Тропинка на солнце. Сборник рассказов

Мы там были

Когда я приехал к другу в городишко N, затерявшийся на великих просторах всеми нами такой необъятно-любимой, хоть и зачастую такой неизведанно-загадочной земли-странницы, первые несколько дней начисто стерлись из моей памяти, если вообще туда что-либо попадало. Ну, разве сам момент встречи (он почти задушил меня в объятьях) и еще слепящее солнце из-за купола храма. Собственно эти ощущения легкого удушия и пронизывающего света и давали основание думать, что я в гостях в другом городе.

Ничего. Все ж отпуск. Надо и мозгам с памятью дать отдохнуть.

С кружащейся головой выходил я на крыльцо, где заботливый друг уже ждал меня с бутылками в руках и улыбкой на лице. Это повторялось не знаю, сколько дней подряд и, рано-поздно, возник вопрос о культурной программе. Причем – не важно, какой, потому, что все прошлое время, что мы не виделись, было беспощадно выпотрошено, перетерто, перемолото, выжато и выпито в огороде его дома.

– Мне скоро на работу выходить, – пожаловался я, – а кроме твоего забора и старой плакучей березы, благодаря которой он ещё держится, я ничего не видел. Пойдем хоть нос куда высунем.

Друг недоуменно пожал плечами, мол, куда здесь? Но потом все ж согласился с условием, что вечером мы порыбачим на его любимом месте на озере.

Ладно, стал собираться. Умылся, побрился, причесался (ох, нелегко мне это давалось!) Друг фаталично наблюдал.

– Ты не хочешь щетину постричь? – глянул я на него.

– Зачем?

– Ну, так…

– Здесь не так, где ты недавно был! – выдал загадочную фразу друг. При этом смачно сплюнул в консервную банку, служившую пепельницей, метко затушив сигарету.

– Да?..

– Все знают, какой я. Никто не посмотрит.

(Я открыл рот спросить еще про кирзачи, которые он не снимал с момента нашей встречи, но осекся, быстро догадавшись, какой ответ получу).

Когда я был готов и уже ждал у калитки, он окинул меня своим N-ским критическим оком, потоптавшись немного на месте вернулся и переодел чистую майку. Провел рукой по волосам. Я загордился уважением друга, в свою очередь, проникнувшись к нему ответным. Нет! Просто воспылав ответным! (Да что вообще со мной!? Шут с ними, с кирзачами!)

– Пошли.

– Веди.

Обходя колдобины, ямы, бугры, насыпи, канавы, обычные лужи, (последние друг не замечал вовсе) я заглядывался на старые бревенчатые домики с резными наличниками, высокими крылечками, завалившимися дворами и думал, как мне хочется остаться здесь и никуда вообще не уезжать. Никогда. Внимать оглушительному пенью пернатых, вдыхать запахи трав, цветущих яблонь, сирени… Дышать, дышать, дышать…

Вышли на центральную улицу. Меня инстинктивно повело к храму, но друг выправил траекторию моего движения:

– Не туда.

– А куда? Мы куда-то идем вообще?

Я, видимо, не сдержал нотку изумления в голосе по поводу того, что мы вообще в принципе куда-то идем. То есть идем не просто так, безыдейно гуляем, а направляемся четко к месту назначения, некоей цели, мне пока не ведомой. Друг хитро улыбнулся и, ни слова не говоря мне, кивнул сидящему около дома на лавочке мужичку в кепке и триколорном фанатском шарфе, на который падал пепел его папиросы.

Мимо – навстречу и попутно-параллельно – шли прохожие, в большинстве своем не смотрящие на нас совершенно. Одеты были кто нарядно, как на праздник, кто буднично – применительно к трудам земным, кто загорал. То есть ходил без одежды в общепринятом понимании. Мужики в трусах, женщины в полурасстегнутых халатиках на голое тело, что никого абсолютно не смущало. Я подумал, что наверное так и должно быть, зачем эти лишние комплексы и эмоции по поводу одежды? Каждый ходит так и в том, что ему нравится и в чем удобно на данный момент. Ведь никто не осудит и плохого не подумает. И что бы если и было это место на земле где «не удобно» или «не принято», то разве в храме.

Мы прошли через центральную площадь, где на здании местной администрации красовался государственный флаг и плакат с надписью:

«N-ск – город нашей любви»

Тут же рядом с входом располагался стенд «Как мы любим наш город» с фотографиями, где были изображены сцены, как фактически горожане любят свой город и заботятся о нем.

Я задержался, выискивая взором название центральной площади (может, Площадь Любви»? – вот хоть бы в одном городе встретить площадь с таким названием!), но не обнаружил ни одной таблички на близлежащих домах.

