Тропинка на солнце. Сборник рассказов

Василиса

Длинные дороги принципиально отличаются от коротких. Они замечательны тем, что выдергивают из накатанной жизненной колеи и предоставляют редкую возможность увидеть и почувствовать нечто иное – незнакомое и удивительное – в том же самом мире, окружающем нас. Если постараться, наверняка каждый припомнит какой-нибудь интересный или необычный случай в этих самых пресловутых дорогах. Сколько их выпало на каждую человеческую судьбину! Большие, маленькие, прямые, окружные, запутанные… В коротких не успеваешь отвлечься. А в долгих забываешь про будничные дела и заботы – возможно не сразу, не полностью, но потому я и оговорился в начале, что именно длинные дороги, протяженные во времени и расстоянии, – они под час есть настоящее волшебство и загадка, когда в середине или к концу пути начинаешь видеть невидимое и чувствовать непрочувствованное ранее – то, что в будничной суете пропустил бы незамеченным. Или просто побоялся бы это заметить в ущерб сиюминутной выгоде.

Пользы в этом, скорее всего, никакой, но все же для некоторых людей-человеков это забавно, значимо или даже важно, потому что их мироустройство – чувство, восприятие, или что-нибудь там еще, что в них водится, не выявленное науками, устроено иначе, чем у нормальных простых пассажиров, которые просто едут по своим нормальным делам.

Я плыл на теплоходе из далекого села, заброшенного на берегу Рыбинского моря, он по пути заходил в небольшие деревеньки, врезаясь днищем прямо в песчаный берег. На борту было множество дачников, туристов, местных жителей, детей, животных, и даже чайки огромным белым облаком вились за кормой.

Я устроился на верхней палубе под навесом. По привычке достал тетрадку. Погода шептала. Чайки пели (я почему-то их крики воспринимаю как пение ангелов), светило солнце, дул слабый приятный ветерок.

Сначала думалось о работе и прочих проблемах в жизни, которых у каждого предостаточно, потом сознание переключилось на несбыточные, а некоторые – кто знает – и сбыточные мечты. Когда и это надоело, стал просто смотреть на воду, на небо, на людей вокруг.

Красота-то какая! Научиться бы особому отношению к красоте! Вот сейчас она есть, ты видишь ее, а приедешь в город, сойдешь с теплохода, и все исчезнет, настанут обычные серые будни. Опять борьба за выживание начнется. Тут уж не до красот…

Бабуля у левого борта на скамейке с кошкой. Кошка не в корзинке, завязанной сверху, как многие делают, не в контейнере для перевозки животных и вообще, ни во что не завернутая, не посаженная, свободная, словом. Спокойно сидит на руках у хозяйки. Симбиоз у них. Так и должно ездить с животными. Если к ним хорошо относишься, никуда они не убегут, ничего им непутного в голову не взбредет – истошно орать или метаться. Я тоже со своей кошкой спокойно езжу в транспорте. Она сидит на руках или на плече, смотрит в окно. Спокойная, несколько свысока взирающая на остальных пассажиров. Чего они так суетятся? Она так сызмальства, точнее, с раннего котячества привыкла.

Перевожу взгляд дальше. Мужичок маленький в кепке. Этот с петухом. Петух тоже спокоен, головой только крутит. Красивый, разноперый такой. Я в петухах не разбираюсь, но явно породистый.

Женщина с собакой. Женщина с собакой. Женщина с большой собакой. Монахиня с молитвенником…

Мимо по палубе проскакала девочка с двумя длинными косичками. Она несла через плечо сачок для ловли бабочек, и одна из ее косичек болталась в этом сачке. Сама она, видимо, этого не замечала, или ей было все равно. Я почему-то тогда обратил внимание на эту девчонку, которая несет в сачке собственную косичку. Ее остренькое личико, как у лисички, просто светилось счастьем. Она покачивала головой в такт движению, напевая про себя какую-то песенку, и непрерывно улыбалась. Словно почувствовав мой взгляд, вдруг обернулась, застыла, как вкопанная. Потом сделала несколько шагов ко мне:

– Ой, дядя, а вас березка любит. Значит, у вас сердце доброе. На вас листик березовый. Хи-хи. Вон, – она показала рукой.

– Это почему это? – я не был готов к разговору и от неожиданности мой голос прогремел грубо, и я кашлянул.

– На злого березка не отпустит свой листик. Хи-хи! – и поскакала дальше.

