- -
- 100%
- +
© Геннадий Васильев, 2019
ISBN 978-5-0050-5971-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Календарь
Январь
Отдам я и вере, и верности дань.
В Крещенский сочельник парит Иордань.
Морозно. Над прорубью плавится пар.
Шлет колокол в ночь за ударом удар.
В небесной пыли растворятся шумы.
Мирское застынет на кромке зимы.
И станет светло на душе и в ночи.
И звезды сведут перекрестьем лучи.
Февраль
Февраль. Достать чернил – и плакать!
Б. Пастернак
1
Февраль. Чернил уж не достать, и плакать не о чем.
Снега скрипят. Ветра воюют за своё.
Метель хлопочет за окном косматым неучем,
вслепую рыщет, ищет вход в мое жилье.
Февраль. Снега. Ветра гуляют. Тьма над крышами.
Щепотка чая. Кипяток. И наплевать!
Покуда пишется еще, покуда слышится —
пойду гулять.
Пойду чернила доставать.
2
Писать о феврале навзрыд…
Б. Пастернак
Ты будешь рыдать, и пурга за окошком подвоет,и серое небо совьется в соломенный жгут,авто завопят, собираясь в колонну по двое…А ты не спеши. Если надо – тебя подождут.Тебя подождут, если надо. Пусть небо побесится,грома насылая и молнии в гневе меча.Рыдай, если хочешь.Зеленое зеркало месяцаеще не тускнеет.И не догорает свеча.Март
Ленится дворник: лед не колот.Конечно, март. Так что же – март?В Сибири этот месяц долог.Уже весна – еще зима.И снег хрустящ, и ветер резок,и на реке вода – паркет.Гоня ногой снежка огрызок,пацан смеется. Счастлив, шкет!И я предчувствием взволнован.Ну что же, дворник, ты заснул?Взмахни в сердцах мятежным ломом!Ломай паркет! Твори весну!Апрель
Куда ты идешь? Для чего ты на землю ложишься?
В зените апрель, и пора уж на май уповать.
Ты скоро растаешь, тебя не оценят, дружище.
И в грязь тебя втопчут. И слез не дадут проливать.
Зачем этот снег? Для чего этот ветер колючий?
К чему эти серые тучи над темной горой?
В зените весна, и снежок запоздалый летучий
напрасно летит.
Он умрет, как последний герой.
Май
Еще не август, дорогая. Только май.Еще не хлопают дожди по серым крышам.И хлопот листьев на березе ясно слышен.Весна.И в небе – то звезда, то каравай.Уже скребет скворец затылок коготком,стремясь ремонта дать родимому жилищу.Всего-то – май.Но сердцу – радостней и чище.Весна идет.Зачем печалиться?О ком?Июнь
Ну, что ты нос повесил?Зачем ты сам не свой?Июнь. Округлый месяц,оплаканный росой.Взлелеян и взъерошен,он – лета бахрома.Весна – так это в прошлом.А в будущем – зима?Кого еще настигнет,когда еще придет.Стремителен, как «стингер»,нечетный четный год.Заглядываю в завтра —печали нет как нет:яичница на завтрак,рассольник на обед.И я – угрюм и весел,и нос, и хвост – трубой!..Июнь. Округлый месяц,назначенный судьбой.…Поют часы на башнемелодию без слов.Заглянешь в день вчерашний —какое там число?Июль
Июль. То жарит, то полощет,то не дает покоя гнус.Казалось бы, чего уж проще —сказать: «Уеду – не вернусь!»Сказать: «Прощай, угрюмый север,прощай, печальная страна!»…Вот к берегу по Енисеюбредет тяжелая волна.Как пес, стелясь перед тобою,лизнет подошвы: «Ну, плыви…»И, заражен ее любовью,ты задохнешься от любви.Август
В Сибири август есть синоним осени.Меняют цвет косматые леса.Темнеют небеса. И парусадождей раздуты ветром.Гнезда бросилипернатые певцы, и веселоперед отлетом пробуют крыло.Забиты погреба цветными банкамии печи прочищают дымоход,сердито кашляя.Кричит подранком испешит в сентябрь последний теплоход.И важно, посреди погоды всей,на север катит воды Енисей.Сентябрь
Зачем нам лучшие дома, в которых делать нечего?
