Криминальный Екатеринбург. Совпадения не случайны

Предисловие

…воры в законе, раскаяние, «Город без ■■■■■■■■■■», политика, Церковь, олигархи, Ройзман.

Когда Вы будете её читать, эта книга всё время будет меняться.

Так бывает во сне – Вы берёте в руки щенка, скулящего, тёплого, живого, и вдруг он превращается в омерзительного карлика, сжимающего в зубах бритвенное лезвие. И остановить сон нельзя, придётся досмотреть его до конца.

Это небывалая книга о небывалом человеке. Невероятном человеке. Никто никогда «оттуда», из той странной, страшной, потаённой и волшебной «уголовной цивилизации» с нами так не говорил. С такой исповедальностью. С такой снисходительностью и отчаянием.

Дюша, Андрей Кабанов, – первый, кем эта «цивилизация» заговорила с нами вслух.

Невыразимо вязкая, категоричная и одновременно болезненная интонация. Ураганный юмор и отвратительные подробности жизни, о которых лучше бы мы и не знали ничего. Убийства, ложь, предательства, подвиги, любовь, честь, смерть. Бог и Босх, поочерёдно говорящие с читателем, – иногда их голоса неотличимы.

Я знаю Дюшу 25 лет. Точнее так – я знаком с Андреем Кабановым 25 лет, но я не знаю, кто он. Хороший он человек или нет. Сумасшедший он или нормальнее всех нас. Слишком много хтони, слишком много правды, слишком много всего-всего-всего в нём. Какое-то время я считал его своим близким другом, затем много лет – не подавал ему руки. И должны были случиться важные и горестные события, чтобы мы встретились всё в том же старинном доме на Белинского, 19, в легендарном и проклятом нашем Фонде «Город без ■■■■■■■■■■» – и обнялись. И сказали друг другу – «Христос посреди нас!». И ответили друг другу – «И есть, и будет!»

И есть, и будет.

Безмерно благодарен Евгению Фатееву, который стал собеседником Дюши и придумал эту книгу.

Андрей Санников,

поэт, соучредитель НОБФ «Город без ■■■■■■■■■■», редактор «Книги разговоров»

Начало фонда. Планирование одной из первых операций. 1999 год

Разговор первый.

Счастливое советское детство

– Тогда, сколько было возможно, я читал стихи, участвовал во всех мероприятиях. Вплоть до седьмого класса, нет, даже до восьмого.

– Кого из фондовцев не послушаешь – у вас по два «перехода» у каждого. Из состояния естественной положительности – в какую-то отрицательность, в негатив. А потом – что-то «выдернуло» обратно!

– У меня же отрицательных примеров не было вообще. У меня семья была очень положительная: мама врач, папа работал директором клуба. У нас были очень положительные все: друзья, знакомые. Со мной произошло другое: меня обвинили в том, чего я не делал. Вот такая у меня произошла херня! Причём это случалось неоднократно. Почему-то все считали, что я должен был это делать. Ну, я и сказал: «Раз вы так хотите, я и буду это делать». И у меня появились совсем другие увлечения и занятия…

– Лучше грешным быть, чем грешным слыть.

– Ну, это неправильно. Но вот у меня получилось именно так. У меня появились, так скажем, образцы для подражания… Я ведь был весь такой маменькин-папенькин. Но ссыкуном я не был… Я был в классе самый безбашенный, что ли, больше даже чем Олег Теняев (тогдашняя знаменитость в школе) и его приятели.

– То есть отмороженные?

– Не отмороженные. У нас отмороженных тогда, я тебе говорю, даже в понятии не было. Могли подраться один на один. Могли… Вот именно это, вот только силовуха. Тогда не было такого понятия «отмороженные». А если его ещё нет в природе, откуда ты его возьмёшь?

– Поэтому у Вас, знаете, чувство справедливости было тогда. У нас уже было больше именно беспредела.

– Я говорю про то, что неоткуда было взяться отмороженным-то… Неоткуда было взяться. Влияние уголовного мира было минимальным. Если ты сам захочешь, тогда будет влияние уголовного мира, а если не захочешь, то и не будет его… Вот у меня и появились друзья, у такого супер-положительного. Ну, вроде как наставники там. В то время они были уже лет на семь меня старше. А это уже нормальный такой срок, для такого-то возраста, как у меня был в то время. Я тебе так скажу, семь лет это до хрена: это совсем разные уровни, разные понятия. Но вот тогда я уже начал нормально себя чувствовать. Нормально. Я не курил, не пил, но это…

– Уверенность уже была.

