Сексотрясение. Играй, гормон!

© Николай Ващилин, 2016

ISBN 978-5-4483-4159-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

Я прожил свою жизнь в послевоенном Ленинграде, вновь ставшим Санкт-Петербургом. Рос с рождения 07.04.1947 года с бандитами «Васьки», занимался самбо и дзюдо в одном спортклубе с Вовой Путиным. Подрабатывал в кино каскадёром, освобождаясь от основной работы, ради заработка и встреч – с Володей Высоцким, Василием Шукшиным, Олегом Янковским, Василием Ливановым, Олегом Борисовым, Михаилом Боярским, Никитой Михалковым, Марчелло Мастроянни и другими известными актёрами.

Николай Ващилин

Был проректором по учебной работе всесоюзного института повышения квалификации профтехобразования, позже работал в руководстве компании ТРИТЭ Никиты Михалкова и директором баскетбольного клуба «Спартак». Строил коммунизм на благо советского народа, защитил диссертацию и получил степень кандидата педагогических наук, вёл курс трюковой подготовки в должности доцента Академии театрального искусства /ЛГИТМиК/. Вырастил двоих детей, которые со своей матерью и моей бывшей женой выгнали меня из моего дома после 26 лет совместной жизни. Для меня, православного человека, развод стал настоящей трагедией, но вера в Любовь не прошла и светила мне на жизненном пути до конца. Похоронил, вскормивших меня родителей-фронтовиков. И сегодня вижу, как их, чудом дожившие до этих дней, однополчане, Победители в Великой войне, через 70 лет после Победы, вместо того чтобы давать милостыню щедрой геройской рукою недоучкам и спекулянтам, получают подачки от разжиревших воров. Нравственное воспитание советского человека перешло в безнравственное воспитание россиян, расцвет проституции, наркомании, бандитизма. На всё воля Божия! Но нам дано осмыслить его волю в проявлениях наших поступков. Это я и пытаюсь сделать.

Первая любовь

Наступило первое сентября. Мы собрались в своем классе и расселись по партам. После лета мы не узнавали друг друга. Мальчишки заострились чертами лиц и мерялись бицепсами. Девчонки округлились и мы, переглядываясь, оценивали их разросшиеся формы. Я снова сел у окна, в которое, как и семь лет назад, заглядывался на ветки клёна. Сквозь листву виднелось окошечко моего родного подвала, где прошло мое детство. Теперь мы жили в другой, большой и красивой комнате на Второй линии, д. 31 у Большого проспекта. Я смотрел на ветви клёна и уплывал в воспоминаниях о лете, проведенном в родной деревне Барсаново, в Пушкинских горах, в Псково-Печерском монастыре.

Учебный год начался с сенсации. Наша классная оторва, второгодница Томка Рысьева пришла в школу в немыслимой кофточке, облегающей ее выпирающую грудь и бедра, и объяснила это тем, что ее мать пьёт и не купила ей новую школьную форму, а в старую она не влезает. Учителя сочли довод основательным, но на всякий случай повели ее в медицинский кабинет. Многие видели Томку со взрослой шпаной. Кто-то из наших побежал подслушать и прилетел молнией обратно с выпученными глазами:

– Рысьева беременна – разнеслось громом по классу.

Эльмира Львовна пришла в класс озабоченная и сказала встревожено

– Тамара заболела.

Все захихикали.

– Это не эпидемия? – съязвил я в своем стиле.

– Не знаю.

Школа наша была семилетняя, то есть мы теперь стали выпускниками и на всех прочих учащихся смотрели свысока. Главной темой всех школьных предметов стала любовь. На естествознании мы усваивали способы размножения млекопитающих и с улыбкой вспоминали наивных гусениц и бабочек. Мы осознали, что опыление друг другом растений – это не что иное, как половая жизнь деревьев и цветов, что оплодотворение молокой рыбьей икры – это вообще половое извращение. Алгебраические двучлены и трехчлены вызывали хохот класса и тоже предназначались, по нашему мнению, для размножения всяких математических глупостей. Химические реакции между кислотой и щелочью приводили к выпадению двусмысленного осадка в виде солевого потомства. А на уроках литературы, обсуждая взаимоотношения Татьяны Лариной и Евгения Онегина Ирина Ивановна Добрынина сама каталась с нами от хохота.