Друг недоуменно посмотрел на меня.

Я уж совсем хотел было спросить, но увидел замаскированный в кустах памятник с протянутой рукой, и мне всё стало ясно.

– Он кажет как раз туда, куда нам надо! – сказал друг, проследив за моим взглядом.

Мы подошли к заведению «куда нам было надо» и теперь пришла моя очередь недоуменно взглянуть на приятеля.

Тот расплылся в добродушной широкой улыбке.

– Наша достопримечательность. Такого больше нет.

Я сразу ему поверил.

Тем не менее, друг продолжил говорить. Я не стал его прерывать.

Название сего достопочтенного заведения (как и очень многое в городе) имело свою довольно примечательную – а для своей эпохи может и не очень – историю.

В незапамятные времена, еще будучи обыкновенной столовой, здание было оборудовано большими, в духе времени, буквами на крыше. Они гордо сверкали лампочками разного цвета, высвечивая многообещающее слово «Зарница». («Это когда всегда всё только начинается» – пояснил друг). Позже, во времена перестройки и последующих приватизаций, бандитских разборок и территориальных делений на всех мыслимых уровнях, столовая стала сначала кафе, потом бистро, потом пивной, потом друг задумался, потом кабаком, потом рестораном, потом опять пивной и во время всех этих метаморфоз здание, естественно, множество раз переходило из рук в руки тем или иным, более или менее цивилизованным образом.

Друг не помнил, на каком именно этапе некий умелец в шутку ли, по чьему-то заказу, или просто желая нагадить, переделал прописную букву «р» на прописную же «д», попросту перемонтировав палочку на противоположную сторону кружочка, а хозяина заведения на следующий день физически устранил конкурент, даже не заметивший последних перемен в названии. (Когда там – сплошные встречи, стрелки, разборки сделки и все такое, а вопросов в ту пору лишних не задавали, себе дороже выйдет).

Обратил внимание новый хозяин на пикантную суть названия своего приобретения только тогда, когда народу стало как-то неестественно прибывать все больше и больше, а так же из обмена фразами и непривычно эмоционального фона в этом самом народе.

Подсчитывая прибыль и осознав всю выгоду он, не мудрствуя лукаво, оставил все как есть, целиком сосредоточившись на «специфике», как тогда говорили, а позже на «имижде», а позже на «концепции» пивняка, апофеоз которого я и должен был увидеть вот-вот уже совсем сейчас.

Мы зашли. В помещении царил полумрак. В углу раздулся немаленький красного цвета воздушный шарик в виде сердца, но перевернутый вверх тормашками. За барной стойкой сидели двое (парень с девицей – разглядел я). Между ними располагалась пепельница, из которой валил дым. Бармена не было.

Мы устроились за столиком у непрозрачного окна, друг сходил за меню. Мои глаза постепенно привыкали к темноте и вскоре я обнаружил, что барная стойка в совокупности с собственно баром и относящимися к нему шкафами являли собой прообраз большого («великого» – поправил друг) унитаза и даже была веревочка-слив с привязанной на конце бутылкой. Подумалось, что неплохо бы, если б это сооружение издавало еще соответствующие звуки при входе каждого нового посетителя.

Приятель долго копался в меню, потом, подвинув его ближе ко мне, стал тыкать пальцем.

Я проследил взглядом за перемещениями его перста, потом глянул на названия блюд, потом до меня начал доходить смысл прочитанного и ехидной улыбочки моего почтенного гида.

Я стал невнятно читать «с листа» иногда задумываясь, не ошибся ли, хотя читать вроде умею:

«говяжий брикет Пердуна быка-аскета»

«филе гаденыша-теленка»

«отстойный судак»

«лапки вонючей канализационной лягвы (лягушки)»

Я вопросительно поднял глаза на друга.

– Местное название, – с гордостью пояснил он. – а вы в детстве лягушек как называли?

Я, было, задумался, потом одумался. Потом опять задумался, потом спросил:

– А почему быка – «аскета»?

– Диетическое. Для диабетиков может.

– Аа-а.

Когда я дошел до «жаркое из зайца-засранца», друг перевернул страницу, – мол – тут все ясно, переходим к гарнирам.

«зелёное горошком»

«огурцы фекальновидные»

«макароны из…» (фу, как грубо!)

А далее шло:

«просто картофельное пюре»

Я поднял голову, желая сказать, что вот именно «просто картофельное пюре» я здесь не возьму никогда, и даже если мне его дадут бесплатно, но тут перед нами возникла официантка в колготках, но без юбки (местный вариант «мини» – пояснил друг) и, поприветствовав нас в их «гостеприимном заведении», приготовилась записывать в блокнот заказ.

