АМУР, САХАЛИН, КАМЧАТКА

Глава 7

Жизнь – понятие непознаваемое. Миллионы людей разных столетий и поколений пытаются понять смысл своего существования и вообще жизни. Даже самые великие философы думают, что, стоя на берегу реки времени, они лучше видят все её повороты, мели, глубины и омуты. И литераторы тоже стоят на взгорочке над великой рекой и считают, что умеют описать плеск её волн, отблески солнца, неторопливость её течения. Политики воображают, что могут управлять рекой времени, строя барьеры плотин и других преград, прорывая каналы и порой направляя течение в другую сторону, даже противоположную прежней. Многие даже отмеряют участки от сих до сих и объявляют, что это их время, их собственность, и никто другой не может претендовать на право быть выразителем именно этого отрезка времени, именно этого периода. Маленьким ковшиком зачерпывают воду из потока и эти несколько капель называют эпохой. Эпоха Ивана Грозного. Эпоха Смуты. Эпоха декабристов. А другой умник этот же ковшик назовёт эпохой Курбского. Эпохой становления Романовых. Эпохой Пушкина… У большинства философов, писателей, политиков и множества других претендентов на благосклонность Его Величества Времени отчётливо видны претензии на истинно верные взгляды, действия, отражения…

Тщета! Никому и никогда не удастся добраться до истины, потому что бедные суетные люди забывают о том, что не на берегу они стоят, не наблюдатели они, не взирают сверху. Это могут только придуманные ими же божества. А на деле все мы – частички воды. И даже не реки, не безбрежного океана. Вообще воды, вездесущей воды. И время – это все мы вместе, вся наша суета, наши мысли, открытия, надежды, жизни. И опять-таки никто и никогда не сможет стать выразителем времени вообще. Нам это не дано – и всё тут.

Частички воды, мы уносимся той же водой незнамо куда и исчезаем. То ли в пар превратились и вознеслись к небу, то ли утонули, ушли на дно…

Чтобы понять ничтожность нашего существования во Времени, достаточно взять и стереть всё человечество и всё, что оно наследило на планете. Ужас? Апокалипсис? Да нет. Ничего не изменится. Так же будут плескаться океаны, орать бессмысленные чайки, так же за облаками будут сиять вершины со звёздами над ними. Всё будет идти по-прежнему. А мы говорим – «выразители», а мы говорим – «цивилизация»…

Память и Время тоже неразрывны. Мы помним, по большому счёту, очень немногое. Даже суперэрудиты, гении памяти, не знают и миллиардной доли того, что в принципе следовало бы знать. И, честно говоря, такая человеческая особенность иногда кажется великим благом. Конечно, с одной стороны, если бы мы помнили весь опыт предыдущих поколений и делали из него выводы (а это возможно только, если б ребёнок наследовал в памяти то, что знали родители), то человечество давно уже было бы властелином Вселенной. Но с другой стороны – память будет перегружена множеством ненужных сведений, вроде знания того, что сказала девка Марья своему жениху Петру 14 мая 1638 года, когда он прижал её к стенке амбара…

Так что забывание, вроде бы, хорошее качество памяти. Но капризное. Мы забываем то, что надо бы помнить, но вдруг из забытого прошлого вдруг всплывают какие-то вроде бы ненужные подробности, которые сейчас совершенно не нужны, но могут понадобиться завтра, когда они вновь погрузятся в тину забвения…

