Одежда для души. Рассказы для всех

Каюсь!

Светлой памяти известного композитора и певца Александра Барыкина

Неизвестный певец

Каюсь!

Если от волнения скажу что-то не то или не так… Но постараюсь начать по порядку. Сегодня уже нет той давней традиции, которая существовала в первые века христианства. Когда кающийся выходил на амвон и громко перед всем народом в храме называл все свои грехи. В первую очередь – самые тяжкие. Теперь, наоборот, чтец в то время, когда священник исповедует кающихся, громко читает, чтобы не было слышно ни одного слова…

И вдруг на всю страну прозвучало – громко, звонко, с надрывом и болью, как умел это делать он:

«Каюсь!»

Это был Александр Барыкин. Исполнявший со сцены Кремлёвского дворца песню на стихи, которые, уж признаюсь читателю, я сам, после тяжкого греха, писал на коленях…

Каюсь…

Ровно десять лет назад протоиерей Олег Богданов, благодаря которому вышла самая первая книга моих «взрослых»[4] стихов «Плач по России», сообщил мне из Набережных Челнов, что подарил эту книгу Александру Барыкину, написавшему на них несколько песен. И дал номер его телефона. Я, разумеется, позвонил. В трубке, к моему удивлению, послышался неожиданно тихий, едва слышимый и хрипловатый (я ведь привык к звучным и громким песням Барыкина) голос. Так мы познакомились. И вскоре стали друзьями[5]

А тогда он пригласил меня на своё выступление в концертном зале Храма Христа Спасителя… И сказал, что там подарит мне свой новый диск «Молись, дитя!»[6], в который вошли три песни на мои стихи. Я сказал, что он может использовать также и другие мои стихотворения.

Но Александр умел быть вежливо-категоричным.

– Я не умею писать музыку на готовые тексты, – возразил он. – Исключения очень редкие. Если слова как бы сами становятся песней. Точнее, когда в этом помогает Сам Бог! Как вот и в нашем случае – кажется, получилось…

Получилось, да так, что я сам был свидетелем того, как, слушая одну из этих песен – «Каюсь», – плакали, да что плакали – рыдали люди. Православные… Мусульмане… И вообще далёкие от любой веры.

А сам Александр однажды признался, что это самая лучшая песня, которую он написал и исполнил в своей жизни.

– А как же «Букет» на стихи великого Николая Рубцова? – с недоумением уточнил я.

– Ну, то совсем другое… – задумчиво покачал головой он и уклонился от прямого ответа.

Каюсь…

Потом была наша первая встреча у него дома. Он тогда очень строго постился и подолгу молился. И я, привыкший видеть на телеэкране совсем другого Барыкина, был просто радостно поражён этим. Тем, что вижу перед собой совершенно незнакомого мне певца. А для него само собой разумеющимся было каждое воскресенье и на церковные праздники ходить в храм. Выстаивать все службы. Исповедоваться. Причащаться. Правда, порой старая волна рок-музыки относила его в сторону.

И на очередной мой звонок-поздравление с церковным праздником он с удивлением спрашивал:

– Да? А с каким?

И, помолчав, с огорчением признавался:

– Надо же… Опять ушёл на страну далече…

А потом опять возвращался на духовную родину. С каждым разом всё надольше, прочнее.

Каюсь…

Бывали между нами и размолвки. Точнее, только одна. Во время которой, чтобы, по его мудрому решению (зная мой, да и свой, вспыльчивый характер), нам не расстаться вконец, мы общались исключительно при помощи СМС-сообщений.

Это случилось после того, как он, пригласив известнейших рок-музыкантов страны, записал в студии песню на мои стихи:

С припевом:

Это был тот случай, когда столкнулись две несовместимые вещи: стихи на духовную тему и рок-музыка. И разряда молнии было не миновать. Сам Александр спел свой куплет так, что и придумать нельзя лучше. А вот остальные…

Не в силах изменить манеру своего пения, они так исказили некоторые слова, что те стали близки к кощунству для уха православного человека. И в конце песни с полминуты, под рожок, вообще слышалось нечто похожее на языческое камлание…

Саша в этом пусть и не сразу, но был тоже согласен со мной. Но не мог, особенно поначалу, и не защищать интересов своих музыкальных коллег.