– Не уверенность. Всё, уже драки там пошли. Даже, бывало, массовые, там… Класса с девятого…

– Уверенность в себе появилась.

– Ну, да. Именно такая уверенность. Что можешь. Вот.

– Втянулся через общение?

– Общаешься там со всеми, это да. У нас там была разница в возрасте в семь, в десять лет – это до хрена. Но не так чтобы, типа, мне там десять лет, а им – двадцать, нет. Мне двенадцать-тринадцать, там, или четырнадцать, ну, то есть у меня в десять-то лет ещё ничего такого не было. Где-то лет в двенадцать-тринадцать проявилось уже. Стал любопытство проявлять в чём-то уличном. Вот. И так-то, понятно, конечно. Они уже все такие крутые. Им там уже по двадцать или двадцать три года, или даже двадцать четыре, они уже вообще мужики. У них там у всех мотоциклы, у кого-то мопеды. Они уже и воруют по-серьёзному, там, бьют, забивают кого-то. Массово там. И всё. И, конечно, ты – пацан, и тебе хочется быть с ними. Других примеров просто не было. Спорт был единственной альтернативой. Был только спорт. Ну и в спорте-то тоже группировки зарождались, будь здоров.

– Так, а спорт был не разделён с криминалом? Там нельзя разделить было?

– А как?! Боевой – особенно, да.

– Да и любой спорт!

– Объясняю. В советское время, к примеру, там же так было. Подходят к незнакомцу: «Откуда оттуда, кого знаешь?» – «Никого…» – «Деньги есть?» – «Нет…» – «Попрыгай…» Шик-шик – зазвенела мелочь. Забрали.

А мы – короли, к нам не так. А у нас даже не спрашивали: «Кого знаешь?!» По-другому было, типа: «Пацаны, а что там, что-кого, как?» И вот как бы, как ты с ними сумеешь поговорить, так оно и повернёт. Я, как правило, всегда так делал, когда чужие, не по одному. Как правило, они видели, что ты поменьше, чуть расслаблялись и так далее. Вот. И надо было как-то вот исхитриться заболтать ситуацию, потому что драться с ними нельзя, это было чревато…

– Нормальное явление.

– Нормальное, да, но ты же понимал, что один ты не вывезешь. Что всё равно сдуешься. Вот и надо было как-то чесать языком нормально так…

– Да-да-да.

– Чтобы и разойтись, и не потерять ничего. У меня лично немного таких эпизодов было. Вот таких подходов может за жизнь, за вот ту детскую жизнь, раза четыре, может быть, было.

Язык – это великая вещь была. Если ты умеешь базарить – то разрулишь почти всегда, я порой развозил такие вещи, час потом вспоминал – удивлялся! Это целая наука – правильно говорить.

– И об этом в книжках вообще не научат.

– Я – изначально ботан, ты, если увидишь мои фотографии, будешь долго смеяться, когда я в «испанке» и с галстуком пионерским под знаменем стою. Весь такой правильный. Я принесу тебе, покажу. У меня есть такие фотки. Я был ботан из ботанов. Но при этом я в классе всех избил. Но был ботан. Но избил всех. Но кроме Олега Теняева.

– Зачем?

– Дрались. Всегда. Это самоутверждение такое, становление. У меня был единственный друг, ныне почивший. Вот который художник, он такой беспризорник был, но мы и с ним дрались. Единственный, пожалуй, раз мы разодрались из-за девочки, из-за сумки подрались, кому нести. В классе во втором-третьем, ну, мы так до крови дрались, долго дрались вообще. Очень долго дрались и всё равно ничья. Но он боец, он такой сильный, он и сейчас подраться может.

– Эх, ты! Зачем драться?

– Ну, это такое. Вот он такой. Он боец по жизни, он таким и остался, он без базара сразу в бубен везёт. Ему уже шестьдесят один год, а он в рыло везёт и все.

– Почему? Ну, глупость же полная.

– Да не, вот он же не просто так бьёт человека. Он бьёт за наглость, он бьёт, там, за нехороший поступок. И он по жизни всегда сразу в рыло бил, он здоровый такой. А жена у него, не поверишь, полковник милиции.