Подобные мысли посещали Невельского довольно часто. После великой радости сделанных открытий, после подробнейшего рассказа Муравьёву обо всём, что произошло во время похода «Байкала», и после составления отчёта обнаружилось, что докладу этому никто не поверил. И пока экипаж и сам «Байкал» зимовали в Охотске под присмотром боцмана с «Авроры», Невельского бросало из огня да в полымя: от восторгов, вполне соответствовавших деяниям экспедиции, до насмешек и обвинений если не в преступлении, то уж, по крайней мере, в нарушении государственной дисциплины. С выходом в плавание без инструкции всё утряслось разом: император простил прегрешение. Но, как и предсказывал Нессельроде, вознаграждение последовало даже ниже того, на которое мог рассчитывать каждый, совершивший почти кругосветное путешествие. Так что возвращался Геннадий Иванович к месту службы всего лишь с разрешением описывать берега Дамского моря и организовать севернее устья Амура поселение для зимовок. Потрясти мир новыми данными не удалось. Мелкое дисциплинарное нарушение усилиями высоких чинов на весах судьбы перетянуло два крупнейших открытия, каких за последние годы не было во всём мире. Многие даже провозглашали конец эпохи великих географических открытий. И вот теперь приходилось смириться с заурядной ежедневной работой, заниматься строительством нового поста, населённого пункта, который назвали Петровским, и в качестве начальника научной экспедиции, выведенной из состава российского морского флота под крыло Российско-американской компании, постепенно врастать в обстановку. А вот такой неспешности и постепенности Невельскому совершенно не хотелось. Каким-то особым чутьём он понял, что времени у него мало, что очень скоро то же самое Министерство иностранных дел вообще прикроет все исследования на востоке России, грозя ослушникам пальцем: не суйтесь туда, куда вам не следует соваться. Государственные интересы – превыше всего!

Подгоняемый этой самой интуицией и чувствуя поддержку своих единомышленников, Невельской день за днём всё более убеждался в том, что все эти приамурские территории на сегодняшний день не имеют твёрдо установленного владельца. Изучив давно всеми забытые Айгунский договор и Нерчинский трактат между Россией и Китаем и не обнаружив никакого присутствия Китая в этих краях, он сам для себя сделал вывод о том, что китайцы, очевидно, лучше читают договор и строго соблюдают его. Это в дремучих мозгах несведущих российских чиновников земли здесь превратились в спорные, а потому и опасные, где действовать нужно с осторожностью…

И он рискнул. Он отбросил осторожность. Да, он прекрасно понимал, что одних его наблюдений и его интуиции совершенно недостаточно, чтобы первый русский флаг был поднят в Петровском. Но когда это было сделано и не последовало никаких резких возражений, он пошёл дальше. Он был уверен в том, что несколько поисковых маршрутов непременно уточнят прохождение границы и соберут необходимые и неоспоримые доказательства. С большой группой Невельской вошёл в устье Амура, поднялся против течения и возле одного из местных селений собрал сход местного населения, на котором объявил все земли, прилегающие к Амуру, принадлежащими Российской империи. Более того – на правом берегу Амура, который в столице считался принадлежащим Китаю, Невельской заложил ещё один пост и тоже поднял там российский флаг!

Доклад обо всём этом в Петербурге, а особенно – в Министерстве иностранных дел, произвёл впечатление разорвавшейся бомбы. Это был вызов самому всемогущему канцлеру! Такое прощать было нельзя.

Глава 8

Мария Дмитриевна в течение нескольких минут наблюдала в приоткрытую дверь неторопливый утренний диалог между мужем и поваром: шло почти ежедневно повторявшееся обсуждение меню обеда. На сей раз неторопливые, округлые фразы касались лишь деталей: в каком именно вине – какой марки, какого года – вымачивать каплуна. Повар решительно отказывался от красных вин, утверждая, что птичье мясо от таких вин становится жёстче и цветом начинает напоминать простую говядину. Карл Васильевич же настаивал на эксперименте, потому что ему рассказали бывшие на Кавказе люди, что многие блюда из птицы там готовят специально в красном вине…

В конце концов этот зашедший в тупик разговор Марии Дмитриевне надоел и она решительно вошла в столовую с готовым решением для повара:

– Каплуна просто зажарить, пересыпав каперсами с толчёными орехами!

Нессельроде просиял при её появлении, соскользнул со стула, успел сделать два шага навстречу, приложился к ручке жены:

– Вы как всегда очаровательны! Являетесь, подобно Авроре! И как всегда – с соломоновым решением.