– Может, по пиву? – не очень уверенно предложил я.

– Нет уж. Раз мы здесь, давай окунемся по полной! – залихвацки фразанул друг, топнув для убедительности кирзачем по деревянному полу.

Он отчеканил так хорошо ему знакомые словосочетания, в которых я бы запутался, к чему сам скромно добавил только родное: – Двадцать пива, четыре сразу! – и длинные колготки ушли.

Открывая первую бутылку, я невольно соотнес этот несложный процесс с тем, где я сейчас нахожусь. А ведь сколько раз я делал тоже самое в других местах и прямо на улице, не задумываясь, а просто припадая к горлышку, проглатывая ароматный прохладный напиток с одним только мысленным словом-обращением к кому-то невидимому: «Кайф!» И этот «кто-то» молча соглашался, кивая головой. Почему сейчас этого нет? Или за предыдущее время мы уговорили столько разнородного спиртного, что уже давно утеряна вся острота ощущений? Или что-то ещё?

Друг зашевелился, заерзал. (Вернулись колготки)

Остальной наш заказ начал поэтапно возникать на столе и я уже с самым невозмутимым видом смотрел на «зеленое горошком» и на аккуратно уложенные маслины между куриными бедрышками, думая, что даже на «просто картофельное пюре» я бы отреагировал только благодарностью другу за явленные откровения и простил бы его сразу. Но пюре он не заказал, мое великодушие осталось невостребованным.

Я ошибался, когда сказал вначале, что переговорили мы уже обо всем. Какое! Столько тем! Это и испытания местного тюнингованного «запорожца», закончившие доблестный авто путь не менее доблестного автомонстра на дне «оврага за горкой», и радуга красок последнего выводка кошки Машки тёти Маши, оранжевый котенок которого постоянно терроризирует желтую сестренку Лапку и местного грозу бродячих псов Андроида, который в ужасе подался на окраины от одного боевого окраса новоявленного кошака. А история об его, друга, однокласснице Любе, зацеловавшей Мишку так, что тот «сыграл в колодец от обалдения» (а не от количества выпитой водки, заметь!) вообще стала легендой местной молодежи и самой яркой и страстной историей любви в городе за многие десятилетия…

После пятнадцатой-шестнадцатой друг пригласил за наш столик колготки в официантке (или наоборот, не важно), и мы говорили о том, что велик интерес в народе посещения всего темного, загадочного, точнее, как она выразилась, имеющего «темную загадку». Продолжая тему, она патриотично поведала свою версию истории заведения, где мы в данный момент зависали. Дескать «Зарница» – какая же тут загадка, да и окна в зад… тьфу, в здании выходят как раз наоборот – на северо-запад…

«Да, – думал я про себя, увлеченный темой, – не приняты тогда были в стране загадки. Ой, не приняты!»

– Привет, какашки! – в пивняк зашел новый посетитель, махнув рукой то ли парочке у стойки, то ли нам. Друг вежливо кивнул.

«Среди рок-музыкантов одно из самых уважительных обращений в свое время тоже было „чувак“ – успокоил я себя. – Жаргон… Социальный жаргон… местного значения».

– Пойду пожаргоню, – сказал я.

– Чего?

– Где отлить?

Друг продолжал не понимать, во взгляде светилось: – мол, – да везде, где пожелаешь. Вон улица, вон за баром тоже…

Туда же кивнула девица.

Я разглядел за висячей бутылкой дверь и направился туда.

Стены внутри отхожего места были оклеены черно-белыми и цветными фэйсами мужского и женского пола с очень выразительными выражениями. Просто палитра эмоций и состояний. Пояснительная надпись утверждала, что все фотографии сделаны как раз во время… настоящего дела-процесса. В основном, по-большому. Во мне екнуло сердце: «скрытой камеры не вмонтировано в стене напротив!?» Я наспех завершил процесс собственный, представляя выражение своего ужаса в зеркале и, возвращаясь за столик, задел шарик.

«А ведь это еще маленький городок!» – подумал я, поразившись, как мне показалось тогда, глубине собственной мысли. «Надо поделиться с другом…»

Мне улыбнулись и налили. Я, не глядя, выпил. Оказалось, что мы пьем уже водку.

– Как пошла?

– Ой! – скривило меня.

– На, горошком закуси.

– Ой!..

– Это он прикалывается, – сказал друг девице, – на самом деле пьет он прилично. И, вероятно, чтобы доказать это, незамедлительно налил еще.