Андрей Кабанов в 9 классе. Школа № 25 им. В. Г. Феофанова, п. Широкая речка, г. Екатеринбург. 1976 год

Абхазия, экскурсия на о. Рица. Кабанов с друзьями вся зиму разгружал вагоны, зарабатывая на эту поездку. 1976 год

Разговор второй

Житейский, простой нонконформизм

– Это целая наука – правильно говорить, она даётся только жизнью, когда ты, наконец, сможешь так «метлой» работать, что почти из любой ситуации выпутываешься. Когда их целая куча, а ты один, но ты их разводишь, и они тебя не трогают.

– Слушай, а вот этот мотив мне очень нравится: «А как это – правильно говорить?»

– Правильно говорить – это убедительно говорить. То есть сказать так, чтобы тебя зауважали те люди, с которыми ты даже не знаком, и которые толпой идут. А толпа, ты сам понимаешь, что такое толпа…

– Стой, стой, услышь меня, я хочу понять, правильно ли я тебя понимаю. Если нет, то поправь меня, пожалуйста, но твой в некотором роде криминальный бизнес как раз и был – «говорить». То есть «залечивать» людей или наоборот «разводить»…

– Любой бизнес – это говорить, хоть криминальный, хоть не криминальный. Если ты разводишь – это говорить, если ты ломаешь – это уже мошенничество. Ты должен доверять и, в свою очередь, вызывать доверие. И вот тогда-то тебе дают деньги, и ты начинаешь. Я вот, лично, никому свои деньги не дам считать. То есть, человек, который тебя почти не знает, он должен, он обязан тебе дать денег. Так что весь бизнес, считай, на говорильне. Ещё сложнее, это когда у тебя уже базар на «стрелке» идёт. Тут и за языком следить надо и соображать быстро.

Вот, допустим, ты встретился с пацанами из другого двора, или, допустим, из другого района, или даже из другого города… В этом случае ты такого монстра должен из себя показать. Они должны по базару, по сленгу уже понять, что лучше долго с тобой не разговаривать, а то должны останутся. Если повезёт. Почему тогда спрашивали, кого ты знаешь? Потому что в каждом районе был свой авторитет. Ну да, тогда воров ещё не было, но были такие имена. Там: «Рыба-мясо», «Медведь», там «Ленин» опять, там Дуев, Патрахин, Камский… Или Костя Бунеев. Везде были свои авторитеты…

– Некие «иконы», вроде как, да?!

– Фамилии достаточно назвать было, потому что иначе… Или там «Фантик» с Посадской. Погоняло почти детское, а на самом-то деле там ни хрена себе, пересидок такой. Хмурый, серьёзный. Вот потому, если ты говоришь: «А я „Фантика“ знаю», – всё, брателло, свои. И всё – и тут же разбежались нахер. Если у тебя базар правильно поставлен, тогда ты избегаешь процентов пятьдесят ненужных столкновений или даже драк и тому подобного. При этом разговариваем на своём жаргоне. Более того, когда мы только начинали так говорить, если бы ты меня встретил тогда, то хрен бы понял.

Ну, например: «Канаем с корешем по бану. Гля шмара на полусогнутых». Иди, разбери, что ты произнёс, а все понимали. И не надо было ничего объяснять. Все понимали. Вот, к примеру, ты мне говоришь: «А что это?» Ну, значит, взвёлся ты. Конфликт начинается. А я отвечаю: «Дурак что ли, что я такого сказал?» И всё, я отъехал. Сленг был особый, и когда человек начинал говорить на этом своём сленге, то в то время каждому было понятно, кто ты есть по жизни. Либо это коммерсант, либо это блатной, либо пересидок.

Двор «Кубы». «Куба» – шутливое название сарая, где жили с апреля по октябрь. 1975 год

А воры-то эти вообще по-особенному разговаривали. Они разговаривали шёпотом. И, когда он начинал говорить, да так сладко, ты раз засыпаешь, стоишь и понимаешь, ты приехал… Не, не в плохом смысле. Ты приехал к своим. И у него такая сила, он как дедушка с тобой разговаривал. И ты офигевал: ни хрена себе, вот умеют же… Голос у него негромкий и при этом я не слышал, чтобы он матерился. Ту-ту-ту-ту-ту, и ты сразу же понимаешь, что там «мама не горюй», что это – монстр нахрен, всё, ловить нечего.

– А внешний вид?

