Пансионат «Кавказский рай»

(остросюжетная повесть)

Ночной звонок, – увы, отнюдь не означает приятное известие. Никто не будет звонить ночью, чтобы поздравить тебя, к примеру, с праздником (если это, конечно, не Новый год) или сообщить о выигрыше в лотерею. Я должен был давно привыкнуть к ночным звонкам, они сопутствуют мне на протяжении уже добрых десяти лет, что делать – работа у меня такая. Однако каждый раз, когда спросонья хватаешь трубку, сердце замирает в тревожном ожидании. Что случилось на этот раз?

Сегодняшний звонок мне совершенно ни к чему. Накануне мы с женой отмечали очередную годовщину свадьбы. У нас три официальных семейных праздника: день нашей встречи, затем годовщина помолвки (это когда я сделал предложение моей Светлане) и, наконец, то, что мы праздновали вчера. Мы допоздна засиделись в недорогом кафе, танцевали, пили шампанское. Вернувшись домой, занимались любовью. Потом я пошлепал на кухню за новой бутылкой вина, мы разговаривали в полутьме шепотом и дурачились, уснули, естественно, далеко за полночь.

В отключенный мозг звонок телефона ворвался грохочущим тяжеловесным составом, который мчался на меня, грозя неумолимо сокрушить. С аппаратом в руке я натолкнулся в темноте на угол стола, чертыхнулся и посмотрел на жену, – конечно, она проснулась, хотя виду не показывает. Прикрыв за собой дверь, я включил в кухне бра, сел на диванчик у стены, пододвинул поближе «дежурную» тетрадку для записей, ручку и только тогда выдохнул в трубку:

– Давай, Максимыч, выкладывай свои нехорошие новости.

– Почему нехорошие? – низкий мужской голос в трубке устало усмехнулся.

– За последние пять лет ни разу не помню, чтобы ты хоть раз позвонил по радостному поводу.

Работать с Комлевым и легко, и трудно. Он никогда не вредничает, не способен на подлость и ненавидит разные подковерные игры. Однако он наделен своеобразным чувством юмора, и то, что ему говорят, понимает буквально. Вот и сейчас он наставительно стал объяснять:

– Любая информация сама по себе нейтральна, все зависит от того, как к ней относиться. Может, я хочу предложить тебе съездить на курорт. Чем плохо? – он засмеялся, радуясь своей шутке.

– Ради этого ты звонишь мне в три часа ночи. – Я придал своему голосу как можно больше язвительности. – Мог бы подождать до завтра.

– Завтра ты должен быть уже там. – Голос в аппарате стал суховато-деловым. – Ты слышал, конечно, о самоубийстве певицы Софии Разумовской…

Я невольно вздрогнул. Вот этого мне только не хватало.

– Что молчишь?

– Слышал, – я постарался, чтобы Комлев не почувствовал волнения в моем голосе. Он, конечно, заметил, но выяснять причину не стал. Может, я поклонник ее таланта. Александр Максимович снова повторил фразу, правда, несколько изменив акценты в ней.

– О самоубийстве Разумовской или…, – Комлев помолчал, давая мне время проникнуться важностью сообщаемой информации, – ее убийстве.

И совсем уже будничным, бесцветным голосом, каким он обычно информировал собеседника о принятом и не подлежащим обсуждению решении, продолжил:

– Так вот, Сережа, требуется твоя помощь. По горячим следам ничего накопать не удалось. Да и разные подводные течения начинают проявляться. (Это надо понимать в том смысле, что к делу проявляют повышенный интерес некие влиятельные лица). Поэтому переходим к затяжной осаде. А ты у нас, как всегда, главное стенобитное орудие. Завтра полетишь в Ессентуки. С твоим начальством согласовано. Поживешь в шикарном пансионате, подлечишься, попьешь целебной водички. Глядишь, кое-что и разузнаешь. Ты доволен? Завидую: на курорт едешь да еще в бархатный сезон. Детали обсудим утром у меня в кабинете. А сейчас извини, сильно занят.

