Работа над фальшивками, или Подлинная история дамы с театральной сумочкой

«Жизнь, на мой ничтожный взгляд, устроена проще, обидней и не для интеллигентов» (М. Зощенко, «Письма к писателю»).Я люблю околоискусствоведческие детективы. Но здесь планировалось круче: не столько детектив, сколько основанное на реальных фактах расследование, распахивающее широкую перспективу понимания того, как создаются и продвигаются на рынок художественных произведений фальшивые шедевры живописи. В результате я застала себя читающей толстенную книгу в мягкой (!) обложке форматом почти в А4, которую было трудно удержать в руках, но тем не менее читать хотелось именно в бумажном варианте из-за фотографий картин и участников всей драмы, копий документов источников. Читая, я думала: как было бы хорошо все бросить и немедленно поехать в Питер, отправиться в ГРМ и попристальнее посмотреть на картины школы К.Малевича, чтобы быть, как говорится, в теме. Ну, или хотя бы сходить в ГТГ.Книга оказалась неплохой, но все же ожидаемый интерес не удовлетворила, оказавшись тяжеловатой в прочтении во всех смыслах слова. Скорее даже, она произвела, хоть и слабый, но совершенно противоположный эффект, и в основном это было связано не столько с ее содержанием, сколько с автором, его манерой письма. Он, конечно, ни разу не писатель, но для его замысла это, может, и не было нужно. Стиль показался мне многословным и отягощенным бесконечными апелляциями к самому себе – какими-то одному ему важными самооправданиями, долгими и издалека идущими объяснениями мотиваций своих выводов и действий, избыточной отсылочности к документам, для которых было бы достаточно простого упоминания (а никак не фотографии подлинника плюс его текста на английском, а потом еще его дословного авторского перевода и комментариев к нему, а под занавес еще и гора приложений в том же духе – нескончаемый, педантичный и утомительный much of muchness), раз уж книга претендует на то, чтобы быть не просто документалистикой, а какой-никакой литературой для широких масс. Но лично я воспринимала это произведение как ориентированную на противников автора публицистику, как одинокий вопль души.Собственно, и массы тут оказались где-то сбоку. Книга не для них. У нее, как мне чувствовалось, были свои, совершенно определенные адресаты. Автор целился именно в них, а массам в лучшем случае отводилась роль потенциального греческого хора. Не зря же он регулярно пишет о своих ожиданиях к публикации: «моя книга произведет…», «они прочитают и…», «соответствующие органы должны заинтересоваться…», «после публикации…» – такое многостраничное заявление в прокуратуру. Но к сожалению, коллекционерские будни, в которые погружен автор и его оппоненты, могут быть интересны только очень небольшому кругу читателей, поэтому я постоянно ловила себя на том, что гневные панегирики напоминают отреагирование, войну с ветряными мельницами, на которое читатели слегка удивленно взирают со стороны. Массы к таким обличениям привыкли и уже давно спокойно едят под них котлету, считая, что в мире есть вещи и поважнее.Самого сюжета было явно мало на такой листаж, поэтому в книге много квазифилософских, политизированно и моралистически окрашенных отступлений, призванных, видимо, легитимизировать компетентность и эрудированность автора, который не столько искусствовед, сколько психиатр со всеми вытекающими отсюда особенностями, заложенными даже в структуру книги и отраженными в названии глав. Взявшись за эту «Работу…», я рассчитывала прочитать что-то в изящном духе Ираклия Андроникова, чьи рассказы слушала в детстве, но ожидания не оправдались. Текст воспринимался как неизжитая обида, никак не поддающаяся сублимации, и сама ее атмосфера уводила от познания доказываемого автором факта в дебри его попыток избавиться от рукотворной дыры в самооценке. Отсюда – мое двойственное впечатление от него.Если бы не эти досадные и весьма многочисленные нюансы, книга была бы вполне читабельной, а местами и интересной. Расследование, даже движимое собственной внутренней борьбой автора, не могло не вызывать сочувственного отклика, а регулярно всплывающая информация о мошенничествах с предметами искусства почти оскорбляла национальное самосознание и звала на бой. Так что, несмотря на то, что книга не произвела на меня какого-то выдающегося впечатления, она все же не лишена определенного гражданского пафоса. Стоит ли ее читать? По большому счету, вряд ли, разве что своему брату-коллекционеру.

Единожды солгавши, кто тебе поверит.Козьма ПрутковАндрей Васильев блестяще доказал, что в коллекции одного голландского миллионера, благодаря деятельности российского жулья, оказался не Малевич, оцениваемый суммой порядка 20 миллионов евро, а работа практически не известной его ученицы Марии Джагуповой. Для доказательства надо было всего лишь (!) найти картину в списке работ Джагуповой и увидеть фотографию обратной стороны холста (того, который выдавался за Малевича). Автор книги воспользовался неопытностью мафии, плохо разобравшейся в системе советских архивов, а заключительный этап расследования был похож на индивидуальный проход какого-нибудь великого футболиста (Пеле, например, или Стрельцова) – мастерская обводка нескольких игроков противника и точный удар в девятку. Мафия пропустила очень красивый гол. Владелец картины не хочет обращаться в суд, т.к. , вероятно, хорошо представляет развитие событий. Экспертиза картины Джагуповой, проведённая Е. В. Баснер и превратившая картину в одну из ранее неизвестных работ позднего Малевича, будет признана не имевшей злого умысла, а миллионы евро по причине истечения срока давности в Голландию из России не вернутся.Неясным остаётся только одно – как же эксперты типа Баснер будут работать дальше, когда количество доверчивых коллекционеров уменьшится в десятки раз, ведь таких экспертиз у вышеназванного эксперта не одна и не две, и в книге приведены их копии.Читается, как высокоинтеллектуальный детектив. Жапризо и Маклин … не скажу, что нервно курят в стороне, но наблюдают уж точно с уважением.