- -
- 100%
- +
– Бррр! Никогда не понимал страсть некоторых звёзд к воде. Представь себе: эти прелестницы по собственной воле до самых недр пропитались вязкой субстанцией, провоняв ею целиком. Что и говорить, разум у таких прелестей кисельный. Извини, что-то я отвлёкся, что произошло дальше, Эрра?
– Что тогда, дух? В ту пору я развеяла мрачные облака и обратилась к солнечной звезде, чей свет и поныне согревает меня, да и другие звёзды этой галактики. Звезда меня услышала и направила ко мне самые мощные и горячие лучи. Они-то и уберегли спавшего в моих глубинах метеора. От сильного жара вода стремительно испарялась, а суша мелела. Ушло много сотен лет, прежде чем макушки каменных шипов стали вершинами высочайших гор, а равнинные песчаники – плодородными землями. Конечно, полностью выпаривать всю воду я не желала, памятуя о засушливых летах, и когда почувствовала, что её во мне в самый раз, попросила звезду отозвать те огненные лучи и горячо её благодарила.
– Вот это разум! Поистине знающий меру во всём! Но это ещё не всё, Эрра. Так ведь?
– Да, дух, меру я всегда знаю. Меру и терпение…. А дальше самое интересное. У меня было тело, огонь, который его согревал, да вода, что меня увлажняла и не давала воли метеорному жару. Над моей поверхностью даже народился живительный воздух, когда вода, под воздействием звёздного света испаряясь, обратилась в облака. Я ждала чуда. И оно случилось. На дне океана появился первый росток – маленькая водоросль, ставшая прародительницей всего живого на мне.
– Вот ведь! А я ожидал сюрприза от твоей персоны, правда, признаюсь, полагал, что жизнь забрезжит в камнях, коими ты хвасталась недавно. Но продолжай, Эрра, я внимаю тебе.
– Камни? Какой вздор! Водоросль дала потомство, и отпрыски её покрыли дно океана. Это было прекрасно – зелёные поля, трепещущие и полные жизни. Я захотела, чтобы и на поверхности суши зеленели и преумножались равнины и луга. И волны океана щедро отщипнув водорослей, выкинули их жирные тела на голый берег. Ветер разнёс океанскую зелень во все концы суши, и жизнь утвердилась на земной толще. Нежные, хрупкие водоросли огрубели на ветру и солнце, зато их корни стали мощны и протяжны. Они изменялись, преображались. Метаморфоза завораживала и превосходила мои ожидания. Травы, затем кусты, а после и деревья. Столько многообразия из одной простой водоросли я и не смела вообразить.
– Чувствую, начинается самое интересное!
– Хоть и зеленел океан водорослевыми рощами, а всё ж пусто было в нём. Душа моя грезила уже о новом чуде. На мелководье, у самого берега,+ появилась новая душа. Облачённая в прозрачную круглую оболочку, не больше крупицы была она, подобно мне в начале пути. Покров рос, и душа его поспевала. Год за годом вызревало новое чудо, наливаясь кровью и уплотняясь плотью. Я назвала его Немым. Лишённый дара слова, он многое понимал. Немой размножился, подобно водоросли. Половина его отпрысков довольствовалась водами океана, другая же часть его потомков освоила сушу. Как и Немой, все они оказались странными, забавными и бессловесными созданиями, но неразумными. Рассудок не достался им от отца. Возможно, это и к лучшему.
– Как говорится: первый блин – горелый. Ха-ха. Извини, Эрра, продолжай.
– Благодатный мир царил в душе моей много-много столетий. То, что я создала, жило, дышало и радовало меня своей гармонией. Но однажды огненным лучом, располосовав небо, примчалась хвостатая комета, она налетела на меня и глубоко вошла в моё тело. В том месте, где ядро её жизни угасло, возник глубочайший кратер, на многие протяжённости от которого очень долго всё было пустынно и мертво. Если бы я тогда знала, если бы почувствовала….