Я ошарашенно посмотрел ей вслед, потом вывернул голову: да, действительно, под самый воротничок куртки забился березовый лист. Я и не заметил. Машинально хотел его выбросить, но что-то остановило мою руку. Глянул вниз, на корму, куда по лесенке спустилась девчонка. Она, чуть обернувшись, отследила мои движения и исчезла под палубой.

Ну как тут не задуматься о том, что вообще в жизни никогда не пришло бы в голову, если б не этот случай. Просто поток мыслей, который сметает все на своем пути! О жизни и смерти, о добре и зле, о мироздании, порождающем таких… девчонок с косичками в сачках, о судьбе, о Высшем предназначении, о деревьях… Я улетел в своих раздумьях к чайкам, к облакам, за атмосферу, к Луне, к Солнцу, покинул Солнечную систему, родную галактику Млечный Путь, направился к Ледяной туманности Льва… Так что голос извне доходил до меня долго. Медленно. Мучительно.

… – Деревья всегда чувствуют людей. Мне бабушка рассказывала. Не только деревья. Травы тоже. Но деревья больше. Они же ближе к Богу. И к Солнцу. Вот, дуб, к примеру. Он делает человека сильнее. Если подойти к нему и постоять, прислонившись к стволу, сразу сил прибавляется. Но очень долго стоять не надо. Голова заболит. Я пробовала. Береза тоже сил добавляет. Но меньше. Она ж все-таки береза, не такая сильная. А вот осина, наоборот, забирает. Но она забирает все вредное, худое в человеке. Так что надо постоять под осинкой, очиститься, ну, как на исповеди. А потом пойти к березке или к дубу. Они силы восстановят…

…Девчонка с косичкой в сачке сидела на скамейке напротив, болтала ногами и болтала без умолку. Сначала показалось, что она несет полный бред. Но поскольку деться было все равно некуда, я начал слушать.

… – Растения чувствуют человека, когда он к ним приближается. Вот когда собираешь лекарственные травы, нужно к травинке сначала протянуть руку. И посмотреть. Если травинка потянется к тебе, значит, ты нравишься, бери травинку. А если нет – не надо брать, все равно она тебе не поможет. А если сучок цепляет – остановись! Посмотри вокруг. Значит, что-то не заметил, пропустил что-то важное…

Я отвлекся. Мне вспомнился случай, когда, действительно, сучок вцепился мне в штормовку, затормозив мое движение, и я чуть было не упал с обрыва в глубокую яму с водой, которую не заметил в ночном лесу. Спас, по сути. Это было, когда я однажды ходил за грибами и заблудился. Только глубокой ночью вышел на шум шоссе. А ведь еще – продлилась мысль – сколько раз иногда в раздумьях или мысленном анализе не можешь выделить главное, и помогает именно нечто подобное – сучок, хрустнувшая сухая ветка, внезапный крик птицы или лай собаки, спугнутый зверь…

… – Дядя, вы не слушаете?

– Да нет, слушаю. Меня зовут дядя Дима. А тебя?

– Василиса. Чего улыбаетесь?

– У меня у друга так дочку зовут. Он шутит, что это имя означает Васи лиса. Ну, лиса Васи. Поняла?

– Хи-хи-хи! – Василиса залилась таким звонким продолжительным смехом, что люди, находящиеся недалеко от нас, обернулись. Кошка на бабуле тоже повернула голову.

– А бабушку твою как зовут, сколько ей лет? Она, видимо, травы знает хорошо, – заговорил я, чтобы остановить этот ее хи-хи—поток.

– Да. Василиса Макарьевна. Ой, она старенькая уже.

– Она травница?

Опять утвердительный кивок.

– Так тебя, видимо, в ее честь назвали.

– Наверное, – согласилась девчонка Василиса, – знаете, какие у нас травы в деревне? – Она встала в полный рост и вытянула руку вверх на всю длину: – Во! Когда сильный ветер, кажется, словно море волнуется. Я ныряю в это море и меня не видно. Меня начинают звать, я выпрыгну где-нибудь, как вынырну. Хи-хи.

– Любит тебя бабушка.

– Угу.