– Ведь они же старались изо всех сил и сделали всё, что смогли! Тоже радели о России! – с болью в голосе теперь уже не пел, а говорил он.

Каюсь…

После этого, к счастью, очень короткого перерыва наши дружеские отношения стали еще более крепкими. Он с присущей ему горячностью планировал переиздать диск «Молись, дитя» и дать мне много… Очень много экземпляров. Разумеется, так же, как это намечал сделать и он, для раздарки.

Но неожиданно позвонил протоиерей Олег и сказал:

– Александр Барыкин в реанимации. Что-то с сердцем. Молись…

Сколько же священников и монахов… Сколько православных мирян молилось о нём тогда! Я тут же, через всех знакомых и незнакомых мне людей, принялся разузнавать – где он и что с ним. И с облегчением узнал, что у него только микроинфаркт. То есть не совсем безнадёжное дело. Дал СМС-сообщение:

«Как только придёшь в себя – отзовись!»

И вскоре услышал его голос. Он ещё слабо говорил, что как только выпишется из больницы, сразу же и надолго поедет к себе домой. Приглашал, как всегда, к себе. А потом просто начал засыпать меня длинными эсэмэсками с сочинёнными прямо в больничной палате стихами. Почти в каждом из них он каялся, радовался вновь подаренной ему Господом жизни и говорил о Боге…

О том, что без Него всё – ничто! Это была самая настоящая поэзия. И – как жаль, что в спокойной уверенности, что потом всё это, при встрече, возьму у него в письменном виде, я стёр стихи из памяти телефона, загруженного уже так, что он мог не принять новых сообщений. И не переписал их перед этим сам…

Каюсь…

Потому что вскоре, позвонив ему, я услышал его голос не на фоне тишины его дачного дома, а под перестук вагонных колес.

– Как! Ты в дороге?! – только и ахнул я.

И услышал:

– А что же мне остаётся? Ведь для того, чтобы писать и выпускать главное, в том числе и диск «Молись, дитя», нужно давать концерты, выступать по телевизору и обслуживать корпоративные вечеринки. К тому же мне надо думать о тех, кто работает вместе со мной… И кто ждёт от меня помощи…

То есть до последнего он думал о Главном и о материально зависимых от него людях. А потом был звонок ещё от одного моего друга, который был тоже хорошо знаком с Александром Барыкиным.

Голосом, сразу не предвещавшим ничего хорошего, он трудно и долго произнёс:

– Только что в интернете сообщили: умер Александр Барыкин.

Царство тебе Небесное, Саша!

Каюсь!

От врачей, а также от близких родственников умерших людей я слышал, что, каким бы тяжёлым ни был больной, в последние часы или мгновения (кому уж как сподобит Господь) у него внезапно начинается облегчение и просветление. Даже глухие иногда начинают слышать. А немые говорить.

Конечно, такое случается не со всеми… А по особому Промыслу Божию. Но так или иначе каждому, кто ещё может (или даже уже не может!) покаяться перед смертью, Бог даёт этот последний спасительный шанс.

А также читал, что святые говорили: кто призовёт в самое последнее мгновение имя Иисуса Христа или Пресвятой Богородицы, тот и будет с ними навечно. Как же бы я хотел, чтобы это было и с Александром Барыкиным. Чтобы в самое последнее мгновение жизни – говорить он тогда, конечно, уже не мог – он смог хотя бы мысленно произнести одно только слово из действительно самой лучшей его песни:

«Каюсь…»

Тропа Богородицы

Квартировал я одно время у одной русской – то есть истинно православной – женщины. В весьма преклонных годах, Марии Семёновны… По вечерам, после очередной всенощной службы, мы с ней нередко долго беседовали за чаем.