Он бросил трубку. Я не обиделся на него. Мне ли не знать Комлева, следователя – «важняка» Генеральной прокуратуры, с которым приходилось раскрывать не одно убийство: и корреспондента популярной молодежной газеты, и модного тележурналиста, и известного политического деятеля… Мне ли не ведать, что Александр может сутками не вылезать из кабинета, анализируя сотни показаний свидетелей, оперативные сводки, заключения экспертиз, массу другой информации, планируя очередные ходы следствия и руководя своей немногочисленной командой. Для него не существует нераскрываемых преступлений. Он знает преступников – «клиентов» своих дел, как говорится, в лицо. Он, – и я не побоюсь этого определения, – гений следственной работы, талант от Бога.

Не его беда, что многие так называемые «громкие» дела до сих пор официально числятся нераскрытыми. Слишком влиятельны те люди, которые, как это нередко бывает, не желают, чтобы правда вышла наружу. У Комлева своя логика: не «прогибаясь» перед сильными мира сего, он и не лезет наобум, норовя сломать голову. Иногда лучше выждать, не предавая себя и будучи верным своему долгу…

Очень мало осталось таких, как он, людей, отдающих себя делу не за большие деньги, а только потому, что по-иному не могут. Из-за того, может, личная жизнь не сложилась у Александра Максимовича. Так и не нашлось женщины, которая сполна бы оценила редкие качества Комлева. Впрочем, какая женщина выдержала бы бешеную конкуренцию со стороны его работы, к тому же невысокооплачиваемой. Так и стала для бобыля Комлева работа женой, подругой и всем на свете.

Представить, что творится в эти дни в его кабинете нетрудно. Разбросанные по всему столу бумаги, поленница окурков в пепельнице, пол-литровая (его любимый объем) кружка с остывшим чаем, воздух, прокисший от табачного дыма, несмотря на вечно открытую форточку, и звонки по всем трем телефонам. Отовсюду: от своего начальства и чужого, из Думы и правительства, редакций газет, радио и телевидения, просто любопытных… Так бывает всегда, когда возникает «громкое» дело.

Я встал из-за стола и вышел на балкон. Августовская бархатно-золотистая московская ночь была в разгаре. Звезды висели прямо над головой, и их мерцающий свет окутал столицу. Дневной солнечный свет прозрачен и неделим, ночью же каждый звездный лучик индивидуален, как будто солирует свою партию, а все вместе они играют чарующую симфонию. Сейчас мелодия, которую они выводили, была грустной.

В моем рабочем столе лежала толстая папка газетных и журнальных вырезок о жизни Софии Разумовской за несколько лет. И другая папка – со статьями и заметками последних трех дней, прошедших после ее смерти. Не только профессиональным интересом руководствовался я, занимаясь этим не совсем обычным коллекционированием. Нет, не был я поклонником Разумовской, чем можно было бы объяснить пристрастие к данному занятию, которое свойственно фанату, влюбленному в поп-звезду и собирающему любые мелочи, касающиеся ее жизни…

Меня словно ударило током. На небе что-то изменилось. Звезды как будто почувствовали перемену в моем состоянии. В музыке ночи послышались пронзительно-ностальгические нотки, как будто кто-то, очень далекий, тихо и печально заиграл на флейте. Я вдруг отчетливо понял, скорее даже почувствовал, что никакого самоубийства Разумовской, о чем трубили все газеты, не было.

Было убийство – жестокое и коварное. Информация об этом словно пришла оттуда, из звездной беспредельности…

Сзади раздался легкий шорох. Я оглянулся: за моей спиной в ночной рубашке стояла жена и широко распахнутыми глазами смотрела на меня. Моя чуткая, внимательная жена сразу поняла, что случилось что-то неординарное, связанное не просто с работой. Более того, она сразу догадалась, что именно.

– Разумовская?

– Да, – кивнул я головой.

– Когда уезжаешь?

– Сегодня днем.

Она обняла меня. Моя жена знала все, что касалось моей личной жизни до нашей с ней встречи. В том числе, и о Разумовской.

* * *

Я люблю ночное звездное небо. Днем мы окружены суетой и повседневными заботами, звездная ночь как бы приобщает нас к секретам мироздания и в то же время помогает разгадать тайну вечности. Наверное, к этой тайне мы вплотную приближаемся в двух случаях: когда встречаемся со смертью и когда переполнены любовным чувством.