Мне сразу вспомнилось, как я, будучи маленьким, так же пробирался в чапыжнике и травах к дому, чтобы пройти напрямик. Приходил весь исцарапанный, лохматый, репейник на мне, ветки какие-то, листики… Бабушка отчитывала: «Дима, ну как так можно. Мы же волнуемся. Выхожу на дорогу: нет Димы. Выхожу на тропинку с другой стороны: нет Димы. Думала, заплутал в лесу». «Да я напрямки, бабушка, с той опушки». «Ну, пойдем, горе мое, расчешу тебя. Отряхнись на крыльце-то». «Смотри, бабусь, какие белые. Это с нашего места, помнишь, ходили?». «Как не помнить. Пошли, пошли, не стой, вон, ветер подымается…»

… – Вот ветер, – внимание переключилось на голос моей юной новой знакомой, – представь сильный ветер. Ведь он причёсывает деревья! Он вырывает с корнем слабые, ломает сухие ветки и уносит их прочь! Остаются самые крепкие, самые гибкие, им легче дышать! Значит, ветер любит лес и рощи, понимаешь!? Он любит свои деревья.

Я улыбался про себя, глядя на нее, хотел ответить, но она не давала мне и рта раскрыть:

– А деревья любят своих птиц. Они вредителей в коре ищут и кормятся ими. А еще они любят облака. Потому что из них дождь идет. Они пьют из дождя и растут. А небо любит свою землю…

У меня начала кружиться голова. Я испугался, что сейчас она перейдет на ангелов и Бога, и мне откроются великие истины и смыслы, к которым я и в сороковник ни на йоту не приблизился, а для нее, в ее восемь или девять, это открытая книга. «Дима! – начал разговор я с самим собой. – Поздравляю, ты тупица! Причем, тупица законченный. Ты ни черта не смыслишь ни в любви, ни в чувствах, ни в добре и зле, ни, тем более, в жизни, ни в этих травах, в которых ты иногда валяешься без мыслей. Но ты разговариваешь с людьми, учишь их жизни, что-то пишешь, словно тоньше других чувствуешь или можешь что-то, другим неподвластное, видишь от всех остальных скрытое, что ты такой весь особенный и неповторимый. Балда ивановна у тебя сверху туловища. И весь ты балда. Не думай больше! Живи, и все! Возомнил себя просветителем и ездит с тетрадкой! Болезнь какая-то! Пора оставить уже смешные потуги научиться тому, чему научиться нельзя! Красоту он, понимаешь, по-особому видит!..

… – потому что потом радуга! Они улыбаются друг другу радугой! Со всех сторон видно! Поэтому так чисто и легко дышится, так радостно и красиво!..

…Вот эта девчонка живет, и знает это. Просто знает, она – суть мирового естества, гармонии мира. Бросай писать! Вон, монахиня впереди сидит, молитвенник открыт у нее. Она что, – много рассуждает о написанном? Анализирует это? Она знает, что в этих строках прописана любовь к ней. И живет в лучах этой любви, этого тепла. Вот какого знания тебе недостает, тупица ты безголовый! Вот чего тебе надо! А ты кропаешь какие-то свои невнятные предложения да поэтические строчки, разве что ровные, и думаешь по великой глупости, что этим самым ты злых людей превратишь в добрых!»

… – или камни. Вода и камни. Вот когда скала падает в горную реку, она ранит воду острыми гранями. Сорвавшиеся куски скал очень острые и воде очень больно. Но она терпеливо омывает их, и острые края становятся гладкими. Об них уже нельзя пораниться, они, когда к ним прикасаешься рукой, также ласковы, как и вода. Понимаешь!? Значит, вода любит свои камни! И камни любят свою реку. Они из злых превращаются в добрые…

Я молчал, даже не пытаясь вступить в диалог. Закатил глаза к небу. Там бежали редкие легкие облачка. Я прикидывал, сколько по времени нам еще ехать до города, и на какие мелкие кусочки меня разорвет изнутри, когда мы его, наконец, достигнем. Или раньше я достигну Абсолюта… Благодаря Василисе… Нет, да это наваждение какое-то просто!

… – Дядя Дима, ты слушаешь?

– Ага.

– Так вот…

Я открыл глаза, чтобы Василиса убедилась в моем внимании. Ее косички трепал ветер. Ветер, который любит свои деревья. Деревья, которые любят воду. Вода блестела невероятным блеском и резала глаза почти как Солнце. Солнце, которое греет камни. Которые падают в воду. И в воде из злых превращаются в добрые. Интересно, я что, в самом деле добрый? Василиса ведь не соврет?! В голову полезла банальщина – что для этого нужно еще многое сделать, доказывать изо дня в день эту ее аксиому и все такое, и я остановил мысли.

