Цветочки-Василечки папуле одиночке

– Девчонке очень хреново. Ну, чего встала? Отцепи от меня этого волчонка зубастого. Если он отгрызет мне ногу, чем я на педаль газа давить буду? Нам в больницу надо. Блин, воробьиха, какая ты морально слабенькая оказалась. Отомри, мать твою. Как тебе детей доверять, если ты при первом же кипише в анабиоз впала?

Васенька сам разжал ручонки, посмотрел на меня растеряно, непонимающе. У меня душа сжалась от этого его взгляда. Бросился ко мне, обнял. Я сжала зубы, пытаясь не напугать его, не вскрикнуть от боли, прошившей мою сломанную руку.

– Мила? Ты с этим дядькой приехала? Он же Ведьмин друг. Я сам видел. Ему Репкин на машине накарябал слово плохое. А Михалыч сказал, что этот дядька всех нас по миру за это пустит. Значит он злой. Он… Ты тоже нас предала, да? Скажи, что не отдашь нас снова. Скажи. Поклянись. Тебя же просто обманул этот… Козел? Притворился хорошеньким? Мила, пожалуйста, скажи.

Я молчу. Отвожу взгляд. Не могу пообещать то, чего не смогу исполнить. Глаза раздирает от рвущихся наружу слез. Мой мальчик все понял. И от этого так безысходно. Но сейчас мне нужно собраться. Нужно быть сильной. Хотя, это невероятно сложно. Даже Васильки меня сильнее.

Васька как взрослый сжимает губы. Он так ужасно сейчас похож на, стоящего чуть поодаль мужчину – своего отца. И в тусклом свете уличного фонаря кажется его миниатюрной копией. Он все понимает, мой Васька. И теперь я тоже для него предательница. Больно. Больнее чем переломы в руке, и трещащая от ушиба голова.

– Мальчик мой, – шепчу я, путаясь пальцами в пшеничных волосиках Васьки. Холод такой, а он без шапочки. И нос его совсем ледяной.

– Мила, послушай, – голос Яра теперь звучит сейчас ровно и твердо. – Возьми себя в руки. Пожалуйста. Малышке совсем худо. Я не смогу вести машину и держать ее. Ты слышишь меня?

Киваю. Василиса… Господи. Малышка кажется совсем крошечной в лапищах своего… Он ее отец, и с этим ничего не поделать. Он их не любит, своих Васильков, хотя мне не понять, как вообще такое возможно. Они же чудесные.

– Иди к сестренке. Я этому дядьке не доверяю, – подталкивает меня маленький мужчина. – Мил, у нее температура. Я глупый. Надо было остаться у тетенек в магазине. Все равно же… Мы никому не нужны. А там хоть печенье было вкусное. И Василиса там спала. А сейчас она тоже спит? Мил, спит же?

Яр молча идет к машине. Он так уверен в себе. Айсберг, глыба льда. А я умираю от ледяного страха, сжавшего тисками мою душу. И от чувства бессилия. Поэтому, наверное, словно замерзла вся изнутри. Боюсь посмотреть на бесчувственную малышку. Боюсь, что…

– Васенька, родной, иди в машину. Иди. Нам все равно нужна помощь. А этот дяденька… Он… Не злой, понимаешь? Только он сейчас может спаси нас, понимаешь? Верь мне. Пожалуйста. Веришь?

Васька не отвечает. Молча идет к чёртовой приземистой машине, забирается на заднее сиденье. Я сажусь рядом с моим мальчиком.

– Держи ее. Под голову. Черт, у тебя рука сломана. Мила, смотри на меня. Девчонке нужно голову держать, чтобы она была выше. Вот так. Больно?

– Ничего. Ничего. Не больно, – лгу я. Руку простреливает токающими импульсами боли, настолько сильными, что я с трудом удерживаю себя на плаву.

– Вот так. Потерпите. Тут недалеко. Едем в больницу.

– А полиция? Надо же позвонить.

– В зад… То есть, облезут, потом буграми обрастут, станут некрасивыми. Мила, очнись, девочка вот-вот отдуплит.

Васька всхлипывает. Ну что за толстокожий бегемот этот Розин? Мне и самой страшно до чертиков. А он… он как айсберг в океане, холодный и равнодушный. Он…

– Так, теперь…

– Мила, ты нам снишься, да? – тихий лепет прерывает приказы Розина. Василиса смотрит на меня мутными глазенками. И я прикасаюсь губами к ее лобику, покрытому испариной. На ней две шапки. Две. Синенькая и грязно-розовая. – А мы с Васькой тебя искали. Искали-искали.

Нет, не моя девочка шепчет. Василек рядом говорит. Мне показалось. А я уж думала…

Машина срывается с места. И я все же вскрикиваю. Но боль эта физическая сейчас даже благо. Она позволяет мне наконец-то прийти в чувство. Страх не лучший помощник в критической ситуации. Яр прав. Я повела себя как слабачка.

– Цветочки- Василечки, блин, – хрипит Розин. Я ошиблась. Ему тоже страшно до одури.

– Мила, а Василисе будут уколы делать? – тихий шепот Васятки мне кажется спасительным. Помогает удержаться на плаву. – Ты точно доверяешь этому? Слушай, я его ведь укусил два раза. А ну как он разозлится? Знаешь, Михалыч когда злится какой ужасный. Обманет нас еще. Отвезет в плохую больницу. А там будут тетки с огромными шприцами.

– Точно. Отвезу вас в самую ужасную больницу. Там вам такие уколы наделают, забудете как бегать по ночам, – хмыкнул Розин, поглядел на нас в зеркало заднего вида. В голосе насмешка, в глазах тревожная напряженность. – А ты вроде за сестру переживаешь, а сам… Повел ты себя безответственно, Василий. И не смотри на меня так. Мужик должен прежде чем что-то сделать, сто раз подумать. А если бы мы вас не нашли?

Он воспитывает сына. Он… Мальчику нужно воспитание отца. Розин сильный и умный. Злой, да, но умеет мобилизоваться. Он был бы прекрасным отцом, если бы… Если бы, да кабы.

Он лишился огромного счастья. У него отняли его. Просто потому, что так решила мать Альки, он не познал радости и стал вот таким, какой сейчас. Дети остались совсем одни. И я ничего не могу с этим поделать, не вернуть прошлого.

– Приехали. Не дергайся, однокрылый воробей. Сиди. Я сейчас перехвачу девочку. Вот так. Василий, помогай Миле. Давай, ты же мужик.

Я смотрю на огромное здание дорогой клиники, и в душе разжимается острая тугая пружина.

– Ну, чего встала, Мила Цветкова? Кстати, я знаешь, что подумал?