На самые разные духовные темы.

Затем, несмотря на то что уже простояла без малого три часа на своих больных ногах в храме, она удалялась в свою крошечную комнатку – большая была предоставлена мне, по давнему неуклонному русскому правилу: «Всё лучшее – гостю!» Где долго читала вечернее правило. Если на следующий день причащалась – Последование ко Святому Причащению со всеми положенными молитвами.

И чуть слышно Мария Семёновна пела акафисты.

Меня всегда поражало, где эта хрупкая старушка черпает для всего этого такие силы.

А главное – откуда в ней такая крепкая вера.

И на мой вопрос – так откуда, она не сразу, но всё же однажды ответила:

– С детства.

И вот что мне рассказала.

Бабушка Марии Семёновны – имя её, в отличие от каждой детали удивительного случая, происшедшего с ней ещё до начала войны, к сожалению, не удержалось в памяти – была верующим, несмотря на страшные гонения тех лет, человеком.

Как верующую её судили и, после отбывания срока наказания, отправили жить на поселение в строго определённое место. В маленькую деревню, затерянную в российских лесах и полях. Где она каждую неделю должна была ходить в город и отмечаться, что никуда не девалась. И вот как-то раз собралась она идти.

Старшие дети – а она не одна, ещё и с детьми жила – стали её отговаривать:

– Матушка, непогода, наверное, будет. Осталась бы дома!..

Дорога-то ведь через поле. Далеко ль до беды?

Но чтобы опять «не сиротить» детей, отдавая их на временное попечение родственникам, она перекрестилась на иконы, предала себя, как всегда и во всём, в волю Божию. И пошла[7]. До города добралась, как теперь говорят, «без проблем», то есть благополучно.

Хотя небо всё хмурилось, хмурилось, грозя близкой метелью, если не сильным бураном. Отметилась. Зашла к дальним родственникам, у которых и жили детки, пока она сидела в тюрьме, а после мытарилась в лагерях. Попила чайку. Отогрелась.

И от мороза, и от ещё более страшного холода, которым каждый раз обжигало её в кабинете управляющего по делам религии. Точней, по борьбе с религией…

Собралась в обратный путь. А родственники тоже стали её отговаривать.

– Куда ты? В такую погоду хозяин собаку из дома не выпустит! Да ещё и на ночь глядя…

Но как она могла оставить на ночь детей одних? Которые, она хорошо это знала, наверняка не уснут, пока не вернётся мать. К тому же гостинчиков в городе, как всегда, для них набрала.

Родственники – даром что дальние, а как на деле, так оказалось, ближе самых близких – добавили к ним что смогли. Она снова перекрестилась на святые иконы. Вручила себя – и тело, и душу – Богу. И пошла.

В городе ещё ничего было. Дома хоть от ветра заслоняли. Да было видно, куда идти. Но в поле… Метель словно дожидалась её здесь. Только тогда разыгралась. И словно сорвавшийся с цепи бешеный пёс, сразу же превратилась в настоящий буран!

Идёт она через поле. Дорога быстро исчезла, изгладилась, становясь единым целым со всем остальным пространством. Снег – целыми пригоршнями в лицо.

Залепляет глаза, слепит. Ветер упирается в грудь, так и норовит сбить с ног. А упадёшь – не встанешь. К тому же почти дочерна стемнело. Неужели и правда погибать придётся?..

Может, следовало прислушаться к советам детей и родственников?

Но как… как она могла не пойти…

И не вернуться сразу?

Нет, совесть её была чиста.

А с чистой совестью, как она хорошо знала от предков, молитва не может быть не услышана Богом.

Тем более от гонимого за веру и погибающего человека.

Взмолилась она что есть сил.

Призвала на помощь Пресвятую Богородицу.

