и на редкость эмоциональным человеком. – Не погибать же, как ты говоришь, здесь и навечно!
– Вот тебе и ответ на твой давний вопрос. О якобы вопиющей несправедливости. А что же касается твоих слов про убийц… Ты что, и правда уверен в том, что сам никогда никого не убивал?
– Да ты что?! – снова взъерошился Леонид.
– Я ничего, – спокойно возразил монах. – А вот ты хорошенько подумай. И вспомни. Вот, к примеру, жена твоя аборты делала?
– Ну, допустим…
– И ты, стало быть, ни при чём?
– Почему это? Раз не возражал и даже порой настаивал – значит, очень даже при чём!
– Вот видишь! А ведь аборт – это самое настоящее убийство. Живого, в отличие от тебя, ещё не крещённого и ни в чём не повинного человека. А не какого-то там ничего не понимающего и не чувствующего зародыша, как говорят об этом сами преступные, то есть делающие аборты, врачи. Но даже допустим, что не было в вашей семье ни одного аборта. Где гарантия, что ты не толкнул однажды ненароком локтем, пробиваясь без очереди в автобус, какого-нибудь слабого, немощного человека? А у того развилась после этого злокачественная опухоль. Из-за чего его давно уже нет на свете.
Леонид подавленно молчал.
– Да что там автобус… – наконец вымолвил он. – И почему ненароком? Я ведь и драться всегда любил. А кулаки у меня, что чугунные гири. И многих уже нет, кого я ими как следует отходил. Откуда мне теперь знать, моя в том вина или нет?
– К счастью, и для таких случаев есть бесконечная Божия милость, – ответил ему монах. – На исповеди мы называем все отягощающие нашу совесть, а значит, и душу грехи. А есть такое таинство, называемое Елеосвящением или Соборованием, в котором отпускаются грехи, совершённые нами по незнанию или неведению!
– Слушай, – обрадовался Булатников, весь так и рванувшись к монаху. – Так отпусти ты мне их прямо сейчас, а?
Но тот остудил его пыл.
– Отпускает грехи Один только Бог! – сказал он. – И потом эти таинства – Исповеди и Соборования – может совершать только священник!
В первое же воскресенье после этой беседы Булатникова видели в храме на исповеди. Потом около его дома однажды около двух часов – на таинство Елеосвящения уходит никак не меньше времени – стояла машина священника. Так что не зря в народе говорят: своя рубашка ближе к телу.
А тут к тому же был, пожалуй, тот самый случай, когда она оказалась необычайно близкой и для души!
Церковная остановка
Зашла Мария Семёновна после получения своей более чем скромной пенсии в храм. Прислонила в иконной лавке к стене трость с подлокотником, на которую опиралась в последнее время из-за больных, а может, уже и слабых от старости ног. Положила на столик, чтобы не мешала, сумочку с паспортом и кошельком, в котором ни много ни мало, а месяц, отказывая себе едва ли не во всём, прожить хватит. Да ещё и родных помянуть. Свечки поставить.
Не спеша – много ведь накопилось за жизнь дорогих сердцу имён – написала записки. О здравии. Об упокоении. Попросила дать ей двенадцать – ровно по числу подсвечников, которое она хорошо знала, – свечек. И – не удержалась – купила себе самые дешёвые, какие только нашлись, бумажные складни.
Посередине Господь Вседержитель. Справа и слева – Пресвятая Богородица и Николай Чудотворец.
С благоговением поцеловала их. Затем вошла в храм. Помолилась. Приложилась к иконам. И, утирая слёзы платочком, вышла на улицу.
Автобусная остановка находилась прямо за воротами, отчего все называли ее Церковной, хотя на самом деле она была до сих пор почему-то Октябрьской. Судя по тому, что никого из людей на ней не было, автобус только что отошёл. Следующий, по расписанию, должен был быть минут через десять. А на самом деле, может, и через полчаса.
Мария Семёновна, сожалея не о своём опоздании, а о том, что не догадалась хоть немного подольше побыть в храме – но откуда она могла знать? – принялась терпеливо ожидать его.