Небывалая быль или Бывалая небыль

– Здравствуй, Хонза, наконец-то мы встретились, – голос её, мелодичный и ласковый, как ветерок в знойный полдень, приветствовал меня. – Я Ива, хозяйка этого места, зовётся оно Живым Садом. Рада принять тебя желанным гостем и показать все уголки моих угодий. Если ты, конечно, пожелаешь.

Надо ли говорить, как я желал! Я страстно хотел немедленно обойти каждый уголок столь чудесного края, осмотреть каждый куст, каждое дерево, каждую травинку в саду. Мне не нужно было говорить вслух, она прекрасно всё чувствовала и видела в моём взгляде.

– Прежде, чем мы отправимся на прогулку, позволь познакомить тебя ещё кое с кем, – предложила госпожа Ива. – Они давно жаждут знакомства с тобою, Хонза.

Два мальчика и девочка вышли из-за широкого ствола пихты, как только Ива позвала их. Они ничем не отличались от Сика и Власты, кроме волос.

– Это Ле́ос, – представила Ива робкого вида мальчика с алыми прямыми волосами до плеч, слегка подтолкнув того в мою сторону.

– А это Бо́ра. – На шаг вперёд выдвинулась девочка в жёлтом платьице, лицо её обрамляли пепельно-белые волосы.

– Джейрк, – лично представился второй мальчик, очевидно, самый смелый из них. Короткие, солнечного оттенка волосы дразнили мой взор наравне с его дерзостью во взгляде.

Я также представился, из вежливости, хотя они смотрели на меня так, будто давно знали. Это порядком обескураживало меня, и я поинтересовался у них, откуда же им известно обо мне.

– Давайте позже это обсудим, хорошо? – предложила госпожа Ива, дети ей не противились и явно уважали любое её решение. – У нас не так уж и много времени, а Сад широк и длинен достаточно, чтобы в нём блуждать до самой ночи. Идёмте.

– И что? Вы обошли весь тот сад? Кстати, а почему у него такое название? – вопросы вырываются из Рыжика, как семена из бешеного огурца.

Ещё бы, чем дальше рассказ, тем больше непонятного. А дед, как специально, придерживает завесу тайн, чтобы извести любопытством внутреннего чёртика внука.

– Куда там, – лениво отмахивается Хонза. Его ладонь с крупными, заскорузлыми от работ с землёй пальцами чудится Рыжику, ни дать ни взять, – хвойной веткой, тяжёлой и увесистой лапой. – То, что Ива назвала «до ночи», на самом деле вылилось бы в годы. У живого Сада нет зримых границ, в нём можно скитаться всю жизнь.

– Это как же? Так не бывает! – Рыжик аж подскакивает на месте, взметая ногой кучку иголок. Та осыпается, отставляя в воздухе пыльный след.

– А вот и бывает, – упрямо доносится дедов голос. – Просто ты не дорос.

– Ну да, ещё скажи, что отец дорос и тоже погулял в том саду, – обидчиво замечает Рыжик.

Но тут же прикусывает язык, крепко сжав губы: взгляд тусклых, цвета карамели глаз деда с грустью устремляются в его сторону. Ни упрёка, ни суровости или строгости, а только грусть. Внутри мальчика что-то сильно содрогается и падает в низ живота. Наверное, чёртик.

– Не дорос, – выдыхает Хонза, – и не попал в Живой Сад. Но это ничего. Не всем нужно туда.

Он замолкает и с минуту смотрит куда-то перед собой. Рыжик уже укоряет себя за несдержанность и надеется, что дед заговорит. И тот, сглотнув молчание, продолжает.

… Мы не спеша брели по ухоженным тропинкам, так, будто у нас впереди бесконечность времени. Ива подводила меня к деревьям и называла каждое по имени, знакомила с цветами и представляла травам, в бесконечном разнообразии и множестве произраставшим в её Саду. Я уразумел, что у всего, что жило в тех бескрайних пределах, имелось своё имя. Посланники сопровождали нас всюду, они по большей части шли молча, лишь изредка вплетая в наш с госпожой диалог свои звонкие и тихие голоса.

Одно оставалось неизменным в том чудесном месте – солнце, войдя в полдень, не меняло своего положения, сколь долго мы не расхаживали по волнистым руслам дорожек. Я поинтересовался этому феномену, на что Ива ответила:

– Пока я не решу, что довольно, так и будет. Здесь время подчинено жизни, а не наоборот.

Владычица Живого Сада столь тепло и радушно ко мне отнеслась, что решила сделать мне подарок.

– Вот, возьми, – протянула Ива мне крохотный полотняный мешочек совершенно невзрачного вида, – в нём семя старой пихты, той, у которой мы встретились. Посади его подальше от дома и жди ровно месяц, когда взойдёт росток. Береги его, и у тебя в своё время будет своя пихта, которая станет центром твоего сада.