Не перекинуться словцом, винцом не чокнуться.
Зачем нам странные дома, в которых вечером
печалью светится лицо, и можно чокнуться?
Приходят поздние друзья – осенние оборвыши.
Ни горя с ними не хлебнуть, ни трубки выкурить.
Сентябрь мешает колера, заботой морщит лоб.
И уж теперь до октября его не выкурить.
Зачем нам новые дома? Нам в старых делать нечего.
Пойдем с тобой туда, где осень в пламень сложена.
Пойдем пораньше, а вернемся поздно вечером.
Сентябрь пылает, как куплет, удачно сложенный.
Октябрь
Раннее утро. Серое небо. Дождь со снегом.
Не было прежде такой печали: октябрь – в самом начале.
Что же тут нового? Что тут печалиться? Невидаль эка!
Это распутство меня почему-то не огорчает.
Сыплет летучий снежок анонсом зимы колючей.
Ловит пацан снежинки ртом, разбойник: мокрое дело!
Снова влезть в сапоги и калоши – это ль не случай!
Осень на голое тело дырявый халат надела.
Ноябрь
Ноябрьский сплин. Серебряная осень.
Халва небес – хоть мажь ее на кус.
И, медный звон в сердцах швыряя оземь,
звонарь зашелся. Гнев его – кургуз.
Короткий день сменяет заступ ночи.
Пора уснуть – поди, сочти до ста.
…Поет ли кто? Не то: река лопочет
и обещает скорый ледостав.
Декабрь
1
В почерневших ветвях не заблудится солнечный луч.
Он чуть-чуть поплутает – и выйдет опять на свободу.
Надо ж так исхитриться: и в ступе воды потолочь —
и из ступы извлечь не только толченую воду.
Слово – тот воробей, что склюет из кормушки зерно,
прочирикает: «Чур меня!», крылышком чиркнет – и ходу.
Я – из племени меченых, коему право дано
бить по ветру крылом и слова отпускать на свободу.
Пусть сбиваются в стаи. Пусть ходят под рифмой и без,
не беду накликая – из бездны звезду извлекая.
В почерневших ветвях не споткнется осколок небес,
он чуть-чуть поплутает – и в небо вернется, сверкая.
Календарь декабрем выпадает. Вот-вот Рождество.
И подарки доспеют, и звездами небо заплачет.
С нами вот что случится: еще не увидев волхвов,
мы поймем: что-то будет.
Кто-то грядет, не иначе.
2
Декабрем календарь не кончается, нет.
Прокрадется сквозь шторы простуженный свет.
Пробирается свет. Распускается звон.
Длинноносая птица спешит на поклон.
Забинтовано небо аптечным бинтом.
Ртутный столбик с утра говорит не о том.
И стоит на своем, и упасть не спешит.
Ветер птице атласные перья пушит.
Робко прячется солнечный заяц в углу.
Пробирается луч сквозь молочную мглу.
В черных ветках, как в строчках, запутался день.
Распускается звон. Уменьшается тень.
Ты проснешься, стряхнешь с покрывала перо.
Удивишься – как вымахал за ночь сугроб,
как напуганный заяц глядит из угла…
И протянешь ладонь.
И расправишь крыла.
Акварели
Касанье о душу душитогда не могло не оставитьожога, тогда не моглобесследно пройти для души.Но нет: только легкий ушиб,лишь нежности трата пустая.…И только теперь обожглокасанье о душудуши.