– Смотри, сам увидишь, поясню. Я постепенно сам начинал умело разговаривать, понимал уже больше. Но встречают по одёжке, а значит, очень важно, какой у тебя прикид. Если мы берем, допустим, семидесятые годы, когда уже начался Шувакиш, ну, барахолка известная в Свердловске. Все люди, которые там крутились, бегали по ресторанам. А такие, как я, нет. Я тогда ещё даже и в карты не играл. Денег почти и не было. А я ведь хотел хорошо одеваться. А это джинсы-мынсы, дублёнка. Ты же – молодой. Ты должен выглядеть так, чтобы «биксы» сами с тобой шли. Ты подходишь, а тебя уже по первому взгляду определяют. Нормальный прикид, это значит, что с тобой можно ехать куда-нибудь. Там бухать, трахаться и тому подобное. Потом, после армии, а это в восьмидесятые годы, уже другое было.

По внешнему виду определяли, к какой касте ты принадлежишь: либо ты спекулянт, либо ты весь заточенный, либо ты уже картёжник, аферист. Ты обязательно должен быть в ратиновом пальто. У тебя должна быть хорошая шапка, норковая там или крашеная ондатра, ну или пыжиковая. Обязательно хороший шарф, «маккензи» или «макгрегор», исландский, вязаный, короткий. Хорошие туфли, брюки и джемпер. По внешнему виду уже можно было определить: либо ты обкомовский работник, либо ты аферист. Вычисляли за две секунды. И внешний вид был твоей же визитной карточкой. А вот когда ты открывал рот, тогда уже было понятно, кто ты есть по жизни.

– Ещё что «срисовывали»?

– Отметь, пожалуйста, что у любого человека, который с улицы, своя манера поведения, своя речь. Это улица, а значит – это криминальная заточка. Как бы кто этого не хотел избежать, но именно улица даёт человеку стержень. Человек, допустим, он всегда должен оставаться человеком. Вот я, допустим, когда я был депутатом в Гордуме, то всегда очень чётко отвечал на всякие там наезды. Они мне, например, начинают: «Да вы же – криминал». А я отвечаю: «Да. А вы знаете, чем отличается криминал от вас, петухов?» Они говорят: «Чем?» Я говорю: «Криминал не может слово не держать. У него это в понятиях. Если он сказал, он должен за свои слова отвечать. А чиновники все и весь остальной мир – вам всем насрать, вы в воздухе переобуваетесь».

Поэтому улица даёт заточку: чувство справедливости и чувство порядочности, привычку отвечать за свои слова… Ну, хотя, если честно, и там бывали такие же перевёртыши.

Разговор третий

Роман с героином

– Мы всегда с Арбузом приезжали к А. (вор в законе), Царство ему Небесное. Он жил тогда на Встречном переулке. Вот, мы приезжали к нему, у него в морозилке всегда было килограмма три ■■■■■. ■■■■■■, ■■■■■■■■. И нас один раз спасло то, что мы были вмазанные. Мы едем с Арбузом мимо А., и он так на меня смотрит, а мы крепко ■■■■■■■■■, прямо по-свински. Нас прёт, как собак. И он говорит: «Что, заедем к нему?» Я говорю: «Нет, давай позже, пока нам не надо». Он говорит: «Ладно, потом заедем». В это время в квартиру заходят люди с оружием, выбивают дверь, их встречает Вова Кед, который в квартире оставался, ну такой жулик – помощник вора. Выполнял поручения, туда-сюда.

Они ему сразу в пузо стреляют и валят его сразу наглухо. В это время А., Царство ему Небесное, в детской комнате встает за дверь, его жена Ирка берёт маленького ребенка и бежит на них. Они сначала встали, потом забежали в комнату, его не увидели, он за дверью был, а жена его с ребенком к ним, ну и орёт, в общем, они убежали, причём все в масках были. Всё. Ну потом-то его всё равно завалили, через какое-то время. А нас спасло то, что мы как раз тогда ещё в машине ехали, когда это всё происходило. Нас бы вальнули нахрен всех, да и всё.