Каждый старался сострить по поводу множественных любовных ситуаций героев, изучаемых произведений. Наш классный руководитель, Эльмира Львовна Вассерман, дала мне почитать журнал с новомодным романом Джерома Дэвида Сэлинджера «Над пропастью во ржи» и с неподдельным интересом заглядывала мне в глаза, обсуждая поступки героя Холдена Колфилда в отеле провинциального американского городка. Откуда ей было знать, что обо всем этом с нами много лет тому назад, в первом классе, нравоучительно и подробно беседовали паханы во дворе. И не только беседовали, но и проводили практические занятия. Где ей было знать, что еще в четвертом классе мы протирали до дыр штаны, в двадцатый раз пересматривая «Возраст любви» и оценивая несравненные ножки Лолиты Торес, и что уже тогда догадывались, что это так льнет Аксинья к Григорию, а тот из-за этого даже бросил свою жену Наташу в глубокую и холодную воду Тихого Дона.

Где ей было знать, что наш дворовый дружок, Борька Волкович, подсмотрев, чем занимается с любовником его мать, красавица Нона, в деталях рассказывал нам технологию секса. Сэлинджера нужно было читать быстро и я, экономя время, читал ночью с фонариком. Маму заинтересовала такая моя увлеченность и, почитав книгу, она чуть не упала в обморок.

На новый год папа достал мне билет на Елку во Дворец работников искусств на Невском, 86. Я ходил туда на Елку в прошлом году и получил от Деда Мороза подарок, который съел по дороге домой в автобусе №44. На этот раз Дед Мороз устроил танцы в Греческой гостиной. Когда кларнет запел мелодию «Маленький цветок», все бросились танцевать. Даже Дед Мороз со снегурочкой. Я выцелил модную красотку и уже было решился сделать шаг ей навстречу, как из-за колонны выскочил чумазый паренек в стоптанных ботинках и она повисла у него на шее. Они пропрыгали мимо меня, изображая модный танец «трясучка», слившись в пылу своих чувств.

После зимних каникул в нашем классе появилась новенькая. Ее звали Рита. Когда директор Свирина вошла с ней, в классе повисла мертвая тишина. Было слышно, как за окном падает снег.

– Вот, ребята, познакомьтесь. Это Рита. Она приехала из Семипалатинска. Будет учиться в вашем классе. Помогите ей почувствовать себя, как дома.

Девочки замерли от зависти. Мальчики не знали, что такое бывает настоящим. Она была красива. Черные косы, голубые глаза, прямой нос, очень гордое, но доброе лицо, высокая грудь не по годам и, не в пример нашим девочкам, тонкая талия. Её красивые длинные ноги плавно переходили в округлые бедра. Эльмира Львовна перехватила мой взгляд.

– Садись сюда, Рита, – показала Эльмира Львовна свободное место за моей партой. Так была решена моя судьба. Я влюбился сразу и очень сильно. Так сильно, что перестал шутить и ерничать на уроках.

– Что-то давно мы не слышали шуток нашего Коли. Иди Коля к доске, прочитай нам Маяковского. Понравилась тебе его поэма о Ленине.

– Нет.

– Вот как? А всем нравиться.

– Я не все.

– А что тебе, конкретно, не нравиться?

– Мне не нравиться, что он застрелился из-за женщины.

– А ты бы из-за любимой женщины не застрелился?

Весь класс обернулся и посмотрел на Риту.

– Самоубийство – это смертный грех, – сказал я.

– В комсомоле этому не учат, Коля.

– А я еще не комсомолец.

– Плохо.

Зазвенел звонок и спас меня, а то бы я вылез из кожи.

На физкультуре мы занимались гимнастикой на брусьях и кольцах. Форма у девчонок – трикотажные майки и трусы-фонарики были предметом постоянных насмешек. А особенно теперь, когда у них все торчало во все стороны и провоцировало нас чего-нибудь потрогать.

Виктор Иванович сам был гимнастом и ловко показывал нам упражнения. Потом назначал помощника, который с ним подстраховывал того, кто прыгал через «козла» или висел на кольцах. Я у него был в почете, потому что по его совету уже второй год занимался баскетболом в районной спортшколе. Мы стояли с ним по разные стороны мата и ловили тех кто, перепрыгнув через «козла» с подкидного мостика, как бомба приземлялся на мат. Когда в очередном прыжке Рита зацепилась и, потеряв равновесие, летела на нас вниз головой, он ловко подскочил и, нечаянно схватив ее за грудь, удержал от падения. Длилось это долю секунды. Все пошло своим чередом и никто ничего не заметил. У меня же вылезли глаза и скрипнули зубы так, что Виктор Иванович инстинктивно отпрыгнул в сторону.