– Комета? Разве эти жар-птицы опасны? Я всегда полагал их милыми непоседами.
– Та комета прилетела издалека не одна. Вместе с нею прибыла группа новых существ, разумных, но бестелесных. Они воззвали ко мне и умоляли принять их, как новых детей. Они называли себя сверхпредлюдьми. И я поверила им, я доверилась их искренним, открытым душам и разрешила остаться, дала власть. Поначалу они тихо и мирно существовали в стороне, избрав себе в угодья плодородную долину. Но когда они размножились, и число их стало невероятным, эти сверхпредлюди забыли о дружелюбии и добрососедстве, они развязали войны меж собою, убивали и калечили друг друга, уничтожали потомков Немого. Я обратилась к ним, увещевала одуматься и отбросить гордыню и высокомерие, которые завладели их душами. Они мнили себя богами! Богами, живя на мне! Даже я не имела подобной мысли, ведь меня создал космос, а не я сама себя. Они меня слушали, но сердца их уже не были открытыми и искренними, как прежде. Тогда я дала им шанс. Но и это не вразумило оглохших и ослепших от гордыни сверхпредлюдей. У меня не было иного выбора, и тогда я решилась.
– Забавные существа. Кого-то они мне напомнили. И что ты с ними сделала, Эрра?
– Я очистилась от них, дух. Подняла всю бурлящую мощь океана и смыла их огромной, клокочущей гневом волной. Они умоляли меня о пощаде, но я больше не верила им.
– Они все погибли в пучине?! Какой ужас!
– О нет, горсть всё ж уцелела. Если бы я знала, что ждёт меня дальше, я бы так просто не сдалась. Те, что уцелели, усвоили жуткий урок и забыли о гордыне. Они заново строили дома и возводили вокруг них новые города. Они изменились и внешне. Подобно Немому, тела их уплотнились и налились кровью. Они всё ещё слышали и понимали меня, но уже с трудом. Я с надеждой взирала на их старания и всем сердцем благословляла их труды.
– Как славно. Мне по нутру эти малявки. Но что-то вновь пошло не так, я прав? Хоть бы нет.
– К сожалению, дух. Их знания копились, их города множились и ширились, пока вся суша не подчинилась им. Настал золотой расцвет предлюдей. Так назвала я отпрысков погибших сверхпредлюдей. Но и в этот раз я жестоко ошиблась в надеждах. Когда вся земная поверхность покорилась настырным предлюдям, их алчные взоры обратились к небу и водному пространству океана. Я не была против их новых обиталищ на дне океана. Мне даже нравилось, что под водой кроме потомков Немого, есть куда более разумные существа. Но потом всё резко изменилось. Они обманули меня, впрочем, они лгали даже друг другу. Они затеяли войну между сушей и океаном. Это было страшно, бездушно и гадко. Настал момент, когда угроза нависла надо мной. И мне ничего не оставалось делать. Я призвала Бродягу – шалый метеорит, что приходился роднёй метеору, дремавшему в моих недрах.
– И он тебя услышал? Эти бездельники часто глухи к просьбам милых звёзд.
– Да, дух. Бродяга согласился окончить свой долгий полёт, упав на мою, разорённую, выжженную дотла землю. Взрыв вышел грандиозно ошеломительным. Всё моё тело поверху обошёл огненный ветер, он поглотил и разворотил все уцелевшие после войн города. Вся суша обрела облик пустыни, чёрной и безликой. Моё тело вновь вернулось в самое начало, бесплодное и безрадостное. Океан тоже не был прежним. Смертоносный пламенный вихрь разворотил его подводный мир, погибли жившие в нём предлюди, пропали потомки Немого. Лишь лоскуты водорослей плавали на мутной поверхности раненного океана. Больно было и мне. Ещё больнее, чем в прошлое очищение.