А мы ■■■■■■■■ там частенько, ну и значит заезжали постоянно, он не жадный был. Мы с ним были в хороших отношениях, а он Хорька был близкий, Сани Хорька, они вместе сидели. И когда мы к нему приезжали, то часто видели, что у него постоянно крутятся разные люди, преступники, в общем, с области там, отовсюду, не городские. Я лично не раз бывал при таких встречах. У нас же область большая, а он – вор. И к нему приезжают со своими бедами, а мы ■■■■■■■■■, ■■■■■■■■■. Он сидит такой втыкает, у них там война начинается то ли в Краснотурьинске, то ли ещё где. Они ему говорят: «Батя там это-это». Он так сидит-сидит, так фуффф, втыкает. Я его пну ногой, говорю: «А., у них война начинается, слышал?» Он говорит: «Да-да-да-да-да. Братан, давай, что там у тебя за проблемы…» А я его опять пну: «Ты чего? А., там война, там они поубивают друг друга».

То есть вор-наркоман – это страшная штука. Хотя я знавал таких воров как Дато. Он ■■■■■■■■■■, но никогда до поросячьего визга не доходило у него. Он всегда был на бодряке, то есть наркота у него – это был такой допинг, который позволял работать с утра до ночи. Приходилось ездить по всему Советскому Союзу, потом по России, да. Потом он умер. То есть такое не редкость, очень многие воры ■■■■■■■■■■■. Но были воры, которые к этому очень отрицательно относились. Один из них был такой дед Хасан, который это говорил прямо при мне. Мы как-то приехали к дедушке Хасану в Тагил с Саней Хорьком, и перед зоной. Там же долго сидеть, ну там как-то стремно нам ■■■■■■■■■■■. Вора в законе, который пришел туда к Хасану в «двенадцатую» (колония ИК-12), прямо там и вмазывали. Ну и мы приезжали.

Вот мы, перед тем как пойти к Дедушке, ■■■■■■■■■■■ заранее. Он это очень не любил, почти ненавидел. И мы заходим такие, у нас это всё видно без телескопа, пот там, всё такое, и он палкой ему заехал по хребту, Хорьку. И так по хребту как палкой ему даст – и говорит: «Ты этого добивался, чтобы у тебя этого говна килограммы были…» Как он его палкой отходил, приходи кума любоваться! И я такой, раз, встал, обомлел и понял: вот мне сейчас даст. А он говорит: «Да ты-то сядь, жопу прижми, тебя это не касается». Ну, то есть, я кто такой? А ему что, он прямо говорит. То есть он очень относился к этому. Трофа вот тоже не ■■■■■■■, там у них было такое, что, когда воры собираются, ну, как-бы, марафет-марафет. Человек, который до этого никогда не ■■■■■■■, мог ■■■■■■■ там за компанию, курнуть за компанию, а вот ■■■■■■■■ бы не каждый стал. То есть даже те воры, которые употребляли наркотики, они всегда говорили, что это – говно. Это у них было табу такое.

– Вот, расскажи про какие-то яркие случаи.

– Значит дважды я отъезжал, ну ты понял. То есть тогда уже как бы не ■■■■■■■. Завязал, в общем. Но, ноги-то сами идут к Дулевичу, а он говорит: «Будешь?», я говорю: «Нет», а сам руку уже протянул. Он меня ■■■■■■, и мы идем по улице. Это мне уже потом рассказали. Идём мы в центре, 8-го Марта – Вайнера… Старый центр в Свердловске. Это год где-то 1982-й. Доходим до улицы Хохрякова. Оп! – и меня нет! Я так выхожу, вдруг меня раз кто-то по щекам, потом ещё, я так раз, глаза открываю, а надо мной Дулевич наклонился. Наклонился надо мною и говорит: «Дюша, хорош, нахрен. Вставай». Я ему отвечаю: «Что такое?» – потом опять уплываю. А он опять меня он по щекам, та же самая картина. Я про себя думаю, чисто дежавю какое-то. А я же не ■■■■■■■ уже какое-то время, бросил. Ну и организм уже чистый как бы, там уже неделька была ■■■■■■■■. А тут такая же ■■■■, как у всех. Вот мне Дулевич и говорит: «Ты так идешь-идешь-идешь, раз, в асфальт, раз и уже отъехал, мы тебе сразу же начали язык доставать, чтобы ты не задохнулся». «Ты, – говорит – глаза открываешь и говоришь: „Толян, ты чего меня лупишь-то“». На этом вроде бы всё. «Ты встаешь, – говорит – опять разговариваешь-разговариваешь, потом опять – бах! – упал». Так раза три и отъезжал, но потом отошёл. Вот это один раз.

