Детские политические сказки для взрослых. Том II

Артефакт с Тьмой

В эпоху Единого Земного Содружества, где планетой правила олигархия технократов, известная как Директорат, прогресс измерялся не счастьем людей, а стабильностью системы. Общество было разделено на касты. На вершине – Технократы, живущие в небоскребах «Вершин Разума», их дети наслаждались виртуальными мирами и генетически модифицированной пищей. Ниже – Исполнители, обслуживающие гигантские машины и живущие в одинаковых капсулах «Сферы Благоденствия». И на дне – Аутсайдеры, сброс системы, обреченные на нищету в трущобах «Старых Городов».

Идеологией Директората был «Рационализм». Его лозунги гремели с экранов: «СТАБИЛЬНОСТЬ ПРЕВЫШЕ ВСЕГО!», «ЭФФЕКТИВНОСТЬ – НАША РЕЛИГИЯ!», «СОМНЕНИЕ – ВРАГ ПРОГРЕССА!». Ценностью и инструментом угнетения был «Кредит Доверия» – социальный рейтинг, определявший доступ к благам. Упавший в рейтинге лишался всего – работы, жилья, даже права на лечение.

Именно в эту отлаженную, как часовой механизм, систему, словно песок в шестеренки, попал Артефакт.

Экспедиционный корабль «Искатель» под командованием капитана Игоря Волкова, бывшего военного, слепо преданного Директорату, обнаружил на заброшенной планете Ксирос, на дне высохшего океана, странное сооружение. Не пирамида, не город, а нечто, напоминающее гигантское черное зерно, испещренное мерцающими прожилками. Его назвали «Ксиросианский Осколок».

На борту «Искателя» были и лучшие умы Содружества: археолог Лира Вос, женщина с пытливым умом и жаждой знаний, и ее ассистент, молодой кибернетик Марк, выросший в капсулах «Сферы Благоденствия» и видевший всю несправедливость системы изнутри.

Когда Лира с помощью сенсоров попыталась сканировать Осколок, произошло нечто невероятное. Артефакт не излучал энергию. Он излучал… информацию. Прямо в сознание. Это был не язык, не образы, а чистое знание. Знание о цивилизации, что существовала за миллионы лет до человечества. Цивилизации, которую они назвали «Созидатели».

Их общество было основано на принципах, немыслимых для Директората. Не было иерархии. Не было денег. Не было понятия «власть». Каждый индивидуум был одновременно и художником, и ученым, и философом. Они не боролись за ресурсы, а научились синтезировать их из космической пыли. Они не строили тюрем, ибо преступность была для них болезнью разума, которую лечили, а не наказывали. Их технология была не инструментом контроля, а продолжением творческой воли. Это была утопия. Идеальное, справедливое общество.

Лира, получившая это знание, была потрясена. Она плакала, сидя в своей лаборатории. Она видела не просто данные – она видела возможность. Доказательство того, что иной путь существует.

Марк, воспринявший информацию вторым, отреагировал иначе. В его глазах загорелся огонь фанатизма. «Они были богами! – восторженно говорил он Лире. – А мы… мы жалкие насекомые, ползающие в грязи! Мы должны все это изучить! Вернуть их знание!»

Капитан Волков, человек системы, отнесся к находке с подозрением. Он доложил на Землю. Ответ из Директората был мгновенным и однозначным: «Артефакт представляет экзистенциальную угрозу стабильности Содружества. Немедленно уничтожить. Все данные стереть. Экипаж подвергнуть карантину и процедуре селективной амнезии».

Волков собрал экипаж. Его лицо было каменным.

«Приказ получен. Осколок будет уничтожен термоядерным зарядом. Это наш долг».

Тишину в кают-компании взорвал крик Лиры: «Долг? Наш долг – перед знанием! Перед истиной! Они хотят уничтожить не артефакт, а саму идею о том, что можно жить иначе! Они боятся!»

Так экипаж разделился.