Около десяти лет назад в летнюю ночь мы лежали с Соней Разумовской, тогда еще отнюдь не знаменитой певицей, а обычной девчонкой, на пляже в Крыму. Позади нас был знаменитый Воронцовский парк, выше – гора Ай-Петри с огоньком на вершине, который из-за большого расстояния походил на одну из многочисленных звезд, охранявших наше любовное пристанище. Лунная дорожка, начинавшаяся в двух метрах от нас, устремлялась по асфальтовой поверхности моря к горизонту. Словно хотела показать, где мы находимся. Но мы меньше всего желали, чтобы кто-то нарушил наше уединение. Мы были молоды, веселы и беззаботны.

Мы познакомились сегодня утром на пляже, весь день провели вместе, были на вершине Ай-Петри, где ели в кафе мясо с тушеной картошкой, приготовленное особым способом в горшочках, и пили мацестовский херес.

Поздно вечером купались голышом в тепло-молочном море и теперь лежали, обнявшись под простыней, и смотрели друг другу в глаза. За весь день я так и не понял, какая она – Соня. Казалось, в ней уживаются совершенно разные, взаимоисключающие личности: от вульгарной девицы, способной при случае на грубость, да еще с матерком, до нежной души, замирающей в восторге от тонкого запаха цветка или вида живописного стебелька. Порывистые подростковые движения вдруг сменялись продолжительной задумчивостью, тогда она становилась вялой и отвечала невпопад. Сейчас она робко обнимала меня и словно неопытной рукой касалась моего тела. Однако за внешней стеснительностью скрывалась натура чувственная и глубокая, не терпящая половинчатости, отдающая себя всю, но и требующая взамен полной отдачи.

– Я знаю тебя всю жизнь, – шептали ее губы, а глаза сияли теплым серебром. И хотя это было неправдой, я вдруг поверил, что действительно и я знал ее всегда, причем до мельчайших подробностей – до малейшего изгиба ее тела, движения руки или оттенка голоса. Вдыхая тонкий аромат лаванды, которой пахли волосы Софьи, я провел рукой по ее спине. Она порывисто повернулась ко мне, и мы замерли в объятиях. Она действительно оказалась опытнее в любовных играх, чем можно было предположить вначале. Ее тонкие знающие пальцы устремлялись именно туда, где мне хотелось, чтобы они были. Собственно и мои руки не оставались без дела.

Когда я хотел перейти к следующему акту нашего упоительного спектакля, она решительно пресекла мои попытки. Так всесильная госпожа осаживает дерзкого слугу. Она исчерпывала до конца каждое любовное мгновение, испивала медленными глотками каждый бокал наслаждения. Поэтому, когда мы перешли к завершающему эпизоду этой сладостной дегустации, я был так переполнен чувствами, что они вылились у меня потоком бессвязных слов. Изнемогая от страсти, я желал продлить ее бесконечно долго, впервые не хотел того восхитительного конца, после которого наступает расслабляющее облегчение, и, как мог, оттягивал окончание игры. Я сжимал ладонями голову Сони, мои жаркие губы, уткнувшись в ее ухо, плели сладкую паутину самых откровенных признаний.

Я шептал, что мы родились друг для друга, что нам суждено вечно быть вместе, а если мы все же умрем, то только от любви, но и там, в другом мире, наши судьбы будут неразделимы.

– Боже, как это красиво, – в изнеможении стонала она.

В тот момент я действительно чувствовал, что способен немедленно умереть от любви. Это были мгновения, вмещающие вечность.

…Единственная ночь с Соней Разумовской. На другой день она внезапно уехала, даже не попрощавшись, и исчезла из моей жизни навсегда. Позднее она стала появляться на экранах телевидения, ее голос лился из радиоприемников и магнитофонов. Однако никогда больше я не встречался с ней лично. Сначала страшно переживал, а потом понял, что наши отношения полностью исчерпали себя в ту, никогда незабываемую мною ночь любви, когда я готов был умереть. Однако умер не я, а София.

…Моя жена ушла спать, а я продолжал стоять на балконе. Побледневшие от надвигающегося утра звезды слегка подмигивали, словно желая по-братски утешить меня. В голове мелькнула мысль, что, может, мне не стоит завтра лететь в Ессентуки. Но, как случайный путник на обочине, она тут же исчезла. Я знал, что поеду и обязательно раскрою тайну гибели певицы Софии Разумовской.