Ближе к вечеру мы засобирались домой, так как упорно не могли наскребсти больше ни рубля. Как-то естественным образом вышло, что официантка и ее колготки (или как уж там!?) оказалась идущей вместе с нами. Друг упорно вытягивал из ее рук объемный пакет, говоря, что мы «джентльмены или мужики, в конце концов? И сами поносим!». Пакет успешно порвался и мы сосредоточенно собирали бутылки и закуски, во время чего я глубокомысленно размышлял над происхождением и различными смысловыми вариантами слова «поносим».

«Кто я, что я!?» – спрашивал Сережа Есенин из чьего-то двора. «Где я?» – Спрашивал я сам себя. «Где мы поносим этот несчастный пакет? Где поносим!?» И сам себе отвечал: «Да везде!»

– Вон, вон там! – девица указывала на сточную канаву.

Что мы собственно делаем? Ах, да, собираем бутылки!

Друг извлек из канавы бутылку, вскоре мы опять оказались у него во дворе под плакучей березой и еще помнятся неструганные доски маленького неказистого метр на метр строения, где и «зеленое горошком», и сок «Сонька-вонька» и просто… картофельное пюре… Фу, мы ж его не брали…

Выходя из культового заведения, я чувствовал всеобъемлющую любовь и еще возвышенное чувство тоски по дому. По родине. И как я ее люблю – свою родину. Если бы я мог еще мыслить, то наверняка задумался бы, собственно, чем и как именно. (Во-первых, как именно я люблю родину; во-вторых, чем собственно я тогда мыслил – запоздалая догадка о чем я). Перед мысленным взором всплыл плакат на здании местной администрации. Потом фотографии работающих на уборке территории горожан. Площадь любви… Что-то еще… Ах, да! Рыбачить мы не пойдем.

Потом в мозг врезались колготки голоса… Тьфу, голос девицы-официантки, обретшей ныне статус нашей собутыльницы:

– Ну, пошли!

– Да мы там уже были! – раздался в ответ голос друга.

Она звала опять в кабак. Продолжить. Она же позже нашего начала.

– Мы там уже были! – для убедительности громче повторил друг.

«Да. Мы там уже были» – мысленно согласился я, по инерции продолжив: «И еще будем… наверное…» И, как рассказывал потом друг, переместился ближе к земному. Т.е. к этой самой необъятной, но теперь обнятой мною землице-страннице. (Хватит о высоком!) Меня бережно подняли и перенесли на раскладушку под навес веранды.

– Он что-то бормочет, – заметила официантка, – протестует. Кажись, с землею обниматься желает.

– Да ладно, пусть спит.

«…Земля… Небо… Зарница… Мы там были… И хватит об этом там!»

Я живу в электричках

Я живу в электричках.

Не то, чтобы у меня нет дома, и больше мне негде жить, – просто как-то в одной из поездок, когда у меня сдохли все телефоны, планшеты и плееры, я задумался о том, как и на что тратится время моей жизни. Оказалось, что несравнимо большую его часть я провожу именно в этих чертовых электричках, я в них сплю, пью, ем, пишу, слушаю музыку, общаюсь с людьми, хожу в отхожее место, наконец. Я наизусть знаю названия всех станций северного направления от Москвы, – на фиг это мне нужно, скажите? Когда голова забита подобным хламом, вообще трудно представить, как можно навести в этой самой жизни хоть какой-то порядок. Его, собственно, и нет, и в ближайшее время не предвидится.

Я сижу, прислонившись плечом к оконной раме, машинально сжимая в руке разрядившийся телефон, и пытаюсь мыслить. Получается это неважно. За окном пролетают столбы и березы, в кубрике напротив ржут девки, в динамиках объявляется очередная станция. Уже вечер, скоро начнет темнеть. Сейчас зима. Февраль. Все. Конец мыслям.

Любви нет. Или подобное в моей жизни не случалось. Может, конечно, я пропустил и не заметил это самое, что так называется. Это как проспать свою остановку, где тебе нужно выйти. Выходишь на следующей чтобы потом возвратиться, но уже что-то не то. И не так. Ну проспал, ну бывает. Успокаиваешь себя, а сам чувствуешь, что произошло нечто, чего уже не вернуть, важное, даже главное. Хотя, возможно, это лишь сожаление, что время зря потерял. Следом, конечно же, потащится мысль, что «вот так же ты проспал уже почти сороковник и ничего путного за это время не сделал». Это уже знакомо и не интересно. Лучше не продолжать думать. Точнее, продолжать не думать. Закрыть глаза. (Как же надоело это мельканье за окном, смотреть больно!) Вот так, попробуем уснуть.