– Жалко всё-таки этих несмышлёнышей. Но ты прекрасна, Эрра! Твои воды чисты и полны жизни, а земля пышет густейшими лесами и полями, покрытыми сочной зеленью.
– До этого ещё было далеко, дух. Прежде, много сотен лет воздух был замутнён пылью, поднявшейся со вспученной земли. Живительный, тёплый свет солнечной звезды не мог достичь меня, и вскоре я замёрзла. Моё тело покрыла толстая корка льда и снега. Зима стала единственной владычицей над моими просторами. Но жизнь не погибла полностью. Всё ж часть потомков Немого да горстка предлюдей каким-то немыслимым чудом уцелели. Конечно, им пришлось туговато в борьбе с бесконечной зимой. Они вынуждены были меняться и приспосабливаться. И они справились. Я взывала к людям, отпрыскам предлюдей, но они меня больше не слышали. И вот наступил долгожданный момент: пыль, столько времени затмевавшая свет солнечной звезды, наконец-то, улёглась на землю, и небо очистилось.
– Но я не вижу на твоём теле тех, кого ты зовёшь людьми. Что было дальше, Эрра?
– Всё произошло в точности, как с предыдущими поколениями этих горесуществ. Они развивались и достигли определённых успехов. Разумеется, им было далеко до сверхпредлюдей и предлюдей, но в чём они не уступали своим предкам, так в глупом упрямстве и заносчивой гордыне. Достигнув своего умственного пика, люди возомнили себя богами и принялись творить гадости, оскверняя моё тело. Всё повторялось, как движение по спирали. И тогда я поняла – сколько ни давай шансов этим эгоистичным существам, они всегда будут повторяться в своём заблуждении. И…
– Ты их уничтожила?! Нет, это жестоко…
– …мне пришлось. Они потревожили вечный сон метеора, и тот грозил выпустить свой огонь, лишь бы избавить мой мир от этих зазнаек. И он бы выполнил угрозу, но вместе с людьми и всем живым на мне погибла бы и я.
– И что, Эрра?! Что тогда?
– Я уговорила метеора напустить лишь часть огненной силы, и он внял моей просьбе. Облик мой стал походить на изуродованную наружность прокажённого, из вскрывавшихся язв извергалась лава и ненасытными потоками обрушивалась на города, нещадно топила их. Океан бурлил и кипел. Вскоре моё тело опустело и на сей раз окончательно. Все люди погибли, все потомки Немого канули в огненной смерти. Зато я была спасена. Правда, то потрясение было так велико, что часть моего имени забылась. Больше некому было звать меня по имени и напоминать мне о нём.
– Но я вижу жизнь на тебе, Эрра.
– Всё так. Не стану лукавить, чуда не было. Я лишь утаила и сберегла от огненного гнева метеора маленькую водоросль, которая спустя время дала потомство в умиротворившемся океане, а затем и на выжженной суше. Теперь я ожидаю чудо – предвкушаю появление своего нового Немого, с которого начнётся новая глава моего существования.
– Что ж, Эрра, твоя история печальна, но полна надежды. Мне пора в путь, странник я, и долго быть на одном месте невмоготу мне. Прощай, зелёная звезда!
– Прости, дух, но ты не покинешь меня.
– Отчего же?
– Ты мне очень напомнил первых духов-странников. Они также случаем оказались здесь, а когда я позволила им пустить корни, то не сразу поняла, что сорнякам разрешила прорасти по глупости своей и незнанию. А дальше было поздно. Ни вода, ни ветер не могли одолеть их. А огнём больше не хочу я жечь своё тело.
– К чему ты ведёшь, Эрра? Не враг я тебе!
– Но и не друг. Если я тебя отпущу, ты поведаешь обо мне другим духам, и они придут ко мне, лукавые и лживые.
– Я никому не скажу! Клянусь сердцем чёрной дыры!
– Довольно клятв, дух! Больше я не поверю. Но и оставлять тебя жить здесь я тоже не могу.