«Позабуду старые печали…»
Позабуду старые печали,новую придумаю печаль.Я и полюбить тебя – не чаял.Мне и разлюбить тебя – не жаль.Так ли? Зубоскаля над собою,я сижу на кухне, как сверчок,просклоняв «любовь, любви» – с любовьюразминаю пальцами бычок.Дремлет кот, уткнувшись носом в угол,тикает будильник-стукачок…До конца положенного кругасколько нам осталось, старичок?Забывая старые замашки,соблюдаю сдержанность в письме.За окошком – клочья промокашки —из снежинок состоящий снег.Состоящий сплошь из аллегорий,лунный свет ложится на бугор…Дважды два – четыре. Горе – горе.Счастья – нет. И кончим разговор.Осень
Эта осеньпришла и дунуласерой сыростьюпо полям.Эта осеньсплеча придумалапочерневшие тополя.Отыскав, проложила скатертьюк нам дорогуиздалека.Перекатною голью катятсяперелетные облака.То они закурлычут, жалуясь,то они загогочут, злясь,то на землю дождем пожалуют —и разжалуют землюв грязь…Эта осень пришланедобрая,необычно пришла, не в срок.Эта осеньперроном дрогнула,убегающимиз-под ног.И скатилиськ нулю по Цельсиюдве слезинки в колесный стон.Неожиданна, как агрессия,сыплет осеньсухимлистом.Мир был еще таким новым,
что многие вещи не имели названия,
и на них приходилось показывать пальцем.
Г.Г.Маркес. «Сто лет одиночества»
Когда бы я знала, что ты уже был у меня
тогда, когда мир еще только терпел сотворенье,
когда еще не было белого стихотворенья,
когда еще не было ночи и не было дня,
когда бы я знала, когда б разглядела, любя,
тогда, когда тверди и тверди едва обозначив, —
«А может быть, как-нибудь все это переиначить
и сделать не так?» – так Творец размышлял про тебя,
поскольку еще про кого же ему размышлять?
Ни духа вокруг. Ни души. Ни слезинки, ни слова.
И переиначивал, и сотворял тебя снова.
Когда бы я знала. Когда б я могла это знать.
И был ты – и не был. И снова ты не был – и был.
И вот завершилось творенье. Когда бы я знала!
И мир, торопясь, становился всемирным вокзалом,
но в нем еще слышалось чистое пенье трубы.
Тогда, когда все объяснялись одним языком,
когда еще не родилось мастерство перевода,
и слово «свобода»… да не было слова «свобода»,
свобода еще не надела словесных оков.
Свобода была – как младенец: светла и нага,
никак не звалась и ничем себя не выдавала.
Она ликовала! Она, как дитя, ликовала!
Была она светом дневным – и теплом очага.
Слова не нужны, где теплом согревает очаг.
Где царствует свет – не важны очертанья предметов.
Когда бы я знала, когда б догадалась об этом —
все шло бы иначе. Скорее. Не так, как сейчас.
Не знала.
И время застыло на мертвых часах.
И сердце заныло, по жилам гоняя водицу.
И я поняла: еще час не назначен родиться
и мне, и тому, кто качнет мою жизнь на весах.
И небо моля, на лицо уложила ладонь,
закрыла глаза – и услышала голос далекий:
«Я был у тебя! Я давно уж стою на пороге!
Когда бы ты знала – я твой негасимый огонь!»
И вот я увидела: там, на краю, на краю,
у самой черты горизонта, на грани покоя
стоишь, молчаливый, и машешь кому-то рукою,
и машешь рукою – и в сторону смотришь мою.
Мария
1
Простишь ли, Мария, мне звук опрометчивый тот,
который, два имени накрепко соединивши,
смятенного духа и плоти уродливый плод,
свободу однажды обрел – о, Мария, простишь ли?
Простишь ли заплеванный пеной морскою причал,
куда я тебя провожать выходил на рассвете,
где после, с восходом луны, осторожно встречал,
где мокрый песок да рыбацкие дряхлые сети
висели на белых от высохшей соли столбах…
Ты каждую ночь приплывала на узенькой лодке.
И весело было – избавить тебя от рубах,
себя – от тоски и от страха!..
Звериной походкой,
точнее – побежкой неслась за окошком луна.
В рыбацкой лачуге шарахались тени под лавки.
Простишь ли, Мария… Бокал азиатский вина
сильнее пьянил, чем теперешний спирт без разбавки.
Коптила свеча или лампа с плохим фитилем.
Под грязным стеклом рыжеватое морщилось пламя.
Лачуга казалась не то чтоб совсем кораблем —
скорлупкой рыбачьей, замученной в море штормами.