Стриженные волосы под «каре», но не очень коротко. Утонченные черты лица. Глаза огромные, даже когда прищуривается в смехе. Губы интересные, вообще рот длинноват, но не портит. Когда улыбается, смайлик напоминает, но красивый, черт меня побери. Чего только во сне не привидится. Точнее, в окне, я ж в окно смотрю. Или все же сплю? Нет, вроде глаза открыты. Все та ж электричка, тот же вагон. Откуда там девчонка на улице? Там же снег и холодно. Вот оно, проходит это самое время до мысли. Отражение. Ну, слава богу, вроде разобрались. Тогда по логике оно, точнее она, должна быть где-то недалеко. Угол падения равен углу отражения… Так… Вот она. Среди этих самых девчонок напротив, которые ржали так громко. Отражение не обмануло, в самом деле красивая, по крайней мере в моем понимании. Очень эмоциональна. Когда говорит, просто светится, как солнышко. И подружки ее улыбаются сразу, одна из них сидит ко мне спиной, но эта ее улыбка даже сквозь спину чувствуется. Ладно, о чем я там? Ах, да! Любви нет. И хватит уже, вообще, думать!

Это было давно. Самое страшное, что все случилось почти в одно время. Убили друга. Она уехала в другую страну. Ушла кошка из дома. С другом мы работали и проводили вместе очень много времени. Я к нему привык. Она была очень внимательна ко мне. Может, даже любила. Ах, да! Любви ж нет. Да! Видимо так, раз уехала и бросила. Кошка везде ходила за мной хвостом, лечила меня, когда болел. Но почему-то ушла. Как жить дальше я не знал. Сидел дома, тупо уставившись в стену. Слонялся по улицам города, не глядя на прохожих и машины. Заплывал на самую середину Волги, но я хорошо плаваю и рано-поздно приплывал к какому-нибудь берегу. Машины и баржи недовольно гудели. Мне было все равно.

Кажется, у меня еще не разрядился мп-тришный плеер. Можно послушать музыку. Последнее время мне очень нравились Prowlers, их альбом 2014 года. Вообще я слушаю очень разную музыку, но больше всего люблю арт-рок. Или прогрессив-рок, это практически один и тот же стиль. Очень интересная, насыщенная музыка. Я сидел в наушниках, пялился на ее отражение в стекле, и вдруг поймал себя на том, что к ее образу подходит почти любая музыкальная тема. Была ли это какая-то быстрая песня или медленная, размеренная композиция; мелодия или некий гармонический колорит, – я представлял себе, что квадрат окна – это экран, и я смотрю музыкальный клип. Только не снятый дурным режиссером, где все мелькает, а настоящий, протекающий через всю мою дорогу.

Кажется, я опять засыпаю. Музыка сонная. Наверное, композитор группы был явно невыспанный, когда писал эти ноты. Можно и поспать, ехать еще далеко. Как бы так уснуть, не закрывая глаза, чтобы не кончался клип в окне.

Я проснулся на лужайке за городом, недалеко от спального района, переходящего в частный сектор. Здесь недавно убили Диму. Земля была еще пропитана его кровью. Совершенно дурацкая, ненужная смерть. Он недавно расстался со своей Ольгой, встретил эту, с которой он несколько раз. Потом поехал к ней домой, попал в компанию ее «друзей», оказавшихся, в том числе, уголовниками. Делали шашлыки, выпили за знакомство, слово за слово, обвинили его, что он обидел чем-то эту самую свою новую, как ее, не помню, после чего убили. Два родных брата, один из них (или оба, не помню) уже тянул срок. После обоих посадили, на зоне оба сгинули, но мне от этого почему-то было только тяжелее. Димку-то не вернуть.

Думалось, что от этих уродов мог пострадать кто-то еще, если б мой друг не подвернулся. Может, его смерть многие последующие беды и преступления предотвратила. Не знаю.

Почему она уехала, мне трудно сказать. Наверное, моя неумная жизненная установка, что «любви нет» сыграла против меня же. Она почувствовала мое неверие, невозможность, как она может думала, даже намека на чувство от меня, своим, чисто женским чутьем, которое не обманешь. И ушла. Чуть позже, чем от Димки ушла Ольга. Мы еще тогда посмеялись, что свободны как ветра всех полей. Пошли в ресторан, заказали караоке «Я свободен» Кипелова. И весь оставшийся вечер распевали эту песню. На улице нас хотели арестовать и отправить в вытрезвитель. Узнав причину нашей чрезмерной музыкальности, милиционеры прониклись и отпустили нас на все четыре стороны. После этого она уехала в другую страну, а Дима за город к этой своей новой. Больше мы не виделись. Ни с ним, ни с ней. Все стало по-другому.