– Василиса, ну где ты? – позвали ее откуда-то снизу.

– Ой, мне пора, пока! Иду!

Теплоход затормозился, врезавшись в берег. Мы куда-то приплыли. Скинули трап. Я поймал себя на машинальном движении выйти. Вслед за Василисой. Встал со своего насиженного места, потянулся, размял ноги. Хотел помахать ей, она не обернулась. Ветер услужливо поместил ее косичку в сачок. Вокруг меня залетали чайки. Я вспомнил про хлеб, взятый в дорогу, но есть не хотелось. Вообще не хотелось ничего. Стало как-то зябко и холодно. Наверное, из-за тени, которая упала на теплоход от высоких деревьев с берега. Я скормил чайкам батон, представляя, что где-то там, за этими облачками, среди прочих, так же летает надо мною мой ангел. Интересно, что он сейчас чувствует во мне?

Оставшееся время до города прошло незаметно. Кажется, я так долго и внимательно смотрел на небо, что задремал или даже уснул.

Проснулся от лая собак и общего шума на палубе, – пассажиры готовились к выходу.

На высоком берегу Волги показались знакомые главы церквей и ко мне вернулись мысли, закончившиеся на том месте, где с теплохода сошла Василиса. Как они там, со своей бабушкой, две Василисы? Представил их вдвоем за сбором целебных трав, улыбнулся невольно. Мысленно пожелал им здоровья. Моя бабушка хоть травницей и не была, но сушила зверобой, ромашку, иван-чай, что-то еще. Потом поила меня целебным отваром, когда простужался. «Эх, все мы люди-человеки, – говаривала она, – болеем, но зато потом поправляемся…»

От мысли о простуде почему-то заболела голова. Всегда у меня вот так все неправильно в жизни. Она стала разваливаться на части, а вслед за ней и все остальное тело. И сознанье, в котором длинные дороги принципиально отличаются от коротких… Потом, через минуту, вроде, отпустило. Или я все это каким-то чудом воедино собрал.

Заодно я собрал вещи, поднялся со своего места и еще раз взглянул на кафедральный собор города. Глядя на него с реки, казалось, что он нависает над берегом, словно гигантская белая скала.

За куполами собора висело дождливое облако.

В который раз за день ко мне пришла невольная улыбка:

Я увидел, как небо любит свою землю и улыбается ей.

Вечер перед собачьим раем

Бежит легко, канав и рытвин не замечая. Весело бежит. Уши как крылья, того гляди, взлетит под облака пес.

– Гав! – Мне на грудь, едва не сшиб.

– Тишее, Сокол, угробишь!

– Гав!

– Пойдем, покормимся, я тоже голодный. На охоту завтра. Завтра, а не сегодня и не спорь! Сегодня поздно уже, устал я. И ты, небось, набегался. Да не крутись ты так, шагу не сделать.

– Гав, Гав!

– Ты мой хороший. Соскучился. Я тоже. Ладно, иди ко мне, поглажу тебя. Шерсть ровная, волнистая, рука тонет.

– Гав!

– Ты, Сокол мой, быстрый, сильный! Обниматься? Ладно, можно. Но не рассюсюкивай! Давай лапы посмотрим. Давай переднюю правую. Теперь левую. Задние как? Ну, в порядке лапы. Постой, самого осмотрим. Нигде не болит? Тут клок шерсти какой-то, начесал что ли? В чапыжи лазил, в боку репей. Вычешу тебя вечером. Как хозяйка наша, тетя Шура? Здорова?

– Ррр-Гав!

– Что, ругается иногда? Бывает, с тобой ведь не соскучишься, озорник ты этакий. Ничего, пусть пошумит иногда. Кормит справно? Регулярно кормит, не забывает?

– Гав!

– Не забывает. Вон, бока какие отъел, упитанный, чертяга ты мой! Что щенки соседские? Пищат? Не лезут к нам под забором? Маленькие еще?

– Гав!

– Да знаю, не тронешь. На тебя похожи?

– Гав!

– Ну, еще бы! На всю округу кобелей – ты, да мы с тобой. Так тетя Шура говорит? Щенки вырастут скоро, будет тебе потеха. Кошка Машка не обижает? Она большая и пушистая, считает себя главной в деревне. Научишься когда-нибудь общаться с кошачьим племенем? Машка нормальная, спокойная. Шипит, конечно, но ничего. Тявкни на нее разок, так, для острастки, чтобы сильно не наглела. Этого и достаточно. Ты в три-четыре раза ее выше. Кстати, надо тебя в холке помереть. Потом посмотрим по книжке, соответствуешь ли ты у меня обозначенному в умных книжках собачьему идеалу? Или, может быть, нет? Тогда смотри, определю на караульную службу! Будку тебе сколочу, будешь форпостом на пути к хате.