– Что ты задумала, коварная звезда?! Отпусти меня немедленно!
– Я отдам тебя метеору. Я устала от выбора и уговоров. Всё решено.
– Так зачем ты мне всё это рассказывала, если моя участь была предрешена, как только я коснулся твоего тела?!
– Ты должен понимать, в чём твоя жертва, дух. Те, другие, так и не поняли того блага, которым их одарила я. Те, кого ты мне напомнил, и кого я так тщилась забыть.
– Жестокосердная! Тебе так просто всё не сойдёт! Вселенная узнает!…
– Напротив, жестокой я была, когда терпела и позволяла подобным тебе разрушать мир, который любил их. Теперь же любовь моя проявится в полной мере и мощи духа. А вселенной что за дело до какого-то духа? Да и метеору необходима пища – хотя бы раз в одну эпоху.
Дающий имена цветам
Рыжик злится, беснуется и сетует на эту нежданную прихоть Сте́вана.
– А почему мы обязательно должны туда идти? Что, другого дня найти нельзя для этой мелочи? И почему я должен? А?
Высокий и крепкий Сте́ван, отец неугомонного Рыжика, лишь терпеливо вздыхает и, как ни в чём не бывало, продолжает аккуратно укладывать в холщовую сумку горшки с комнатными цветами. Всего их пять: герань, две фиалки, амариллис и азалия.
– Что, снова бунт на корабле? – раздаётся с порога комнаты шутливый голос матери.
– Мам! – Рыжик подскакивает к ней и хватается за руку, словно за спасительную соломинку. В глазах отчаяние и надежда. – Ну, скажи ему, пусть без меня идёт к деду. Единственный выходной, денёк что надо, а тут.
– Что, Ра́дко и Ми́рек ждут? – В ясных, серо-зелёных глазах матери теплится понимание. – Опять затеяли кучу приключений, сорванцы?
– Ну, не без этого, но… – комкает ответ мальчуган.
– Ты же знаешь, что это важно для твоего отца и для деда, – она легонько откидывает прядь золотистых волос, выбившихся из причёски. На пухлых щеках проявляются ямочки. Они так милы и нравятся Рыжику, когда мама улыбается. – К тому же это не займёт много времени. Всего-то час с небольшим. А там вернёшься к своим товарищам и хоть до потёмок носись с ними.
– Но, мам, – уныло тянет за ладонь сын, в его бирюзовых глазах ещё теплится искорка надежды, да и сдаваться он не привык.
– Э́лиаш, – обращается к нему мама, называя истинным именем, строго, но мягко. – Ступай с отцом.
Рыжик, тощий и толком ещё не вытянувшийся, с золотисто-рыжей копной на голове, словно цветущий одуванчик, обречённо вздыхает и плетётся за отцом.
– Ха́нна, – Стеван оборачивается за порогом дома, будто вспомнил о чём-то. Он слегка хмурится.
– Да, дорогой, – та чутко всматривается в его зрелое открытое лицо, с короткими буро-рыжими, жёсткими, как щетина зубной щётки, волосами.
– Мы скоро, – он прогоняет воспоминание, смахивает его за ненадобностью. Лицо проясняется.
– Я знаю, – она коротко кивает и затворяет дверь за их спинами.
Стеван и Рыжик молча идут по асфальту: один не желает вступать в беседу из-за упрямства, другой попросту не знает, как нарушить молчание.
Ра́дос, небольшой, чистый городок с добротными простыми домами, всё глубже погружается в утро. Солнечный розоватый свет накатывает морской волной, вбирая и растворяя тёмные уголки и разбавляя тени, утренний прибой неумолим и предрекает душный зной к полудню. Воздух ещё свеж после ночного тумана, он пахнет влагой и пронизан сладким запахом травы. Скоро ветер всё выдует и наполнит пространство пыльным, дурманящим запахом полыни и гретого асфальта.