День первый

1

Моя профессиональная карьера развивалась достаточно уверенно и успешно. Я занимался любимым, хотя нередко рискованным делом. В жизни всегда руководствовался двумя важнейшими принципами: первым, – не витать в облаках и не ставить перед собой нереальных задач; вторым, – обозначив цель, неуклонно добиваться ее осуществления.

К тридцати пяти годам я работал в ответственном подразделении, где мне поручались, как правило, сложные и важные дела.

Моя специальность на профессиональном жаргоне именуется «кротом», ибо я действую непосредственно в среде потенциального противника. Я один из секретных сотрудников специального подразделения, созданного в те времена, когда вконец обнаглевшие преступники, вместо того, чтобы сидеть в тюрьме и есть баланду, разъезжают в джипах и «Мерседесах», вкушают в ресторанах тартара из лосося, креветок по-королевски и копченых угрей, свидетели, опасаясь мести, боятся давать показания, а дела в судах часто разваливаются, как карточные домики. В общем, как вы понимаете, в наше время.

Мне очень не нравится, что преступники чувствуют себя королями, поэтому, когда мне предложили перевестись в это подразделение, я без колебаний согласился. Мы настолько законспирированы, что даже не знаем своих коллег по отделу. Только непосредственного начальника, который дает нам указания. При выполнении конкретного задания я замыкаюсь на руководителе группы.

Мое прикрытие по нынешнему делу хорошо обставлено. В этом, конечно, заслуга Александра Комлева. Прежде чем позвонить мне, он успел все продумать, о многом позаботиться. Мне в основном оставалось натянуть на себя маску персонажа, которого я должен буду изображать в этот раз, и начать жить его жизнью. Кем мне раньше только не приходилось быть!

Сейчас я стану журналистом известной газеты, имеющим высокие связи в Москве. Я приехал в Ессентуки, чтобы написать об изменениях, происшедших за последние годы в курортном деле, и перспективах его развития. Сбор материала на данную тему позволит мне вступать в контакты с самыми разными людьми, вникать в интересующие меня подробности, не вызывая подозрений. Очень удобное прикрытие. На случай непредвиденной проверки – моя командировка безупречна: редакционное задание подписано мои другом – главным редактором газеты. Об истинной цели моего визита на курорт он, естественно, не догадывался.

…И вот я на месте. За мной захлопнулась двойная дверь, и я очутился в апартаментах человека, привыкшего, судя по обстановке, потворствовать своим вкусам и пристрастиям. Модная мебель, выполненная по заказу, дорогой паркетный пол, украшенные картинами стены. В правом углу кабинета – маленький бассейн, вернее, каскад веселых журчащих фонтанчиков. Два небольших тропических деревца в кадках разветвились по краям искусственного водоема. Рядом панно с изображением почему-то не местных кавказских красот, как можно ожидать, а нездешнего океанского пляжа и пышных экзотических пальм.

На обширном столе стоял макет какого-то замка или крепости. Лежали безделушки в виде диковиной раковины и розоватого коралла. Слева от стола – мониторы, вмонтированные рядами в стену. На одном из них виден внешний вид ресторана с жующими людьми (было обеденное время); на другом показывалась площадка перед входом в пансионат, на третьем – вестибюль нижнего этажа с «Rezeption». Над мониторами висел дорогой египетский папирус, изображающий всевидящий глаз.

Хозяин кабинета, он же владелец пансионата Могилец Вольдемар Демидович, быстро поднялся из-за стола и с широкой улыбкой направился мне навстречу. Он был плотен, но очень подвижен, среднего роста, не стар, хотя и лысоват, округленное лицо его выражало массу удовольствия, словно я был для него самый приятный человек.

– Ждем, ждем, – повторял он, пожимая мою руку. – Звонили э… по поводу вас. – Он многозначительно поднял глаза и указательный палец вверх. (Молодец Комлев, устроил мне нужные звонки). – Ваш выбор чрезвычайно верен. Не покривлю душой, если э… признаюсь, лучших условий на всем курорте, чем в нашем пансионате, вам не предоставит никто. Все, так сказать, сливки общества останавливаются здесь.