– Что ты, Коля?

Я выбежал из зала и на урок больше не вернулся. Мне казалось, что тронули мое. Тронули у всех на глазах то, что вообще трогать никто не имеет права. Кроме меня.

Риту все оберегали и старались ей помочь. Оказалось, что у нее погиб папа и они с мамой приехали в Ленинград к своим родственникам. Отец Риты был военным. Думаю, что специально из-за нее Эльвира Львовна затеяла экскурсию в Эрмитаж. Мы туда давно не ходили. В седьмом классе нужно было ходить в театр. Особенно на спектакли, которые хоть как-то касались школьной программы. Тоска зеленая. Но в Эрмитаж я пошел. Конечно из-за Риты. Мне хотелось все время быть с ней рядом. Кстати с моей парты она пересела к Маринке Ерёменко. Они с ней подружились. И потом она устала от насмешек и косых взглядов. Я иногда провожал ее до дома, иногда мы гуляли по набережным Невы с Эльмирой Львовной и ребятами из других её классов, где она вела немецкий язык.

В Эрмитаже экскурсовод «вытягивала кишки» своим нудным толкованием живописных полотен. Я не заметил, как мы очутились в зале Рубенса перед «Союзом Земли и Воды». Тетя начала заливать про аллегории, о которых я не мог слышать с первого класса. Все внимали и следили за рукой, а я не знал, куда спрятать свои глаза, чтобы не видеть обнаженных тел мужчины и женщины в присутствии Риты. Хотя один приходил сюда часто и сверлил картину глазами до дыр. А потом под одеялом представлял себя на его месте. Рита заметила мое смущение и хитро улыбнулась. Когда они пошли к Рембрандту, я ушел к импрессионистам разглядывать шарады Пикассо. Встретились мы на улице, и пошли по набережным вдоль Невы, рассуждая о живописи и нашей будущей счастливой жизни.

Первого февраля, начав поготовку к празднованию Дня советской армии, наши неугомонные учителя организовали поход на Сенную площадь с целью патриотического воспитания. Весь город собрался там посмотреть на мастерство наших подрывников, собиравшихся произвести в центре города уникальный взрыв без осколков. Расчищали место для станции метро.

Я как-то упустил из виду, что именно взорвали, а когда понял, внутри стало холодно. Взорвали церковь Спаса на Сенной. Красивая, стройная она возвышалась в углу площади, приглашая к себе людей. Помешала кому-то. Другого места для метро не нашли. Дураку было ясно, что коммунисты глумились над верующими.

Народ толпился, глазел, ждал «чуда». Глухим подземным громом прогремел полуночный взрыв. Я представил, как колокольня медленно склоняясь вперед и бессильно опуская свою голову с крестом, упала на каменную брусчатку площади. Толпа ахнула, замерла… и раскатилась криками «Ура!»

– Скоро Спас на крови взорвут, сделают кольцо трамвая. Вот удобно будет, – послышалось из толпы.

Облако пыли висело над площадью. Рита бросилась бежать. Мы знали, что в Семипалатинске после взрыва атомной бомбы погиб ее отец. Я побежал за ней. У меня в голове промелькнуло моё первое причастие, мерцание свечей и пение ангелов. Что-то они теперь делают? Наверное, плачут.

В стране висела напряжённая тишина противостояния советской и американской разведок. Как гром среди ясного неба 12 апреля 1961 года в космос полетел Юрий Гагарин. Вся школа стояла на головах. Я подговорил класс сорваться с занятий. Мы поехали в ЦПКиО и перекачались на всех возможных качелях до тошноты, готовя себя в космонавты. Вечером мы пошли всем классом на Дворцовую площадь. Там собралось множество народу со всего города. Но вместо ликования и праздника в толпе обозначились шайки братвы. Я их сразу заприметил и очень испугался за Риту. Я видел, как они окружают и тискают девчонок. На одной даже пальто разорвали. Слава Богу, подоспела милиция и начала организовывать толпу, разделяя ее на сектора. Одноклассники дружно сдали меня школьному начальству как организатора и вдохновителя этой праздничной вылазки, и я получил выволочку от Эльмиры Львовны. Но по всему было видно, что она одобряет мой поступок.