А море и правда штормило. Мы слышали, как
ломаются волны о берег, просоленный, крепкий,
как ветер кряхтит, отрывая от гор облака,
швыряя с размаху их в белые хищные гребни.
И не было в мире греха, что считался б грехом,
поскольку хозяйничал дьявол от тверди до тверди.
И весело, весело было – единым глотком
бокал осушить, ожидая рассвета, как смерти!
Простишь ли, Мария… Рассвет был изящен и сух.
Уже не штормило, и берег блестел от ракушек.
И было расстаться легко.
Только, названный вслух,
тот звук опрометчивый крепче вязал наши души,
чем узел морской.
Щекотнула губами висок,
толкнулась легко, заскользила – все дальше… все ближе…
Причал опустевший, заплеванный пеной песок,
да волны ленивые берег просоленный лижут.
Мария! Мария! Бывает – шумит за окном,
то ливень шумит, то следы заметающий ветер, —
покажется вдруг: это море царапает дно,
совсем не фонарь, а луна одуревшая светит.
И я в подоконник упрусь, припадая к окну,
и вижу: на белых столбах – полусгнившие сети.
И узкая лодка плывет, попирая волну.
Все дальше от берега, все – вдалеке – неприметней.
2
Шьет Мария рубаху себе из холста.
Над Марией ночная висит темнота,
неподвижна. Лишь пламени чуткая тень
чуть качнется порой – и поскачут со стен
тень Марии, холста, тень иголки в руке,
тень свечи, тень печи, тень кольца в потолке,
на которой качается тень колыбели.
Спит младенец. Ах, как ему все надоели!
Как вы, Господи, все надоели ему!
Он проснется, уставится в теплую тьму,
что висит над Марией, над хижиной, над
колыбелью, над миром, который не рад
ни Марии, ни новой рубахе ее,
ни младенцу, над миром, что весь – забытье.
Что ему этот сморщенный отпрыск недельный?
И заплачет в своей колыбели младенец.
И Мария, склонившись, отложит шитье,
и качнет колыбель, и на чадо свое
поглядит, как на чудо, увидеть стремясь
эту легкую нить, эту дивную связь
меж младенцем, что страхом полночным влеком, —
и холодного берега черным песком,
и заплеванным пеной прилива причалом,
у которого лодку волною качало…
А когда за окном задрожит темнота,
и Мария рубаху дошьет из холста,
и послушные тени отпляшут свое, —
на мгновенье Марию возьмет забытье.
И она в небесах не увидит звезду
и волхвам не откроет. А те подойдут
и, тихонечко стукнув доскою дверною,
не услышав ответа, пройдут стороною…
Рождество. Иосиф
1
Ах, у любви свои резоны,
свои златые купола.
Опять, тепла не по сезону,
зима зимы не сберегла.
Снега становятся водицей,
к земле спешившею зазря.
И радость пьяная светится
на мокрой морде января.
И я бы выпил белой водки
или хоть красного вина…
И осязаемо, и кротко
раздвинет облако луна.
Возьму и выпью, я не гордый.
В бокал литого хрусталя
плесну – и чокнусь с мокрой мордой,
свою тревогу оголя.
И вновь. И разобью посуду!..
Ах, дорогой мой пьяный друг!
Ведь сколько ни готовься к чуду,
оно всегда приходит вдруг.
Оно всегда наступит сразу,
и горло сдавит немота.
И заготовленную фразу
не смогут вымолвить уста.
2
…Ну вот, ну вот: стезей ведомы,
робки, возвышенны, тихи,
идут тропой, подходят к дому,
плащами скрыты, пастухи.
И – чу! – меняется погода.
Слеза застынет на бегу.
И белой стружкой с небосвода
прорехи скроет на снегу.
И мир, и суетный, и бренный,
прозрачным станет, как слюда.
Светает. Пахнет свежим сеном.
А в небе
теплится
звезда.
Сретенье
Симеон не может умереть:
он Христа покудова не видел.
Дверь в его холодную обитель
смерть никак не может одолеть.
Что же за тревога Симеону?
Он хоть стар, пожить еще не прочь,
аккуратно счет ведет поклонам,
молится и молится всю ночь.