– Неужели это так тяжко? – отец, наконец, подбирает слова, но в них нет и намёка на упрёк, скорее, интерес.
– Нет, – хмуро отзывается сын, он морщит лоб и покусывает нижнюю губу.
– Тогда в чём проблема? – Стеван шагает размеренно, не спеша, сумка с цветочными горшками покачивается в такт его спокойствию.
– Ни в чём, а в ком, – глядя себе под ноги, бурчит Рыжик. Его ладони по запястья утопают в карманах штанов, растянутых от таскания всевозможных мальчишеских сокровищ.
– И чем тебе плох дед? – Стеван не ведёт бровью.
– Он не плох, но временами он ведёт себя, как самый что ни на есть чудик, – выдаёт Рыжик и пинает, правда не сильно, попавшийся под ноги камешек. – Меня уже в школе цепляют, называют внуком чудика.
– Ну что ж, всякое бывает, у меня в твоём возрасте тоже было прозвище, обидное. Но я перерос. И ты перерастёшь. Столько глупости в этом мире. Если на каждую обращать внимание – в конце от тебя ничего не останется. Не так ли?
И только тут отец обращает взор в сторону сына, но тот слишком упёрт, чтобы ответить тем же.
– Я так не могу, пытался, но не могу, – ворчит Рыжик. Тень ложится под его глазами, придавая им серый оттенок. – Я хочу быть как все. Чтоб у меня был нормальный дед, а не… чудик.
– А ты хоть раз спрашивал его, почему он такой? – вдруг говорит Стеван.
Его вопрос вспыхивает молнией в юной голове Рыжика, так же горят на утреннем солнце отцовские волосы.
– Я спросил его как-то, зачем он занимается этой ерундой, но он похихикал, как чудик, и сказал, что объяснит всё в своё время, – выговаривает мальчик, кривя губами. – Когда я достигну определённого возраста. Как будто я младенец какой.
– Значит, объяснит в своё время. Хо́нза никогда не бросает слов на ветер и держит обещания, когда бы те ни были даны.
Стеван произносит это так гордо и благоговейно, что Рыжик впервые отрывает мрачный взгляд от созерцания асфальтового полотна и обращает к отцу.
– Кто знает. – Взгляд Стевана мягкий и тёплый, как солнечный свет. – Возможно, даже сегодня.
Дом деда на самой окраине Радоса, можно даже считать, что последний или даже первый. Это как смотреть. Его небольшой, в один низкий этаж, бело-голубой домишко встречает и провожает любого, кто следует в городок или покидает его. И лишь у Хонзы есть то, чего нет ни у одного из жителей Радоса, – большой и пышный сад, который легко мог бы вместить в себя два, а то и три футбольных поля, если бы то требовалось. То, что остальные величают садами при своих домах, старик с насмешкой зовёт садовыми придатками, но уж никак не садами. И в этом он отчасти прав: соседские палисадники в подмётки не годятся садищу Хонзы. Естественно, что и работы в таком траво- и древонасаждении – непочатый край. Единственное, чем задавался Стеван, как любой другой житель городка, так это, как его отцу удалось заполучить в своё личное пользование столь обширные угодья, пусть даже они и примыкали вплотную к лесу, что обступал Радос со всех сторон? Хонза так и не соблаговолил приоткрыть завесу этой тайны, впрочем у него за душой и без того накопилось немало других загадок.
Рыжик так разнервничался, что только на середине пути осознаёт ещё одну оплошность, уже со своей стороны, и тут же мысленно ругает себя. Они идут пешком, в то время как могли катить на велосипедах, что значительно быстрее сократило бы путь и время. Если бы из-за злости, затмившей разум, Рыжик вовремя спохватился…
– Ты чего снова надулся? – озадаченно спрашивает отец. Расстроенное и досадливое выражение лица сына его смущает, ведь только-только вроде всё кое-как уладилось.