Весенний ветер принес в школу еще одну эпидемию. На все лады обсуждали новый кинофильм «Человек-амфибия». Начали учить друг друга плавать, как Ихтиандр, на всех углах орали буржуазную антисоветскую песню из кинофильма: «Нам бы, нам бы, нам бы, нам бы всем на дно, там бы, там бы, там бы, там бы пить вино…». И, конечно, все восхищались красотой несравненной Гуттиерэ, которую играла московская школьница Анастасия Вертинская. Я видел в ней поразительное сходство с Ритой и решился пригласить ее в кино. Рита согласилась, только сказала, что спросит разрешения у мамы. Я купил билеты в кинотеатр «Великан» на третий ярус, подальше от назойливых глаз сверстников. Я любил кинотеатр «Великан» и чувствовал там себя, как дома, благодаря «дружбе» с художником. «Великан» был огромный, и там было множество укромных уголков. В один из таких мы и уселись с Ритой, насладившись мороженным в фойе. Она смотрела фильм, поглядывала на меня, а потом тихо шепнула на ухо, источая нежный аромат своих волос:

– Тебе нравиться Гуттиерэ?

– Ты мне нравишься, – шепнул я, как можно ближе прижимаясь к ее щеке, и осторожно взял ее за руку. Она руку не отдернула. Мы так и сидели до конца фильма, пропуская через себя сладостные токи.

Когда включился свет, я убрал руку, и мы пошли, как ни в чем не бывало через парк имени В. И. Ленина, рискуя быть униженными петроградской шпаной. Когда мы стояли на парадной лестнице ее дома, дверь открылась и ее мама ехидно спросила:

– Вы собираетесь готовиться к экзаменам?

А потом, смягчив голос, сказала:

– Коля! Не «обижай» Риту.

Я сделал удивленное лицо. Ведь не мог же я догадаться, что ей лучше меня известно, чем я могу «обидеть» Риту.

К экзаменам мы готовились на крышах. Привычка залезать на крыши домов, наверное, осталась с войны, когда сограждане тушили зажигательные бомбы. Да и мы часто, помогая матерям, носили постиранное белье сушиться на чердак. А там и по крыше можно полазать, полюбоваться панорамой любимого города. Солнце соблазнительно припекало и чтобы не тратить время на поездку в парки или на пляж, мы с учебниками устраивались загорать на крыше.

Как-то раз я подговорил Риту, и мы залезли на крышу ее дома. Она обомлела от вида крыш и колоколен и поцеловала меня в щеку.

– Ты молодец. Здорово!

Потом сняла платье и осталась в купальнике, обнажив свои смуглые плечи и ноги. Она улеглась спиной на подстилку и ее груди вздымались невероятными холмами. Я уставился на нее.

– Ты будешь читать? —спросила она.

Я лег на живот, чтобы она не видела моего позора, и сделал вид, что читаю. На самом деле я не мог оторвать взгляда от мраморной глади ее роскошного тела.

– Ты еврейка? – спросил я, чтобы как-то разрядить ситуацию.

Завистливые девчонки дразнили ее еврейкой.

– Нет, ассирийка.

– Что-о-о? – удивился я. – Где это?

– Историю надо учить. С географией.

– Почему ты им не сказала?

– Зачем?

Я поцеловал ее в плечо.

– Не надо, Коля.

Я поцеловал ее в щеку.

– Не надо. Давай готовиться к экзаменам.

На выпускной вечер девочки пришли в белых платьях и с немыслимыми прическами на головах. Некоторые намазали ресницы маминой тушью, а кто-то даже намазал губы помадой. Рита была в темно-зеленом обтягивающем платье и с длинной черной шелковистой косой с зеленой лентой.

Выпускной вечер закончился, и мы всем классом пошли на Дворцовую площадь. На набережных Невы толпами гуляли «взрослые» опрятно одетые школьники. Марсово поле утопало в сирени. От духоты дня кружилась голова. Я предложил искупаться в Неве, на Петропавловке. Девчонки заупрямились, потому что все были в нарядных платьях и с копнами на головах.

Над Летним садом засверкала молния, и раздался сухой треск грома. Хлынул дождь. Мамина тушь потекла черными ручьями по лицам наших девочек, а их намокшие экзотические прически типа «Бабетта» превратили их в огородные пугала. Распущенные волосы Риты намокли и сделали ее еще красивее. Прятаться от дождя все разбежались в разные стороны. Я обнял Риту, прикрывая от дождя. Рита подмигнула мне, и мы отвалили. За время экзаменов мы почти не виделись и жадно болтали, перебивая друг друга. Мы успели перебежать через мост, который за нами взметнул свои «крылья». Вереницей потянулись баржи.

Мы свернули на пляж Петропавловки. Над городом сиреневой дымкой струилась белая ночь.