Грубая лесть не помогла – супруга жестом отпустила повара и приступила к обычному допросу. Вот уже тридцать лет с лишком она постоянно интересовалась всеми делами мужа и выуживала из него буквально все государственные секреты. Зачем это было ей нужно, канцлер не понимал, потому что он точно знал: утечки информации не было ни разу. Общество не узнавало ничего до тех пор, пока он сам не считал возможным его информировать о том или ином факте или событии. Впрочем, надо отдать должное Нессельроде: он не забывал о женском честолюбии Марии Дмитриевны, иногда сам разрешая ей рассказать о чём-то в дамском кругу. Разумеется, на следующий день весь Петербург обсуждал новость, а Нессельроде разводил руками в притворном возмущении:

– Нет, в этом городе скрыть что-то невозможно!

Но такими нечастыми организованными утечками сведений честолюбие супруги никак не могло быть удовлетворено, и она с завидным упорством желала быть в курсе всех буквально событий.

Ни для кого в столице не было секретом, что Мария Дмитриевна Гурьева, повенчавшись с Карлом Васильевичем, очень скоро подставила его под свой каблук, чему худосочный дипломат не очень-то сопротивлялся. Природа такой покорности крылась, по мнению придворных краснословов, в том, что дама всегда была осведомлена о всяких «случайностях с молоденькими дамами» в загородном доме (она выговаривала ему: «случка с сучкой»), которыми не пренебрегал её супруг, несмотря на свою отнюдь не атлетическую комплекцию.

Знала и… ограничивалась внушением наедине, никогда не выпуская пар страстей за пределы дома.

– Ну и что за дела сегодня у моего драгоценного супруга? Войну никому объявлять не будем?

Нессельроде пожаловался – предстоял трудный день, продолжение истории с Амуром и… как там они говорят, – Дамским морем.

– Вы представляете, Мария Дмитриевна, этот флотский после прошлого нашего заседания не успокоился и продолжил свои бесчинства! Он основал там совершенно несанкционированный пост и думал, что если он его назовёт Николаевским, то это сойдёт ему с рук. Он объявил Приморье территорией России! Опять самовольные действия, опять непокорность, подогреваемая Муравьёвым. На сей раз мы с ним даже разговаривать не будем, просто решим вопрос о наказании.

И был буквально приведён в замешательство брошенным небрежно вопросом жены:

– Что, англичане туда метят?

О, он, конечно же, в ответ замутил воду, говоря о том, что этот край вообще никому не нужен, что перед Россией сейчас стоят другие задачи, но он видел, видел, что все эти слова прокатываются мимо Марии Дмитриевны, не задевая её сознания, её убеждения в том, что она права. А она была права, ох, как права! Но он не мог об этом сказать даже самому себе…

Заседание комитета министров Нессельроде открыл энергично и решительно:

– Сегодня мы должны исполнить свой долг по пресечению любых действий, которые могут нанести ущерб государству. К сожалению, в тот раз, когда мы уже рассматривали вопрос о неподобающем поведении Невельского, мы проявили непозволительную мягкотелость, оставив этого господина в офицерском чине, а транспорт «Байкал» в его распоряжении. Мы были гуманны, и что же из этого вышло? Невельской воспользовался ситуацией и продолжил свои беззаконные действия. Имея разрешение на организацию одной зимовки-поста, он самовольно основал ещё один пост. Причём, именно на спорном правом берегу Амура. То есть, в его лице Россия нарушила известный договор и вторглась на территорию, принадлежащую Китаю. Более того. Он поднялся вверх по течению Амура на десятки вёрст и там объявил о принадлежности этих земель России, подняв при этом российский флаг! Это самовольная аннексия чужих земель вызвала серьёзное неудовольствие, если не сказать – гнев Государя Императора. И мы должны примерно наказать виновника этого неудовольствия.

В первую очередь хотелось бы услышать объяснения сиих странных преступных поступков от генерал-губернатора Сибири и Дальнего Востока Муравьёва.

… Николай Николаевич, как приглашённое на заседание лицо, сидел поодаль напряжённо, подавшись вперёд. Едва заметные в обычной жизни монголоподобные черты его лица как бы проявились – резче обозначились скулы, напряжение вызвало ещё больший прищур глаз, побледневшая и без того жёлтая после абхазской малярии кожа казалась ещё более жёлтой. Он был готов к бою.

