- -
- 100%
- +
*
Букет соломинок цветных,
Стаканчиков картонных башни –
В кафе не замечают их
И вряд ли хватятся пропажи.
Тот круглый столик у окна,
Лишь курткой занятый покуда,
Ту праздность, что на день дана,
То промедление фастфуда,
Те не сдержавшие пока
Вечерний свет сквозные ветки –
Кради, бегущая строка.
Все пригодится. И салфетки,
И голуби, и воробьи,
Летающие по террасе,
И терпеливые бои
На подступах к голодной кассе.
–Зачем? – ты спросишь. – Скажем так:
Чтобы наполнить этот вечер,
Идущий в невозвратный мрак,
Сопротивляющейся речью.
*
Одуванчик берет интервью у ветра
День за днем в придорожной пыльной траве.
Сколько слышал он легких и резких ответов,
Столько убыло пуху на голове.
Чем клокастей, потрепанней шевелюра,
Тем он больше на микрофон похож.
Нынче – завтра его подпалит окурок
Или сгинет в косилке он ни за грош.
А пока он берет интервью на бровке,
Запыленный, исхлестанный стебелек.
Я дивлюсь его стойкости и сноровке
Журналистской. Я точно бы так не смог.
Желание
На чиркнувшую звезду, на монетку,
на трамвайный билет, на куриную косточку –
я загадываю очень редко,
сомневаюсь, но верю, что где-то в житейском космосе
отзовется желание, сбудется.
Ну когда-нибудь – непременно!
Не у меня, так у моей спутницы,
отломившей косточку попрямее.
Бабочка
На притолоке спит в подъезде
Так долго, что я каждый раз,
Входя, смотрю: еще на месте
Она, укрытая от глаз?
Еще на месте, слава Богу.
И подниматься веселей
И выходить, на недотрогу
Взглянув у скрипнувших дверей.
В зеленую вцепившись доску,
Как мрак под лестницей, черна,
Шаги, и голоса, и воздух
Снующий – чувствует она.
На лацкан микрофон петличный
Так крепится, чтобы затем
Его забыли после спича
В шероховатой темноте.
И хрупкое существованье
Ее – опора для меня.
И каждый день отмечен втайне
Тем, что на месте, здесь она.
В. Н.
Ты можешь мне сказать наверняка,
О чем скрипит садовая тележка,
Когда, нагруженную, с родника
Везешь трусцой и шагом вперемежку
По пыльной, в камушках и колеях,
Тропе вдоль сосен, коими на небе,
За неимением досужих птах,
Взгляд полнишь из-под сплюснутого кепи.
Гудит, как под вагоном, колесо,
И в руки давят стиснутые ручки,
И смуглое колючее лицо
Усами улыбается, везучий
Поход мне подарив: я за рога
Берусь катить певучую повозку.
Теперь и мне вон та сосна близка –
С покатой, точно пагода, прической.
Под говорок игрушечной арбы
Мы въехали в сосновый перелесок
Близ лесопилки, где стволы грубы
И выпиленный воздух сух и резок.
За лесом – дом, кирпичная сова.
В дверях девчонка в платьице кургузом
Приезжим машет и бежит сама –
Сгружать канистры и забраться в кузов.
*
Интернет то и дело рушится
От потока зеленых снимков.
Я закрыл ноутбук. Прислушался,
Как щебечет с дождем в обнимку
Не модем, а ночной, взъерошенный,
Архаический соловей.
Но уже и модем из прошлого.
Мегабайты и дни скорей
С каждым годом текут по проводу.
И опять наступает лето.
И поет по ночному поводу
Соловей, что не канет в ленту.
Богомол
То пойдет, а то запляшет, цепкий,
Гость зеленый на моей руке.
Ни одной не видывавший церкви,
Лапки сложит в чинном столбняке.
Нимфой крохотной, еще бескрылой
Ты запрыгнул в мир людской – и что ж?
Я забыл: за голенищем киллер
Прячет выгнутый зубчатый нож.
До сих пор поэмой не замечен,
Не прижившийся на полотне,
Ты и впрямь господний человечек
Не с мольбою ли пришел ко мне?
Отчего, прикинувшийся стеблем,
Сломанным сучком, сухим листком,
Не потрафил северной Эвтерпе,
Жалости не пробудил ни в ком?
Может, оттого и не прославлен
Ты под нашим солнцем, что черны
Твои скрытые капканы в травах
И для муравья, и для пчелы.
Может, оттого и неизвестен,
Что расчетливо, не сгоряча
В травяной засаде губишь песни
Стрекозы, цикады и сверчка.
Я такому тихому святоше
Не хотел бы угодить в клешни.
Смотришь неподвижно – и похоже,
Будто все перед тобой грешны.