На стороне Волкова встали «Конформисты» – те, кто видел в системе опору и порядок. Пилот Анна, мечтавшая о повышении для своей семьи. Врач Евгений, боявшийся хаоса больше, чем несправедливости. Их логика была простой: «Система не идеальна, но она работает. Эта… утопия разрушит все, что у нас есть».

На стороне Лиры и Марка оказались «Искатели». Инженер-энергетик Саид, сын Аутсайдеров, с детства ненавидевший кастовую систему. Молодой биолог Ольга, в чьих глазах горел тот же огонь, что и у Лиры. Их было меньше, но их вера в открытую истину была сильнее страха.

Волков, как воплощение системы, был не просто злодеем. Он искренне верил, что спасает человечество от самого себя. «Людям нужны границы, Лира! – говорил он ей, пытаясь переубедить. – Им нужен лидер, нужен порядок! Ваша утопия – это анархия! Это приведет к войне всех против всех!»

«Нет, Игорь, – отвечала Лира. – Это приведет к чему-то новому. К чему-то лучшему. А вы предлагаете вечно ползать в темноте, боясь зажечь свечу, потому что она может ослепить!»

Конфликт перерос в открытое противостояние. Волков объявил корабль на военном положении. «Искатели» забаррикадировались в лабораторном модуле с Осколком. Они пытались взломать системы корабля, чтобы передать данные на Землю, в обход Директората.

И тут случилось неожиданное. Марк, тот самый восторженный ассистент, оказался «слепым последователем». Его преклонение перед Созидателями превратилось в новую форму фанатизма, столь же слепую, как и вера Волкова в Директорат. Узнав, что Лира хочет не заменить одну диктатуру другой, а просто обнародовать знание, чтобы человечество само выбрало путь, он почувствовал разочарование. Он хотел не свободы выбора, а нового готового ответа. Нового бога.

Он предал их. Ночью он открыл шлюз лабораторного модуля «Конформистам». Началась схватка.

В этой суматохе Лира, раненная в руку, добралась до Осколка. Она понимала, что не сможет его спасти. Но она могла спасти знание. Она прижалась лбом к холодной, мерцающей поверхности и отдала ему весь свой разум, всю свою память об открытии, всю свою веру в иной путь. Артефакт, инертный до этого, вдруг вспыхнул ослепительным черным светом. Он не излучал его в пространство, а впитывал, как губка, впитывает информацию.

Когда Волков и его люди ворвались в лабораторию, они застали лишь Лиру, лежащую без сознания рядом с почерневшим, потухшим Осколком. Все данные были стерты. Сам артефакт был мертв.

Термоядерный заряд уничтожил пустую оболочку.

На Земле экипаж встретили как героев, «спасших человечество от неизвестной угрозы». Лира, Марк и другие «Искатели» прошли «процедуру психологической коррекции». Их воспоминания были вычищены.

Лира вернулась к работе в Институте Археологии. Но иногда, проходя мимо витрины с образцами пород с Ксироса, она останавливалась. Она не помнила ничего о миссии, но ее сердце сжималось от странной, непонятной тоски. Она брала в руки кусок черного, ничем не примечательного камня и на секунду ей казалось, что он… теплый.

А в трущобах «Старых Городов», среди Аутсайдеров, пополз странный слух. Шепот. О черном солнце, что когда-то светило над миром без каст и без правителей. О знании, что было утрачено, но не забыто. Этот слух был похож на семя, брошенное в бесплодную почву. Оно не могло прорасти сейчас. Но оно ждало своего часа.

Система победила. Она уничтожила доказательство. Она стерла память. Но она не могла стереть саму идею. Идею о том, что иной мир возможен. И эта идея, как вирус, продолжала жить в самых потаенных уголках человеческого сознания, дожидаясь момента, чтобы снова вспыхнуть черным, ослепительным светом надежды.