Муравьёв прекрасно понимал, что момент очень серьёзен, что дело, на которое он поставил свою жизнь, карьеру, может сейчас рухнуть в одночасье и навсегда. Но даже не это так обострило его чувства, не это напрягало все его мышцы так, будто прямо сейчас нужно будет вступить в рукопашный бой. Он прекрасно понимал, что ситуация уже давно проанализирована, что Нессельроде уже просчитал выгоды для себя и негласной «немецкой» партии. Более того, Муравьёв получил сведения о том, что Карл Васильевич, препарировав положение и действия Невельского, умело преподнёс это блюдо государю и создал уже у него соответствующее настроение. Один вопрос стучал у него в висках, не давая покоя: что будет дальше? Ну, допустим, они выиграют схватку. Что последует за этим? Россия попятится? Но ведь стоит только сделать шаг назад, пути этому уже не будет конца! По большому счёту, если не защитить восточные берега, проливы и острова, это будет означать открытые ворота в Сибирь – плохо заселённую, мало освоенную и изученную, – а это будет означать утрату Россией позиций в мировом масштабе.

Ведь любое загнивание несёт с собой отчётливый запах умирания, смерти. И падальщики всех мастей – воздушные, наземные, морские, – гиены, шакалы, стервятники, полчища всяких «гад морских» и всякие твари мгновенно учуют эту сладкую слабость, лёгкость добычи и рванутся за поживой, за возможностью урвать кусок от упавшего гиганта… На Кавказе ему приходилось слышать подходящую к случаю поговорку: на упавшего быка сразу находится много ножей…

Муравьёв встал, будто вступая, как прежде, как когда-то, в сабельный поединок: нога чуть вперёд, свободная рука за спиной…

– Мне кажется, рассматривая ситуацию, необходимо внимательно разобраться в том, что именно её породило. Некоторые из присутствующих здесь хорошо знакомы с моими письменными обращениями, рапортами и информирующими письмами в связи с усилением активности иностранных государств возле восточных берегов России. Указанный район непрерывно посещается иностранными кораблями не только зверо- и китобойными, что есть, кстати, тоже беззастенчивый грабёж принадлежащих России богатств, но и так называемыми исследовательскими, которые описывают берега и прилежащие к ним территории, то есть, на нашей земле делают для себя работу, которую должны бы мы делать сами, а уж потом решать: делиться ли богатствами и сведениями или нет.

Помимо этого возле наших берегов непрерывно возникают и военные корабли под благопристойными поводами забора пресной воды, в связи с якобы произошедшим океанским штормом и необходимостью укрытия. Корабли, ведущие разведывательную работу, изучающие подходы к портам, наличие в них вооружений и так далее. Всем, я думаю, памятна история с англичанами Остином и Хиллом, которые, не успел я появиться в Иркутске, ещё до обследования Невельским восточного побережья и амурского лимана стали испрашивать разрешение на сплав по Шилке и Амуру до устья. До этого они в течение некоторого времени собирали сведения о Забайкалье и о расположении войск в этих местах…

… Николай Николаевич вспомнил, как с доверенными лицами обдумывал действия против этих шпионов. Выслать их, зацепившись за любое противозаконное действие, было бы проще всего. Но Остин и Хилл явно уже располагали большим количеством сведений, составляющих государственные интересы России, в том числе и о местах добычи золота и других металлов. Поэтому дело надлежало организовать таким образом, чтобы поймать британских посланцев за руку и обвинить уже серьёзно. Зная о ревностном отношении Министерства иностранных дел к неприкосновенности Амура, Миша Корсаков, верный помощник, со всей своей костромской непосредственностью заявил:

– А что, если этот их сплав по Амуру вроде бы не заметить? А следом направить наших людей. Пусть доплывут англичане до устья, заодно и мы узнаем, где оно находится, тут их и взять с поличным.

Запрет ведь на сплав существует?