С трепетом я перенял драгоценный дар, нисколечко не сомневаясь, что семя прорастёт и пихта приживётся во дворе моего дома. Тут я приметил, что юных посланников госпожи нет рядом с нами, они куда-то тихо удалились, пока я перенимал мешочек с даром.

Заметя мой растерянный взгляд, Ива с улыбкой поспешила уверить, что я обязательно встречу новых знакомцев на обратном пути, и добавила, что мне пора в него отправляться, поскольку ночные часы в моём доме неумолимо гонят стрелки к утру.

Мы побрели обратно. Мне отчаянно хотелось остаться в Живом Саду хотя бы до вечера, столько всего ещё я не видал, столько всего я жаждал узнать. Но хозяйка мягко заметила, что уговор нельзя нарушать: мне было обещано, что я вернусь за час до рассвета, значит, тому быть. Но как же мне после обширных, бескрайних пределов, где столько чудес, вернуться в наш крохотный сад, что после Живого и садом называть стыдно? Как мне слоняться меж рядками яблонь, держа в памяти обилие плодородного края, где ничто не повторяется?

Я приуныл, согласился, подчинился, но приуныл. Она это заметила и ласково пригладила вихор на моём затылке. Мы приблизились к цветнику, на одной из клумб полыхали пурпуром изящные лилии. Ива подвела меня к одному, отстранённому от других цветку и сказала:

– Попрощайся с Хонзой, Власта.

Лилия едва качнула головой. Я опешил ещё сильнее, обратив к госпоже изумлённый взгляд.

– Это произошло, когда тебе исполнился пятый год жизни, Хонза, – изрекла Ива, направив полный любви взор к лилии. – В столь нежном возрасте ты на краткий миг обрёл особенность, которую вскоре потерял. Увы, не без содействия родителей. Они видели странность в том, что ты разговаривал и дружил с цветами. Ты давал им имена, Хонза.

– Но я не помню этого.

– Конечно, не помнишь, родители постарались, чтобы ты отвлёкся и забыл о своей особенности. Но она до сих пор при тебе, только крепко спит внутри, глубоко в тебе. Разбуди её, когда вернёшься и не забывай, как цветы не забыли о тебе.

Я перевёл взгляд снова на лилию и смутные обрывки прошлого, как облачная рвань на небе, с гулом и жужжанием стали прорывать блокаду, некогда установленную мною по просьбе отца и матери. И вот я предельно ясно увидал себя, пятилетнего, в августовском утре стоящим на коленях перед красавицей-лилией, её цвет отливал рубином в солнечном рассвете. Имя пришло в голову само, оно рвалось наружу, и я просто объявил, что отныне лилию буду звать Властой. Тоже я проделал и с другими цветами.

Госпожа Ива медленно водила меня меж холмистых клумб и заново знакомила с моими былыми друзьями. Василёк Сик, добродушный и весёлый малый, как августовский полдень. Леос – мой застенчивый приятель-мак, алый и открытый, точно июльская зорька. Или Бора, моя робкая и очаровательная роза, с которой так приятно делить сокровенные секреты. Ну, и конечно, бойкий и дерзкий бархатец – солнечный Джейрк, кладезь неиссякаемой фантазии.

Я всех их позабыл за текущие годы, но они меня помнили, как в то время, когда мы общались запросто и тесно. Я попрощался с каждым из них, сердечно и тепло. Я бы взял их с собою, но они давно стали частью Живого Сада.

– Ты очень необычный мальчик, Хонза, – на прощание сказала Ива, когда мы отошли дальше от цветника. – Я хочу помочь твоей особенности, так сказать, дать всход твоему дару. Когда ты вернёшься обратно, выгляни во двор, как только солнце покажет себя из-за горизонта. Ничему не удивляйся. И ни о чём не говори родным. Всё пойдёт так, как будто так и было. А теперь ступай. И не забывай о своём даре.

Я побрёл обратно. Не выдержав, я обернулся, но Ивы уже не было на том месте, где мы распрощались. На душе горчило и щипало. Я шёл обратно к своему дому.

И тут солнце медленно, но верно двинулось к другой границе горизонта. С юга принялись набегать белёсые облака, стремясь догнать дневное светило. Ветер остывал, листва на деревьях окрашивалась в багрянец и золото, трава блёкла, летние цветы увяли, их место заняли осенние красавицы.

Я дошёл до того места, где утром сбросил одежду, теперь я с удовольствием в неё укутался, так как воздух холодел.

Уже скоро над моей головой стало темнеть, погружая мир в сумерки. Облака налились свинцом и почти догнали заходящее на западе солнце. Листва на деревьях редела, опадая наземь, травы рыжели и чахли, от щедрых цветников почти ничего не осталось, лишь редкие стойкие хризантемы да бархатцы.