– Забыл. Я забыл про велосипед, – огрызается скорее себе, нежели отцу мальчик. Губы сжимаются так сильно, что белеют. – Мы могли бы уже…
– Да ну их, – отмахивается Стеван свободной рукой, так беспечно и беззаботно, что это ещё сильнее цепляет Рыжика. – Подумаешь, лишних двадцать минут пройдём. Прогуляемся. Может и к лучшему, что пешком, ты вон какой вспыльчивый, ещё бы в спешке в фонарный столб влетел или в канаву.
Эта мысль кажется забавной Стевану, он заходится беззвучным, но сильным смехом, его широкие, крупные плечи трясутся при новых выбросах смешка.
– И ничего бы я не въехал! – взрывается Рыжик, но тут же злость его уходит в ноги, а дальше в землю. Он не сердится на отца, тот смеётся не над ним, для него. В глубине задиристого мальчугана нарастает тепло и позыв рассмеяться вместе с отцом, но он слишком упрям и довольствуется кривой ухмылкой. – А вот ты точно скатился бы в ту канаву, – указывает на склон обочины, за ним проложена бог знает, когда ливневая канава, достаточно глубокая, чтобы увязнуть в ней по пояс, когда она полна до краёв. – Ты же никудышный ездок.
– Это я-то никудышный? – Стеван притворяется, что сердит, хмурит густые ржавые брови и останавливается, упирая крепкие руки в бока.
Рыжик тут же встаёт на месте и смотрит отцу прямо в глаза: это своего рода игра-испытание, взгляд-вызов, испугается – не испугается. Эти гляделки – ловкий трюк, который отец придумал давно, когда сын только учился ходить и с алчным интересом познавал мир. Стевану нравится зрительный контакт с сыном, этот детский отпор взрослому авторитету. Но также отец прекрасно знает и понимает, что через эти гляделки сын способен научиться большему, чем просто нагло смотреть в глаза старшему. Рыжик постигает уважение и смирение, пусть и таким странным образом.
– Да брось, – взгляд Рыжика не дрогнул, но уверенность в его голосе поколебалась. – Ты сам прекрасно это знаешь.
– Я никудышный? – ещё раз спрашивает Стеван уже более снисходительным и куда тихим голосом.
Манипуляция в интонации действеннее громкости и жёсткости. Это Стеван давно открыл для себя, ещё тогда, когда сам частенько пробовал бросать вызов своему отцу. От него он многому научился.
– Ну… – теперь голос мальчика дрожит смятением и неловкостью, взгляд вот-вот дрогнет, – …ты не очень хорошо управляешь велосипедом.
Остаётся дожать мальчишку финалом. И Стеван это делает. Он молчит и смотрит на Рыжика с укором и разочарованием. Ни слов, ни действий. Только взгляд, контакт мыслей. И он выигрывает. Рыжик отводит глаза, понурив голову. Но Стеван не этого добивается, не унижения и не давления на сынишку.
– Ну вот, мы выяснили, что я всё же могу управлять велосипедом, а это уже не никудышность, не так ли?
И отец ласково, но грубовато касается рукой сыновнего затылка там, где родничок, и ерошит волосы, мягкие и тонкие, как у Ханны. В этот миг все обиды стираются, а единство восстанавливается. Урок получен и усвоен. Рыжик поднимает глаза на Стевана, они вновь лучатся чистой бирюзой, ни единой тени вокруг глаз.
Наконец они доходят до дома Хонзы. За незапертыми воротами по мощённой гравием дорожке они подходят к крыльцу дома. Внутри тихо и пусто.
– Он в саду, где же ещё, – говорит вслух Стеван, подталкивая легонько вперёд сына. – Идём.
В сад можно попасть, только пройдя через дом. Так устроено у Хонзы: жилище своего рода – врата в его гигантский сад.