– Будем купаться? – спросил я.

– Давай.

Рита побежала по песку к кабинке для переодевания и вышла оттуда в белой шелковой сорочке.

– У меня нет купальника. Я так. – оправдывалась она.

Рита поспешно бросилась в воду, словно стесняясь своей красоты.

– Вода ледяная! – закричала она и выскочила на берег.

Мокрая сорочка прилипла к телу, обнажая ее неземную красоту.

Заглядевшись на изгибы ее тела, на шелковую гриву ее волос, я упал на песок, запутавшись в штанинах, снимая свои брюки. Она подбежала ко мне, и я схватил ее в объятия. Я задохнулся от упругости ее тела, ее грудей, ее бедер. Она вырвалась и снова побежала в воду. Я бросился за ней. Мне казалось, что вода шипит и пениться от моего жара. Я обнял ее и всем своим телом прижался к ней, к ее телу, такому гладкому, такому упругому и теплому.

Мы упали на прибрежный песок. Я прижал к себе Риту изо всех сил. Нас трясло, как в лихорадке, и тут какой-то разряд разорвался у меня в голове и из глаз полетели искры. Я обессилевший лежал на песке. Она прильнула ко мне, и мы затихли. Слышно было, как набегают волны. Кончиками своих изящных пальцев она гладила мое лицо, мои глаза, мои губы.

Ударили куранты на колокольне. Было три часа по полуночи. Был июнь 1961 года. Мы стали взрослыми.

Возвращались мы по пустынным линиям Васильевского острова. Вдалеке маячила одинокая фигура. Это была ее мама. Она с ненавистью посмотрела на меня и хотела ударить Риту, но та увернулась и, плача, убежала. Больше мы с ней не встречались. Никогда.

Весь наш джаз

Стасу Домбровскому, Юрию Вихареву, Роману Кунсману, Доду Голощёкину, Саше Колпашникову, Владимиру Фейертагу, Вилису Кановеру, Дюку Элингтону, Луи, Чарли и какофонии их звуков за «железным занавесом».

Взаимная любовь с американцами, разделившими с нами тяготы войны с фашистской Германией и взасос зацелованными на Эльбе в 1945, постепенно к шестидесятым перешла в ревность и ненависть. Уже оттянул свою десятку Эдди Рознер. Джаз-оркестры Леонида Утёсова и Олега Лундстрема, перелицевались в эстрадные и всё реже мелькали на афишах. Облавы на стиляг, подпольная торговля рокешниками на костях затихали в победных звуках коммунистических маршей. Исчезла с экранов «Серенада Солнечной долины», затихало эхо её джазовых композиций. После полёта в космос Юрия Гагарина в ЦК КПСС начали всерьёз рассуждать, как мы накроем штатников атомной бомбой. Быть приверженцем американской культуры стало опасным делом.

Лежа на диване, утопая в неге от звуков музыки и перебирая мысли в своей, выросшей до 58 размера голове, мне казалось, что и работа, и учеба, и спорт, и музыка существуют в жизни только для того, чтобы заманить к себе красотку, и утонуть в ее теплых объятиях. Интуитивно я догадывался об этом еще в детском саду, где мы показывали друг дружке глупости. Прочитанное в затёртых книжках Куприна, Золя и Сэлинджера я осознал, только прикоснувшись к женщине своей кожей.

Как-то по осени меня с сослуживцами послали от Института Электромеханики, где я работал лаборантом, на овощебазу. Пересортировав тонны капусты и моркови, мы гурьбой пошли к автобусу. Я как всегда был со спортивной сумкой, набитой учебниками и борцовской формой, чтобы продолжить обычное расписание своей жизни: после работы в техникум, потом на тренировку, а после тренировки – на джазовый концерт в Дом культуры пищевиков на улицу Правды. Мои приятели Вовка Рябинин и Сашка Шестаков уговорили меня туда пойти, обещая неземное зрелище. У Сашки комнату снимали «зверьки», грузинские студенты из Бонча. Они кинулись из Грузии в московские и ленинградские институты, покупая себе экзамены. Жадные до легкой наживы преподаватели, с аппетитом брали взятки. Сдал грузинский парень экзамены по русскому на пятерку, купил джинсы, батеновую сорочку и… стал человеком. Один из этих постояльцев гарантировал нам проходку на концерт. Я предложил сослуживцам зайти в баню и смыть с себя пот и грязь овощебазы, но желающих не нашлось. Все спешили по домам, где привыкли, экономя рабочее время, умываться над чугунными раковинами. Подошел автобус и все втиснулись в него, как сельди в бочку. Остались только я со спортивной сумкой и Маша, молодой инженер из аналитического отдела. Маша, как оказалось жила совсем рядом, в новостройках Комендантского аэродрома.