Сумерки густели, поглощая жидкие тени Живого Сада. Небо заволокло целиком, плотно и намертво. На лицо мне упали первые капли ноябрьского дождя, который тут же перешёл в слабый снег. Деревья и кусты, голые и жалкие, проплывали мимо меня, земля постепенно покрывалась белёсым слоем, снег укрывал жухлые останки того, что весной вновь вернётся к былой красе. Я шёл вперёд, уже более не оборачиваясь. Я знал, что Сад позади меня сокращался, он подбирал свои границы с каждым моим шагом. И на это я смотреть не желал.

Когда в спину мне ударил сильный порыв морозного ветра, вокруг царила зима. Высокие сугробы скрывали землю, оставив на улице лишь высокие стволы деревьев с голыми ветвями. Да лысые шапки кустарника торчали то тут, то там, будто высматривали кого-то из-под снежного укрытия. Наступила ночь в Живом Саду. И я, наконец, вышел к дому.

– И что дальше? Дальше что? – Рыжик ёрзает на корне, концовка взволновала его сильнее, чем он ожидал.

– Я зашёл в дом, разделся и тихонько прошмыгнул в свою комнатку, и как раз вовремя, – простодушно продолжает дед. – Я выполнил наказ Ивы: когда солнце только-только заалело на востоке, вышел во двор и ахнул. Я не узнал наш сад. Он казался мне бесконечно огромным. Конечно, он не так обширен, как Живой Сад, это всего лишь крохотный кусок от гигантского пирога. Но я был ошеломлён не то слово. Но знаешь, что случилось ещё?

Дед хитро щурит глаза, отчего Рыжик нервно сглатывает. Выждав нужную паузу, Хонза произносит:

– Родители ничего не заметили! Они вели себя так, будто наш сад таковым был всегда. Но поразительнее всего стало то, что и все жители Радоса по ту пору отреагировали также. Никто, приходя в наш сад, не выказывал удивления или сомнения в нашем праве на такой большой кусок земли. Это и был дар Ивы.

– А что с семечком? – напоминает внук старику.

– Ах да, я посадил семя, как и обещал. Но ты уже должен был догадаться, что это та самая пихта, – Хонза отводит руки и прикладывает их ладонями к смолистой коре, нежно поглаживая, будто человека.

– Вот это да.

– Ну да, так и бывает, когда веришь. Госпожа Ива так и сказала мне тогда: когда веришь в имя и даёшь его, то наделяешь жизнью и памятью. Верь и называй впредь, Хонза. Так я и поступаю до сих пор. Это своего рода призвание.

– Но почему отец тебе верит? Ведь он никогда ничего подобного не видел, верно?

Рыжик на мгновение застывает на корне. Он смотрит в дедовы глаза, устремлённые прямо на него, в них кипит жизнь, в них трепещет тайна. Дед медлит, отрывает руки от ствола и вновь складывает на животе, не заботясь о том, что смола, на коже испачкает одежду.

– Не видел, но когда он в пятилетнем возрасте начал давать имена цветам, я не стал осекать его причуду, – говорит Хонза, и такое живое тепло исходит из его взгляда, что Рыжик ощущает себя частичкой единого целого с дедом и отцом. – Я только сказал, чтобы он внимательно слушал своё сердце и давал имена цветам, и знал, что имя даст растению память и жизнь, как человеку. Когда он подрос, то бросил это занятие, но что-то в нём сохранилось, уцелело от того пятилетнего. Наверное, поэтому он до сих пор верит мне и считает важным дать тому или иному цветку имя.

Хонза вздыхает и, кряхтя, встаёт с насиженного места, Рыжик следует его примеру.

– Ну что ж, история закончена. Теперь ступай, куда там ты спешил. Тебя ведь приятели, небось, заждались.

– Ага, – соглашается Рыжик, но не так уверенно и довольно, как он сделал бы до этого разговора.

Он делает несколько шагов прочь от извилистых корней пихты, но что-то сдерживает его, утяжеляет каждый его шаг. Он поворачивается, дед двигает на подносе кофейник и чашки, намереваясь нести посуду в дом. И тут Рыжик сияет от нового осознания, делая шаг обратно к пихте. Тяжесть уходит из ног, делая их лёгкими, словно ветер.

– Дед, знаешь, а можно мне ещё цикория? Что-то я его толком не распробовал в этой кукольной чашке, – робко просит внук.

– А как же твои приятели, рыжая башка? Нехорошо заставлять ждать, – с притворным укором выговаривает Хонза, но морщинки вокруг его глаз и рта говорят об обратном.

Рыжик выпячивает нижнюю губу и поднимает брови вверх, его бирюзовые глаза полны недоумения и плутовства. Бесёнок внутри него ликует и торжествует.

– Подождут, – беспечно бросает он в хвойный воздух. – Когда здесь недопитый цикорий. Никуда не денутся.