– Гав!

– Да ладно, шучу! Расскажи еще что-нибудь. Чужаки в деревню не заглядывали?

– Гав, гав!

– Что, лаю было много? Соплеменники твои из соседних деревень собак слышат. Им и отвечают. Как одна заведется, так и подхватит вся округа. Это где дороги проезжие или станция. А у нас дорога одна, почитай, непроезжая и, к тому же, не нас заканчивается. Так-то, брат! Гостей у нас немного. А вот и тетя Шура встречает. С полотенцем на плече. Не иначе наготовила чего. Дым из трубы. Печку протопить решила. Сейчас поедим и порядок. Отдохнем с полным брюхом, хотя ведь не положено вас, собачьих, перед охотой кормить сильно? Так, Сокол? Вообще-то, не положено кормить. И не смотри так укоризненно! Традиция, брат! Порядок такой. Соберемся загодя, как положено. Встанем раненько. Ружье почищено, патроны проверить только. Нож, спички, компас. Еду приготовить. Погода б не подвела. Ну, да ничего, нас ведь не напугать никакими дождями, ветрами и прочими катаклизмами, верно говорю, Сокол!?

– Гав!

– Верно! Давай, беги к тете Шуре, лизни ее от меня, а я потом. Давай!

Опять уши в стороны! Только их и видно над травой.

– Аа-ии, поганец бесстыжий!..

О! Лизнул! Команда выполнена четко и буквально! Обратно летит. Легко, как на воздушной подушке скользит над землей. Лети, Сокол, завтра твой день. Твой собачий земной рай. Твой самый что ни на есть рабочий день! Вот бы у людей так! Столько радости, столько энергии в ожидании работы! Далеко нам до вас, собачьих, в этой теме, ох как далеко! Привет, теть Шур! Хулиганит Сокол? не ругай, это я велел. Теперь моя очередь, дай обниму, соскучился.

– Аа-ии!.. Знаю, и ты тоже! Вы мои хорошие! Пойдемте, пойдемте скорей, посидим. К печке хочется. У живого огня побыть. Сокол, где ты там, шевели лапами, дверь закрываем! Вот так, ушастый мой, летучий!

На столе цветастая скатерть из детства с бахромой. А посередине в тарелке-то что? Пирог никак!

– Ну, ты даешь, тетя Шура! Шарлотка? Спасибо. Как приятно! Тепло. Уют. Иди ко мне, Сокол! Лежать! Молодец. На, кусочек сахара. Лежи у ног, чтобы я тебя чувствовал.

Все. Вот он, мой райский вечер. Даже желать нечего. Абсолют.

– Теть Шур, дай собачий гребень. После охоты? Да ладно, там еще раз вычешем, так и быть, уважу пса. Обещал уж. Что там по твоим приметам с погодой завтра? Хочется еще осеннего солнышка. Да лежи спокойней, хвост собачий! Не царапай пол. Пол дощатый, крашеный коричневатой половой краской. Дорожки полосатые. Недавно беленая печка. Сколько лет уже все так и пусть будет и дальше. Перемен в городе хватает, а здесь уголок постоянства. Настоящий, родной, который не позволяет бардаку и хаосу извне проникнуть в жизнь, увести в сторону мысли, душевное равновесие нарушить.

– Агуауу.

– Ты зеваешь, Сокол? Спи, завтра набегаешься вволю. Сколько дичи принесем, то и поедим. Да ты знаешь, что я тебе говорю! Давай, теть Шур, шарлотку сам порежу. Вот так. Запах какой! Откусим… Мм… Все. Улетаю. Сейчас почаевничаем и на боковую. Как же крепко я усну сегодня! Может, найдемся во сне с Соколом. Мы ж об одном и том же думаем! Что смеешься, теть Шур, так уже было. Правда, только мы об этом знаем. Одними тропами во сне ходим. Ладно, кроме тебя не расскажем никому, не засмеют, не волнуйся. Будильник поставь на пять на всякий случай. Сокол разбудит? Все равно, поставь, вдруг мы с ним далеко уйдем…

Гвоздь в паутине