И снедает тайная мечта
праведника в тишине обители:
вот бы никогда ему не видеть
этого блаженного Христа.
Так бы он и жил, другим на зависть,
и на убыль не пошли б года…
Но над Вифлеемом показалась
как-то ночью новая звезда.
Сделались и четче, и ясней
очертанья пламени над свечкой.
Пастухи, забыв своих овечек,
принесли младенца из яслей.
Все, что дальше будет, знал заране
праведник усердный Симеон:
в Иерусалимском Божьем храме
нового Христа увидит он,
и тогда возьмет его Господь
и зачтет молитвы и поклоны…
Ах, как не хотелось Симеону
покидать дряхлеющую плоть!
Но, когда к назначенному сроку
в храм внесли младенца, – пьян от слез,
Симеон, назначенный пророком,
вслух ему осанну произнес.
После вышел и не оглянулся,
промыслом Господним угнетен.
Той же ночью лег и не проснулся
праведник усердный Симеон.
Акварель
Валерию Кудринскому
Здесь так тихо и благостно так.Солнце яркое, небо пустое.Пахнут яблони терпким настоем,утопает рябина в цветах.Все струится желанием жить,все стремится достичь совершенства.И при помощи слова и жестаничего невозможно решить.Ничего невозможно понятьв щебетании птичьем беспечном.«Мир достроен, но жизнь бесконечна», —очень просто на веру принять.Очень просто поверить в себяи в себе разобраться – и ахнуть.Ах, как яблони искренне пахнути рябины цветами рябят!Очень трудно сюда не прийти,а придя – очень просто остаться,с маетой повседневной расстатьсяи былинку покоя найти.Но прошел ветерок, и увлекза собою мечтанья пустые.И посыпались с яблонь цветы. Ия вспомнил, что путь мой – далек.Художник
Юрию Попову на юбилей
Куда приводит наше ремесло,которое мы втайне обретаем?Холодный мир людей необитаем,и нас сюда случайно занесло.Как будто лампу вздули в темноте —и озарили скудное пространство.Неровен свет, он весь – непостоянство.Фитиль дрожит – и внемлет пустоте.Но выступает тень из темноты,из пустоты выходят горлом звуки,рождая образ, заставляя рукиготовить краски, грунтовать холсты.Художник слеп, покуда в темнотеслучайный свет не озарит детали.Но – ремесло! Его мы обретали,глотая тьму и внемля пустоте.Оно теперь уводит за порог,мешает жить, полощет криком горло,и, подхватив, возносит к высям горним,хоть мир людей уже не так убог.И вот уж с кистью спаяна рука,и Чаша Озера явилась из тумана.И Бог вздохнул, раздвинул облака —и поглядел на мир глазами Пана.Три Грации
Марине Саввиных,
Румяне Внуковой,
Анне Киселевой
Явились мне три Грации вчера,
одна другой прекраснее сестра.
Явились наяву, а не во сне.
Теперь живут три Грации во мне.
Твоих картин магическая ясность,
Твоих стихов кавказская пастель,
Твоих романсов подлинность и страстность —
и Светлый Лик, и Промысел, и Цель.
Будь счастлив, Дом, в котором это было,
в котором слово множится на звук!
Живут цветы, хоть озеро остыло.
Звучат стихи. Искусство сходит с рук.
Зачем поешь, и пишешь, и колышешь
Ты гладь холста, невинную досель?
Мы – не вольны, нам все дается свыше:
вот – Светлый Лик, и Промысел, и Цель.
Прекрасен мир, где царство светотени,
где слог в цене и музыка – в весне!
По моему ль, по Вашему хотенью —
прекрасен мир!
Три Грации – во мне!
Грузия. Фрагменты
1
О, горы Грузии! Языческий восторг
и христианский трепет неподдельный!
Горел сентябрь. Наш отпуск двухнедельный
стоял в зените. Плавился восток,
а вечерами запад напоказ
катил закат на алой колеснице.
И нам порой казалось: только снится
нам вольный край по имени Кавказ.
Тифлис дышал покоем и родством,
струил вино и аромат хинкали.
И «мамин хлеб» из дедовых пекарен
был так пахуч, что пахло волшебством!