А второй раз это случилось, когда я уже в Сочи приехал, я туда приехал «болеть». Приехали мы на машине, нас тогда ещё арестовали, ну, это отдельное дело. Там, кстати говоря, оно велось целых три года, в Сочи-то. Я был за рулём, мы тогда поехали на машине, да плюс я с собой ■■■■■■ взял понемножку. Вот с этим ■■■■■■■ меня и тормознули. Причем я скрывать не стал, там с нами был такой Петров, опер, и я ему говорю: «Я еду „болеть“, у меня с собой для личного употребления…». Он берёт, оформляет. Вот. Ну, и всё, отобрали у меня ■■■■■■, а меня самого под расписку с Божьей помощью выпустили. То есть, меня попутали тогда с другим человеком, со свердловским тоже, только с другим, по фамилии Шестаков. А у меня брат двоюродный Шестаков, мама – Шестакова. Они говорят: «Ты Шестака знаешь?», а я-то про своего брата подумал, он тоже здесь живет, он мне брат двоюродный. Мастер спорта по боксу. А они имели в виду своего. И вот тот Шестак, кого они имели в виду, он был другом начальника паспортного стола. Вот именно поэтому они меня и выпустили.

Ну, а потом, когда выяснилось, что Шестак не тот, они попытались с меня деньги получить. Я их нахрен послал, но дело даже не в этом. Тогда я не ■■■■■■■ что-то дня три-четыре, просто потому, что ничего не мог найти. Поехал на базар, купил ■■■■■■■■■, вставил двадцать ■■■■■, а это уже убойная ■■■■. Я попытался встать, у меня же в доме были уже все. Жена с ребёнком, а меня из стороны в сторону болтает. Я падаю. Потом я еду к «Жемчужине» (отель), потому что знаю, что там воры-моры. Еду в «Жемчужину», и идет такой грузиняка на меня, так смотрит и говорит: «Братан». А наркоман всегда своего увидит, он так на меня смотрит: «Болеешь?» Я говорю: «Вообще умираю». «А откуда ты?» Я отвечаю: «Из Свердловска». Он спрашивает: «Кого из бродяг знаешь?» Ну, я ему воров называю, он говорит: «Ладно, в хорошие руки попал. Деньги есть?». Я говорю: «Есть». Мы едем к поезду украинскому, ну, и покупаем мы ■■■■■■ (■■■, ■■■■■■■) украинский. Он там такой бешеный, этот ■■■■■■■■ ■■■. Приходим на хату, варим, по стакану на рыло. Ну, это, вообще-то, бешеная ■■■■. И они мне говорят: «Сколько тебе?» И я говорю: «Как себе». Всё, он мне по ■■■■ ставит, в общем, очнулся я уже в реанимации.

Как я понял, что я в реанимации? А я глаза так открываю, а надо мною лампа, ну такая большая, круглая, в операционной, понимаешь?! Ну, я въехал сразу. Тут доктор подошёл и говорит: «С днём рождения!», и, не меняя тона, продолжает: «Дай вон тому „лепиле“ (врачу) сто долларов», я тому сто долларов дал. Всё, меня забрали с этой кушетки. Понял, с реанимации забрали? По факту-то всё, я уехал за ленточку, ну то есть умер. Ладно, что у них всё там отточено было, у них свой врач, лепило…

– А еще? Вот сколько у тебя таких вторых рождений было?

– Ой, ну как сказать… Один раз меня в армии чуть не убили. Прикинь, в армии чуть не убили! Вот тоже второе рождение. Могли же убить. Вот. Что ещё было? Да не, Бог-то так-то хранил. Вот, допустим, там, где рядышком со смертью проходил – много раз было, а так чтобы физически – я тебе уже рассказал о том, какие случаи были. По ■■■■■■■■ я два раза отъезжал. В армии – один раз так шмякнули, что тоже в госпитале очнулся. Вот. Ну, вот так. Не-не-не. Второе рождение, это когда я уже понимал, когда в клинике был. Это когда тетенька там одна, она медсестрой работала, мне сказала, что без Бога не справиться, – вот это настоящее второе рождение. А остальное-то всё херня.

Я тебе скажу так: там, где я выживал, – лучше было сдохнуть, потому что нет в этом ничего хорошего. А я выжил. Я же не понимал, для чего я выжил. То есть я выживал и херачил опять то же самое, нахрен. Ну, ты выжил, тебя Бог сберёг, так уймись уже! Нет, я продолжал…