Он мягко подвел меня к креслам, нажал кнопку на стене. За его спиной музыкально открылся бар, заставленный всевозможными бутылками. Он вопросительно взглянул на меня.

– Сок, пожалуйста, – коротко сказал я.

– Одобряю, чрезвычайно, – охотно согласился он. – Я и сам предпочитаю только натуральные соки. И, естественно, нашу ессентукскую водичку. Вы работать или отдыхать?

Под слоем безукоризненных манер и радушия моего собеседника я ощущал смесь хорошо скрываемой настороженности и отработанного прощупывания. Подвижное лицо Могильца, очень чуткое к малейшей смене душевного состояния собеседника, уставилось на меня с вопросительным вниманием. Я держал себя с достоинством и уверенностью человека, знающего себе цену, но хорошо воспитанного, чтобы это явно демонстрировать.

– У журналиста работа и отдых часто друг от друга неотделимы.

– Понимаю, понимаю, – с готовностью закивал головой мой собеседник. – У нас уже четыре дня от газетчиков и телевизионщиков отбоя нет. Вы, наверное, тоже по делу Разумовской. – Он сделал печальное лицо. —Такой э… ужасный случай.

– Нет, у меня другое задание, не связанное со смертью певицы. Я должен написать материал о состоянии и перспективах отечественного курортного дела. Хотя, конечно, если будут какие-то интересные новости по делу Разумовской, то… Покажите мне журналиста, который отказался бы от сенсационной информации.

– То-то вы, корреспонденты, все за сенсациями гоняетесь, – укоризненно покачал головой Могилец. – Хотя, конечно, к вам это не относится. Я читал ваши статьи – они глубоки, актуальны и талантливо написаны.

Я снова подумал о том, что хорошо иметь настоящих друзей. Ведь главный редактор газеты не только оформил мне редакционное задание, но и передал свой псевдоним, под которым обычно публиковался.

– Мне чрезвычайно симпатична э… ваша идея, – продолжал Могилец, – обратить внимание на болячки отечественных курортов. Я вам сейчас расскажу, насколько это важно. Люди тратят огромные деньги, уезжая отдыхать и лечиться за границу. Хотя у нас в России климатические условия и целебные свойства курортов не только не хуже, но по многим показателям значительно превосходят зарубежные. Один Северный Кавказ чего стоит. Кстати, американцы ежегодно закупают десятки тысяч бутылок нашей ессентукской водички. По несколько десятков долларов за бутылку. Поверьте, они э… зря денег на ветер не бросают. А мы все мотаемся по заграничным курортам. Конечно, сервис у нас пока не столь высокий, как хотелось бы, в этом плане еще предстоит много поработать. Однако некоторые деловые люди, во всяком случае, наиболее дальновидные из них, уже повернулись лицом к российскому курортному делу. Они справедливо полагают, что деньги, вложенные сюда, обернутся на пользу как им, так, естественно, и отдыхающим. Уверен, что в скором времени мы станем свидетелями отечественного курортного бума.

Последние слова Могилец произнес с пафосом. Да и вся его патетическая речь, сопровождаемая энергичной жестикуляцией, похоже, была рассчитана на то, чтобы у столичного журналиста не осталось сомнения, кто именно является тем дальновидным деловым человеком.

– Извините, – с обезоруживающей улыбкой произнес Могилец. – На тему Кавказских Минеральных Вод могу говорить бесконечно. Такой уж я патриот. У государства пока не доходят э… руки до того, чтобы нагнуться и взять с земли золотые слитки. Посмотрите, как стремительно развился туристский бизнес, например, в Египте или Турции. Они получают миллионы долларов. Там поняли, как и откуда можно черпать деньги. У нас нет даже общегосударственной программы развития курортного дела. Каждый санаторий и пансионат выживает, как может. – Могилец с огорчением вздохнул. – Вот и ваш покорный слуга, болея так сказать душой за отечество, вносит свой скромный вклад в нужное и полезное дело. Впрочем, думаю, мы еще найдем э… время, чтобы подробно обсудить эту проблему. А сейчас, пожалуйста, устраивайтесь, отдыхайте с дороги.