И волшебством дышало всё: река —
ее валы желтели под мостами, —
и над рекой волшебный Пиросмани
держал барашка в бережных руках.
Волшебно пел булыжник под ногой,
мы шли наверх, к короне Нарикала.
И синева прозрачно намекала,
что пропустить пора бокал-другой.
Пылал в стекле рубиновый пожар.
Бокал вскипал лозою Алазани.
И мы у груши сердце вырезали —
нас грушей щедро одарил Важа.
И это было тоже волшебство —
грузин Важа (хоть правильнее – Важа;
порой, ища изящного пассажа,
мы не щадим буквально никого!),
и виноград, и сливы сизый бок,
и спелой груши мягкая истома!..
Нам хорошо. Мы далеко от дома.
Тифлис дышал.
И плавился восток.
2
Скульптор Акакий Кабзинадзе
Бронза от времени не стареет, лишь покрывается патиной.
Патина – не паутина, хоть время – паук.
Будь удача щедрей, она платила бы золотом или платиной
за одно только золотое сечение,
выходящее из-под этих рук.
Золотое сечение, бронзовое свечение.
Патина – тусклый отблеск ушедшего. Плотина. Преграда
у забвения на пути.
Бросить ли карты веером? Вздремнуть над кофейной гущей?
Впасть в искус столоверчения,
понять чтобы: чего он хочет?
Какую сагу бормочет?
Какой мотив?
Патина – не паутина. Искусство – не искус.
Культура – культова.
Бронза от времени не стареет. Она от времени требует
жарких объятий, лютой любви огня.
Будь удача мудрей, из паутины щедрот она б соткала мастерскую скульптору,
такую, чтобы вся бронза мира могла поместиться в ней —
и покрываться патиной, победно звеня.
Старому другу
1
Был январь.На станции «Тайга»мы вошли в святилище буфета.Столики на выгнутых ногахприняли измученных поэтов.Мы вина спросили, а еданас тогда не слишком занимала.На двоих была одна беда,да и та бедой не называлась.Бледный свет облизывал столы,обходя стаканы с темной влагой.Наши мысли были так стройны,что пера просили и бумаги.За окном кричали поезда,от перрона счастье уплывало.Нас манила дальняя езда.Шел январь.И денег было мало.Мы тянули терпкое вино.Был январь. Погода подвывала.Мы не знали, сколько нам дано, —вот беда.А горя было мало.2
Редеют старые леса.Их не осталосьМой друг уходит на глазах.Виной – не старостьи не усталость, не недугнепоправимый.Я сам – виной.И старый другпроходит мимо.Идет потерянный, ничей.Кому-то нужен?Река ссыхается в ручей.Мелеет дружба.Идет туда, где есть винои нет вопросов.Нам было многое дано.Талант – как посох.И обопрешься, шаг шагнешь —туда ли? Так ли?К трактирной стойке припадешь —конец спектакля.В бокале крепкого винаутонет Вера.И вот – бессонница одна,и нет Гомера.…Поют хмельные голосапод хлопот кружек.Талант летит под небеса.Кому-то нужен?3
А помнишь терпкое винопод бледный свет, под вой метели?Как много было нам дано!Как мало мы вернуть успели…Оле и Мише
Вы, греки древние! Вы, славные этруски!
И ты, Израиль – переполненный вокзал!
Анализ крови показал, что я – не русский,
но, к сожалению, кто я – не показал.
Мой доктор, кланяясь истории болезни,
под микроскопом каплю крови изучал.
Его старанья оказались бесполезны:
он не сумел сыскать концов моих начал.
Туманно прошлое. А будущее – странно.
Как жить, не зная – кто ты: курд или мордва?
Какие страны для тебя – родные страны?
Какие буквы для тебя – свои слова?
Да так ли важно? Жизнь – сплошное лицедейство!
Арапство Пушкину поставить ли на вид?
В моей крови ничтожной толикой – еврейство,
а по культуре я – простой космополит.
Ну, вот и сказано. И можно ставить точку.
Вот-вот двенадцать будет – середина дня.
…В Москве живет моя единственная дочка,