Пространство дома одолевается быстро, оно невелико и просто: широкий прямой проход с двумя боковыми комнатами и кухней. Через заднюю дверь открывается не то чтобы необыкновенный мир, а как кажется всякому, кто впервые заходит – иная вселенная. Чудесная, цветущая, живая. Живая гармония, так её лучше характеризует сам хозяин.
Сразу за порогом, словно сторожи, стоят два пышных куста сирени. Их тонкие с нежной листвой ветви тянутся к стенам дома и робко касаются дверного проёма. Меж кустами четыре деревянные ступеньки с низкими перилами, которые увиты ползучим плющом, он напоминает бесконечное тело змеи без головы и хвоста с россыпью небольших белоснежных цветов.
Грунтовая дорожка ведёт Стевана и Рыжика прочь от дома с его банальной простотой, в глубь буйства зелени и цветов, всё дальше в затейливое переплетение линий и форм.
Деревья, ухоженные и здоровые, произрастают тут в безусловном порядке, заведённом некогда их садовником. Рощицами, рядками, кружками и даже зигзагами груши и яблони, персики и вишни на первый взгляд кажутся единственными жильцами бесконечного участка земли. Но вот глаз привыкает и начинает выхватывать островки изумрудного кустарника, то ли шиповника, то ли малины. Круглые до идеальности кустарники возлежат на салатном поле, как жемчужины в разверзнутой раковине, каждый уникален и неповторим.
Взгляд опускается чуть ниже, и теперь заметно, что помимо стриженой травы от земли тянутся бесчисленные шляпки полевых цветов. Их так много, и они столь разны, что глазу трудно распознать все цвета и оттенки сразу. Чуть дальше, за тенистым проулком под группкой плакучих ив гости вступают на полянку садовых красавиц, роскошных высокорослых роз. Пурпурные, алые, сливовые и нежно-розовые, их много и аромат сладостно-тяжёлый давит на разум, призывая сделать остановку и никуда более не спешить. Но Стеван пришёл сюда не за тем, чтобы любоваться розарием, он вновь подталкивает сына, тот, как и всегда, подпадает под очарование изящных цветов. Розы – это для Рыжика, но не для его отца.
За поляной встаёт полукружье из высоких клёнов, Хонза питает к этим деревцам необъяснимую тягу, очевидно, это связано с осенью и той красой, которую вносят только клёны. Меж любимцами деда есть проход, куда и устремляются отец с сыном.
– Далеко ещё? – ворчит Рыжик. Его нетерпение на кончике языка. Руки давно покинули карманы брюк и на ходу трогают каждый прутик, каждую ветку и шляпку цветка.
– Думаю, что уже скоро, – хмыкает позади отец. – Если он не изменил привычкам, то мы найдём его у старушки.
Старушкой Хонза называет высоченную, с башню, по меркам Рыжика, старую пихту. Она безусловная королева дедовского сада и его любимица. Хотя, слово любимец равно для всего, что растёт тут. Каждая травинка по-своему дорога Хонзе, не говоря уже о чём-то крупнее. Верно, из-за этой одержимости деда и зовут чудиком, кроме него никто в Радосе не хлопочет и не воркует над своим садом.
Пройдя ещё около трёх минут, они выходят к берёзовой рощице. Берёзки, словно стройные девицы в хороводе, кружком стоят вокруг громадного, в несколько обхватов ствола пихты. Дерево столь высоко и мощно, что Рыжик содрогается всякий раз, когда оказывается так близко к нему. Ему чудится, что пихта не дерево, а зачарованное чудовище и расколдуй его, оно зашевелится, выпростает из земли свои длиннющие жилистые корни и сцапает любого. И Рыжика в первую очередь.
Хонза тут, как и предположил Стеван. Старик высок, как и в дни молодости, но время оседлало его широкую спину и ссутулило.
– Эй! – машет им Хонза, перед ним на земле стоит деревянный поднос с серебряным кофейником и тремя чашками. – Идите сюда! Будем пить напиток из цикория.