Он задумчиво повертел перед собой бокал густо бордового вишневого сока и извиняющимся голосом заметил:

– К сожалению, у нас сейчас нет ни одного свободного места. Из-за самоубийства Разумовской здесь нынче наплыв любителей «жареных фактов». Но для вас мы все-таки приготовили один из лучших номеров. – Он помолчал, как бы размышляя, стоит ли продолжать. – Правда, в нем проживала Софья Разумовская. Вас э… так сказать, это не шокирует?

Вот так повезло, подумал я. И сделал рукой успокаивающий жест;

– Я не суеверен. Более того, будучи большим поклонником ее таланта, сочту за честь поселиться в номере известной певицы. Может, это вдохновит меня на что-нибудь этакое…

Кажется, становлюсь циником, снова подумал я про себя. Неужели артисты из-за необходимости постоянного перевоплощения тоже являются лицемерами? Глупости, конечно. Хотя надо подумать об этом на досуге.

– Вы меня разочаровываете, – грустно заметил Могилец. – Начинаете гоняться за дешевой сенсацией. Увы, мы настолько очерствели, что даже после смерти не можем оставить человека в покое.

Я не успел ответить, так как в комнату вошла секретарша, неся поднос с двумя чашечками кофе и вазочку с печеньем. Могилец мгновенно переменился в лице. От его учтивости не осталось и следа. Он холодно уставился на секретаршу.

– Вам что?

– Вот, кофе принесла, – пролепетала молодая женщина.

– Разве я заказывал? – в глазах Могильца сверкнула тигриная желтизна.

– Но вы сами велели перед приходом этого господина приготовить кофе, – стала оправдываться секретарша, бросив на меня растерянный взгляд.

– Еще один такой прокол, и вы будете уволены, – с нажимом произнес Могилец. – Если я занят, войти сюда можно только по моему вызову. Идите.

– Не обращайте внимания, – продолжал он после ухода подчиненной, снова превращаясь в гостеприимного хозяина. – Увы, персонал надо постоянно держать в кулаке, иначе он распустится.

Я поднялся с места. На прощание Могилец сказал.

– Желаю хорошего отдыха. У нас прекрасные врачи, воспользуйтесь возможностью пройти курс санаторного лечения. Для вас, естественно, бесплатно, я распоряжусь.

2

В двухкомнатном люксе была белая мебель. В спальне место боковой стены занимал шкаф-купе с тремя зеркалами от пола до потолка. В них отражались широкая кровать с тумбочками в изголовье и туалетный столик с пуфиком. Гостиную, как обычно, украшали мягкая мебель, сервант, набитый хрустальной посудой, с баром и встроенным холодильником, телевизор и видеоплеер. Сопровождавший меня носильщик в униформе сказал, что номер только сегодня утром привели в порядок, до этого в связи со смертью Разумовской он был опечатан.

Я развалился на кровати, наблюдая себя сразу в трех зеркалах, и думал о том, что несколько дней назад здесь спала, ходила, причесывалась, красилась, курила, принимала гостей, одним словом, жила известная певица и моя первая любовь Софья Разумовская. Казалось, в воздухе еще витал ее запах.

Я был рад, что удалось поселиться именно в ее номере. Отнюдь не из ностальгических чувств. Пусть не покажутся кощунственными мои слова, но, как профессионалу, мне нравится расследовать и раскрывать преступления, подобные убийству Разумовской. За ними, как правило, всегда скрывается какая-то очень важная тайна…

Итак, отрешившись от образа той, давнишней Софии, я стал анализировать имеющуюся у меня на сегодняшний день информацию.

Разумовская до своей гибели была популярной звездой, исполнявшей в основном песенки-минутки типа «Миша – дорогой мой пилот, возьми меня с собой в полет», или «Бай, бай, бай, меня не забывай. Знай, знай, знай, тебя я не люблю…» Почему-то с ударением в слове «люблю» на первом слоге. Как певица, Разумовская казалась мне довольно безвкусной, даже вульгарной. У нее были красивые ноги, которые она любила демонстрировать, носясь по сцене и крутя короткой юбкой, взметавшейся до трусиков. Но сопровождала она свои песенки таким темпераментом и азартом, что за эффектом исполнения скрывалась их легковесность. Низковатый, чуть «расщепленный» голос певицы вел слушателя за собой, как поводырь слепца. Публика, завороженная ее темпераментом и голосом, не особенно вслушивалась в то, что именно она пела.