Он был как будто прав, – во всяком случае, это выглядело очень разумно. Но Муравьёв недаром слыл человеком, который может просчитывать последствия каждого своего шага. Военный опыт говорил ему, что любое, даже самое осторожное тайное преследование может быть случайно обнаружено. А тогда умелый противник тут же изменит свои планы и немедленно переметнётся в Китай, где достать его будет невозможно. Правда, и там-то после подавления восстаний англичане по меньшей мере не в чести, но кто знает, какие дипломатические каналы могут помочь этим… хилым остинам!

Что же касается обследования Амура, то никакой преследующий отряд не сделает то, что должна бы сделать хорошо укомплектованная экспедиция, мысль о которой уже не покидала Муравьёва в последнее время. Не только обследовать Амур, но в конечном итоге выйти в океан, а там уж – прямой путь на Камчатку, предмет грёз и долгосрочных планов генерал-губернатора.

К тому же, пока всё это обдумывалось, пока обсуждались способы не обидеть возможно невинных англичан (Муравьёв отлично знал об отношении канцлера к островитянам), неугомонные Остин и Хилл обнаружились уже в Нерчинске и к тому же начали договариваться о сооружении плотов на Шилке. Тут же была послана «скорая на ногу» казачья сотня, которой было поручено достать шпионов хоть из-под земли и доставить в Иркутск. Всё это было исполнено в точности. Подробный отчёт о деятельности британских «географов» был отослан в Петербург. Об оперативности действий Министерства иностранных дел можно было судить всего лишь через год, когда один из «учёных» был замечен уже в Охотске, где тщательно фиксировал все приходящие в порт суда…

– Пока мы находимся в нерешительности, – продолжал Муравьёв, – пока не уделяем восточному побережью должного внимания, Дамское море и Амур находятся под постоянной угрозой захвата. Как известно, возвращать награбленное куда как более сложное занятие, чем давать возможность для свободного грабежа. И все действия капитана Невельского продиктованы именно этой мыслью, этой идеей: закрепиться, продемонстрировать права России. Мы все должны понять, что от иностранцев исходит опасность! К тому же мнению присоединяется и местное население, которое терпит от заезжих притеснения и желает быть под благословенным покровительством Его Императорского Величества Николая I. Обращение схода гиляков с нижайшей просьбой включить их земли в состав Российской империи всем присутствующим известно.

Сенявин задвигался тяжело, завздыхал:

– Ну, заявлениям каких-то там тунгусов вряд ли можно доверять!

– Да, но посланцы этого племени подписали сие прошение при весьма доверенных свидетелях и участниках встречи – губернаторе Камчатской области Завойко и преосвященном Иннокентии, так что сомневаться в искренности просителей не приходится.

Совершенно неожиданно взвился министр финансов Вронченко:

– Муравьёв! Вы тут о политике рассуждаете, а мы, люди без претензий, обсуждаем не всепланетный расклад сил, а элементарное разгильдяйство вашего подчинённого! Более того – самоуправство его и своеволие. Как он посмел писать объявления о принадлежности Российской империи этих территорий!

Муравьёв ответил резко, отчётливо понимая, что этим ухудшает свои позиции, но сдержаться не мог:

– Да просто потому, что хотел успеть сделать это раньше.

Подобное решение, если вообще было бы принято, то не ранее чем через год-два, ещё несколько месяцев оно доводилось бы до мест отдалённых. Очевидно, что в столицах истинное положение дел видится более радужным, чем оно есть на самом деле. Здесь, чтобы переложить бумагу со стола на стол даже в одном ведомстве, нужны недели! Не торопятся никуда чиновники, зачем им торопиться?

Содержание приличное получают регулярно, так куда спешить!