На ветру оцепенел вблизи ты,
Лапки для объятий разведя,
Неуклюжий, робкий инквизитор,
Слишком благонравное дитя.
Так ступай себе пастись на травку,
Вылиняй еще и подрасти.
Встретимся опять, когда в отставку
Позарез я захочу уйти.
На смерть Робина Уильямса*
…ты услышишь, что все звезды смеются.
А. де С. Экзюпери
Ты не можешь посмотреть в окно,
в сумеречный двор калифорнийский,
дверь открыть, инкогнито в кино
побывать, а после выпить виски.
Метеорный частый звездопад,
что бывает раз на полтораста
лет, – запечатлеть на свой айпад
или в мертвое вернуться братство
ты не можешь больше: нет ролей.
Жизнь доиграна до многоточья.
Отчего же легче и светлей
дышится безоблачною ночью?
Если ты, шалун и проводник,
доктор, плут, любимец – а друзей-то
сколько! – в одиночестве поник,
где звезду твою отыщет Зельда?
Не видать кометную звезду.
Заоконные спокойны виды.
Но берут на приступ высоту
искрометным смехом Персеиды.
12 –15 августа 2014
* Американский актер и юморист, сыгравший в таких фильмах, как «Общество мертвых поэтов», «Целитель Адамс», «Доброе утро, Вьетнам», «Куда приводят мечты».
Кемекс
Становится дурно от крови,
Пульсирующей тяжело.
Мы пьем отфильтрованный кофе,
В туманное смотрим стекло.
В крылатой короне бумажной
Кувшин с глянцевитым питьем
Исправней французской монашки
По капле отцедит псалом.
И мы доливаем по чашкам
С колеблемым жирным огнем
Остывший напиток горчащий
И медленно, медленно пьем.
*
Я реву,
потому что хочу согласиться
и с тем, и с этим.
Но как соглашаться со всеми
в послушанье бездумном?
Ты отделился.
И не найдешь
ни матери, ни отца
ни среди прочих людей,
ни в матери, ни в отце.
Ты одинок.
И слезы текут оттого,
что твое послушанье
и твое противленье
не могут вместить
одиночество это.
Никого нет.
Так будь же тверд
и плачь не стесняясь.
Под окном равнодушный сверчок
не выдаст.
Одиночество
тебя возвращает к земле,
как подъемный кран
опускает пластиковую бутылку
с недостроенного дома –
все ниже и ниже,
баюкая, прозрачную,
на крюке.
*
Холодный июль. Ты на кухне, как лев
С разинутой пастью, стоишь, а в гортани
Клокочет вода, но не взмоет вскипев,
А сплюнута будет в стальной умывальник.
И вовсе не золотокудрый Самсон
Хлебало твое до ушей разверзает –
Ангина вину ледяному вдогон
Тебя обратила, пощады не зная,
В фонтан, да и тот лишь пускать пузыри,
Хрипеть и плеваться помоями годен.
Замри. Потолок своей кухни узри –
И булькай: страшней нету зверя в природе.
*
Пускай засох дешевый «Паркер»
и на коленке рвутся джинсы –
есть несколько мгновений в парке
на фоне суетливой жизни,
когда в пластах коры щелястой
и в черных капиллярах веток
сквозит обыденное счастье
короткой паузы, просвета:
мир существует. Есть и тропка,
между деревьев черно-белых
проложенная в снеге топком.
Ни из последних, ни из первых,
пройду по ней и – нет, не точкой,
а запятою – чуть помедлю.
Еще один чернил глоточек,
еще одна в разрыве петля…
Роман Гурский
Родился в 1987 году в Санкт-Петербурге (Ленинграде). Журналист, переводчик, преподаватель. Живу и работаю в Твери.
Автор поэтических сборников «Часы» (2010, ООО «Тверская Фабрика Печати»), «Книга номер полтора» (2012, ООО «Издательство ГЕРС», Тверь).
Публиковался в журналах «Зинзивер» (Петербург), «После 12» (Кемерово), «Бийский вестник», «Студенческий меридиан» (Москва), альманахах «Иволга» (Тверь), «Поэтех» (Воронеж), «На зимних поездах» (Петербург) и др., в газетах Тверской области.
Переводчик (с английского) сборника ирландского фольклора Джереми Кёртина «Сказки о волшебных существах и призрачном мире, услышанные и записанные в юго-западном Манстере» (2011, ТвГУ, РИУ). Составитель и сопереводчик сборника англо-американских рассказов «Дети луны» (2014, ТвГУ, РИУ). Сопереводчик антологии «Огненные призраки» (оПУС М, 2015). Сопереводчик второго выпуска «Библиотеки Джона Госворта», «Коллекция кошмаров» (оПУС М, 2017).