– Хочешь чаю? – спросила она доброжелательно. – И душ можешь принять. У нас горячая вода есть.

Я обрадовался такой удаче. «Может еще и в кино успею?», – мелькнуло в голове. В «Авроре» шёл новый фильм «Я шагаю по Москве» с Галиной Польских. Она мне очень нравилась. На Машу я смотрел как на заботливую и добрую маму и, ничего не подозревая, согласился.

Маша жила со своей мамой в хрущёвской двухкомнатной квартире на пятом этаже. Мама ещё была на работе и нам сразу стало легко и весело. Маша поставила чайник и пошла в ванную комнату, а мне дала почитать журнал «Работница» и попросила подождать. Из репродуктора Эдита Пьеха картавила что-то со своим акцентом про «червонний аутобус». Маша вышла из ванной в махровом халате и загадочно улыбнулась, сощурив свои карие глазки. Стоя под душем, я мучительно расшифровывал эту загадочную улыбку и не мог понять, на что мне намекает эта взрослая тетя. Неужели на «это»?

Когда я вышел из душа, Маша лежала на диване, запрокинув руки за голову, как «Маха» Франсиско Гойи. Пьеху заглушили звуки оркестра Дюка Элингтона, наполняя комнату атмосферой восточной экзотики джазовой пьесы «Караван». Чай дымился на столе с бубликами и малиновым вареньем. Такой решительности я не встречал еще ни у одной девушки. Маша сама руководила всей стихией, возжелав близости больше меня. Чай мы выпили холодным. Потом сварили картошку. Я ужасно хотел есть. В комнате висела гнетущая пустота и Маша предложила проводить меня до автобуса. Мне вдруг стало стыдно, когда я представил себе, что меня может кто-нибудь увидеть с такой тетей. Ей было лет двадцать, а может и двадцать пять. Такую бездонную сочную теплоту женского тела я узнал впервые и запомнил навсегда. Всю жизнь она меня манила, как самое сладкое лакомство.

Я пропустил занятия в техникуме и тренировку. Сходил в кино и пришел в Дом культуры. Сашка подвёл меня к своему квартиросъёмщику, невысокому, веснушчатому пареньку в модном свитере:

– Стас Домбровский, президент джаз-клуба «Восток».

– Почему «Восток»? Вы что на цимбалах играете?

– Да нет, это мы при Райкоме комсомола. В противовес империалистам. У них Запад, а у нас – Восток.

Вот это номер! Куда же это большевики сворачивают? Ведь тот из нас кто любит джаз, он быстро Родину продаст. Весенний ветер хрущёвской оттепели задувал в ширинку и провоцировал рецидивы Новой Экономической Политики. В 1957 году Никита Хрущёв, заискивая с Кеннеди, разрешил приехать в СССР на фестиваль молодёжи джаз-бэнду Бенни Гудмана. Москва стояла на ушах днём и ночью, скамейки в парках ломились от влюблённых, любви между народами не было конца. Увидев такую реакцию советских комсомольцев, Хрущёв схватился за голову. Но было поздно.

На концерте трио Юрия Вихарева исполняло джазовые композиции. Я своим ушам не верил, что такая музыка звучит в советском клубе работников пищевой промышленности. Хрущёв рос в моих глазах. Так они скоро граждан и за границу отпустят? По миру пойдём! На сцене Колпак бубнил на контрабасе, задавая ритм, Юра Вихарев рассыпал звуки падающих бус на клавишах своего пьяно, а Рома Кунсман хрипел на саксофоне, страдая от безответной любви. Публика в такт качала головами, а я, ёрзая на стуле в ритме джаза, выискивал в зале привлекательных девчонок. После встречи с Машей я почувствовал себя взрослым ловеласом.

В перерыве публика дружно пускала клубы дыма во дворике, а другие толкались в буфете за порцией советского шампанского и песочным пирожным. Стас предложил мне записать у него на магнитофон пласт новой английской группы «Битлз». Совсем недорого, за трёху. Что?! Трёху за «Битлз»? Наглый, однако, этот Стас. У Рудика Фукса можно Билла Хейли, Дина Мартина и Элвиса Пресли за трёху записать. А у этого «зверька» за трёху писать какой то «Битлз»?! Но за предложение я Стаса поблагодарил.