Николай Николаевич вступил на опасную тропу, он себя знал хорошо: в таком состоянии его могло занести куда угодно, ему следовало взять себя в руки, успокоиться… Поэтому втайне он облегчённо вздохнул, когда его прервал Нессельроде:

– Думаю, ни у кого не осталось сомнений в неправомерности действий Невельского. А вам, Николай Николаевич, следует припомнить, что сей капитан – после вывода командира и корабля из состава военного флота, уже ваш подчинённый, а созданная экспедиция находится полностью под вашим руководством и ответственность по справедливости вы должны были бы нести вместе. Может быть, когда-нибудь мы меру этой ответственности и определим. А сегодня прошу предлагать меру наказания за антигосударственные проступки капитана Невельского.

Меншиков, внимательно разглядывая холёные ногти, небрежно спросил:

– Простите великодушно, видимо, я что-то пропустил. Мы что – уже доказали антигосударственность действий Невельского? Не слишком ли поспешные выводы мы хотим сделать?

Нессельроде метнул из-под бровей такой взгляд, что устрашился бы любой человек с менее устойчивым характером. Но Меншиков демонстративно не поднимал глаз и поэтому взгляд канцлера «не заметил».

– Доказывать мы ничего не должны! Мы должны дать заключение по этому вопросу и соответствующие случаю предложения. Прошу высказаться всех присутствующих. Александр Сергеевич!

Меншиков оторвался от своего увлекательного занятия:

– Возражаю против самой сути постановки этого вопроса.

Напомню, что однажды мы уже обвиняли Невельского в своеволии, в котором он не был виноват ни сном, ни духом. И что же?

Поступающие новые сведения подтверждают его открытие, имеющее колоссальное значение для России и в первую очередь – для флота, для его развития. По новым действиям Невельского сказать ничего не могу, пока не поступят новые рап`орты. А они, как всем известно, идут через всю империю очень долго.

– Так… Мнение военного министра?

Чернышев без паузы выпалил уже готовое у него решение, которое вызвало изумлённое переглядывание за столом. Оно заключалось в одном слове:

– Расстрелять!

Меншиков приподнял бровь и сказал в пространство, намекая на прошлый разговор с Чернышевым:

– Мне кажется, что очень давно я это уже слышал.

Как бы примиряя соперников, Нессельроде приподнял обе руки:

– Ну что вы! Мы же живём в просвещённое время. Думаю, что такая мера чересчур радикальна, хотя и проступок велик. А посему – разжаловать надо этого Невельского! За все прошлые и нынешние «подвиги».

Тут уже встрепенулся Лев Алексеевич Перовский:

– Помилуйте, вы, кажется, забыли, что Государь Император простил Невельского за исследования без инструкции!

С максимальной жёсткостью Нессельроде буквально отрубил:

– Возможно, вам известно, граф, что я никогда и ничего не забываю и, к сожалению для себя, ношу в памяти очень много грехов очень многих людей. Я помню, например, как вы протежировали присутствующего здесь генерал-губернатора Муравьёва, последствия деятельности которого сейчас приходится исправлять. А когда напоминаешь о грехах, люди, совершившие ошибки, бывают этому не рады!

В заключение вновь предоставили слово Муравьёву. Он уже понял, что решение было принято ещё до начала заседания.

Оспаривать что-то здесь и сейчас было бессмысленно. Помочь Невельскому можно не в этих стенах, нужно позже искать пути кардинальные, сразу повергавшие соперника. Вспомнился Загоруйко, дремучий казак, у которого он брал уроки сабельного поединка. После долгих и утомительных упражнений и оттачивания приёмов Василий как-то сказал Муравьёву:

– Ловкость в руке есть у тебя, Николай Николаич. Даже со мной справишься, если Бог поможет. Но недочёт один есть. Кроме ловкости и силы ещё и выносливость нужна. А вот её-то маловато. Это с годами только получается. А пока ты должен свою меру знать: какое время ты биться можешь в полную силу. И вот как подошло время, чуешь, что ты уже на исходе сил, вот тогда рискуй. Тут уже получится баш на баш, удача и неудача – поровну. Но у тебя другого пути нет: ещё минута, и ты, раз уж выносливость потерял, погибнешь от руки того, кто эту выносливость сохранил. Так что остаётся тебе сделать секим-башка, такой приём, когда всё ставится на кон: жив будешь или погибнешь…