И… что это?

Снежная стена перед ней вдруг расступилась.

Впереди образовалась узкая, но вполне проходимая дорожка.

Ступила она на неё.

А та – ко всему ещё и твёрдая!

Сделала по ней шаг…

Другой…

Вокруг с рёвом и свистом сшибаются огромные снежные клочья.

Слева и справа – белые в темноте стены.

И посередине – тропинка.

А она идёт по ней.

Всё понимает.

Только плачет.

И уже не просит помощи о спасении, а без устали благодарит и благодарит Пресвятую Богородицу.

Так шла она, шла и вышла к самой деревне.

А затем и вошла в свой дом.

Где действительно ждали её готовые не ложиться хоть до утра дети…

– Ну как после этого не поверить? – закончив рассказ, спросила Мария Семёновна. – Да и не только после этого рассказанного мне самой бабушкой чуда, а вообще, в самом детстве живя вместе с ней…

И действительно – как?

Первая учительница

Повела однажды бабушка Марии Семёновны своих внучат в храм, через поле да лес – в город.

Как раз праздник большой был. Не тот, что с красными флагами. И фальшивыми лозунгами на транспарантах. А настоящий – церковный. Школу, разумеется, пришлось пропустить. Потому что была суббота. А в понедельник…

Гневу учительницы, которая узнала обо всём от самой Маши, потому что та с детства была отучена лгать, не было границ.

– На улице – скоро середина двадцатого века, – не то что говорила – кричала она. – А они вздумали в церковь идти! И к кому? К Богу, Которого, как давно доказала наука, нет! А ну-ка, дети, повторяйте за мной: нет, нет, нет!

И всё тычет, тычет пальцем в то место на парте, откуда упрямо сцепившая губы, чтобы не повторять то, что требовала учительница, первоклассница Маша едва успела вынуть свою чернильницу.

Я уже думал, что это конец рассказа.

Но нет.

– Встретилась недавно она мне… – печально вздохнув, вдруг сказала Мария Семёновна. – Моя первая учительница. Разговорились. Из школы она тогда почти сразу ушла. Вскоре после того случая у неё сильно разболелась рука. Кстати, та самая, которой она тыкала тогда в отверстие для чернильницы… Так разболелась, что её у неё отняли. Дали инвалидность. Муж бросил. Дети, едва оперились, тоже отказались с ней жить. Даже в гости к себе не зовут. Как теперь жить, чем? Пыталась я ей объяснить. Но вот беда. Хоть уши есть – да не слышит. Всё кого-то и что-то обвинить в том, что её жизнь не сложилась, хочет. И пошла она дальше. Жалкая. Озлобленная. Одинокая. Без Бога-то каково жить?

Мария Семёновна зябко передёрнула плечами. И, как никогда надолго, ушла в свою комнатку. Наверняка молиться за неё. Пусть и учившую её совсем не тому и не так… Но всё же – свою первую, что там ни говори, учительницу.

Глоток небесной любви

Ехала Валентина в отпуск. К родителям – в Харьков. На работе её отпустили так быстро и неожиданно, что почти не осталось времени на подготовку.

Весь день прошёл в невероятной спешке и суете: покупка билетов, подарков, сбор сумок в дорогу… Она даже поесть не успела.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Монах в священническом сане.

2

Отец Дамиан говорил это так, что у меня даже закралась мысль: а не о своём ли далёком и глубоко раскаянном прошлом он мне рассказывает?

3

Разумеется, в храме, попросив об этом священника. – Примеч. авт.

4

До этого писались и издавались стихи для детей.

5

Тот, кто хоть раз услышит его, сразу познакомится с незнакомым для него Барыкиным.

6

Тот, кто хоть раз услышит его, сразу познакомится с незнакомым для него Барыкиным.

7

Ведь в те годы за любой проступок – а за неявку отметиться и того больше – её могли снова отправить в места ещё более отдалённые.