Синдром зеркального нейрона

В Государстве Рационального Спокойствия, простирающемся под вечно серым, контролируемым атмосферным куполом, высшей ценностью был Порядок. Не просто отсутствие войны, а полное, тотальное отсутствие внутренних бурь. Обществом правила Технократическая Лига – каста бывших инженеров и программистов, провозгласивших, что все человеческие несчастья проистекают из одной-единственной биологической ошибки: гиперактивности зеркальных нейронов.

Их идеология, «Рацио-Стабильность», была высечена на граните общественных зданий: «ЧУВСТВА – ЭТО ХАОС. СОСТРАДАНИЕ – ЭТО СЛАБОСТЬ. ЛОГИКА – ЕДИНСТВЕННЫЙ ПУТЬ». Главным инструментом угнетения был «Стабилизатор» – аппарат для процедуры «Нейрологической Коррекции», подавлявший активность тех самых злополучных нейронов.

Социальные лифты работали исключительно для «Стабильных» – тех, кто прошел Коррекцию. Они занимали посты в бюрократическом аппарате, управляли заводами, жили в стерильных кварталах «Акмэ». Их жизнь была предсказуемой, эффективной и безрадостной. Они не плакали на похоронах и не смеялись на праздниках. Они констатировали факты.

«Нестабильные», или «Эмпаты», были изгоями. Их выявляли с детства с помощью обязательных тестов: ребенок, который плакал, видя плачущего сверстника, или смеялся от души, а не по протоколу, получал диагноз «Синдром Зеркального Нейрона» (СЗН). Их направляли в Клиники Коррекции. Отказ от лечения карался переводом в трудовые лагеря «для пользы общества», где они, лишенные прав, добывали ресурсы для Государства.

Главный герой, доктор Лев Орлов, был звездой системы. Молодой, талантливый нейрофизиолог, лично разработавший последнюю версию «Стабилизатора». Он искренне верил, что несет людям избавление от страданий. Он видел, как «нестабильные» мучаются от чужих болей, как их раздирают внутренние конфликты, и считал, что дарит им покой.

Все изменилось во время планового осмотра «вылеченных». Орлов проверял партию недавно прошедших Коррекцию рабочих. Он задавал вопросы.

«Как ваше самочувствие?»

«Нормально», – отвечал мужчина с пустыми глазами.

«Что вы чувствуете?»

«Ничего. Все показатели в норме».

Орлов показал ему изображение плачущего ребенка. «Ваша реакция?»

«Биологическая особь демонстрирует выделение жидкости из слезных желез. Вероятная причина – дискомфорт».

Все было правильно. С точки зрения системы. Но потом Орлов, по старой памяти, спросил одного из рабочих, не хочет ли он, чтобы ему рассказали сказку его ребенку на ночь. Раньше этот человек обожал читать сыну. Теперь он посмотрел на Орлова как на безумца. «Это нерациональная трата временного ресурса. Ребенок должен спать».

В тот вечер Орлов, вернувшись в свою стерильную квартиру, включил запись старого концерта. Раньше музыка вызывала у него мурашки. Теперь он слышал лишь последовательность звуковых колебаний. Он подошел к зеркалу и попытался улыбнуться. Получилась гримаса. Он разучился это делать. Он был «стабилен». И он был пуст.

Это было началом его личного когнитивного диссонанса.

Он начал тайное исследование. Под предлогом «отслеживания отдаленных последствий Коррекции» он получил доступ к архивам. И он обнаружил ужасающую закономерность. Все «стабильные» теряли не только способность к эмпатии. Они теряли креативность. Они не могли придумать новую схему, решить нестандартную задачу, увидеть красоту в абстрактной формуле. Они были идеальными исполнителями, но бесплодными творцами.

Государство, убивая «слабость», убивало гений.

Его антагонистом был начальник Службы Нейрологической Безопасности, товарищ Гросс. Бывший военный, человек с телом шкафа и взглядом сканера. Он был воплощением системы. Его логика была безупречна: «Государство – это механизм. Чувства – это песок в его шестернях. Наша задача – вычистить этот песок. Творчество? Оно порождает инакомыслие. Нам не нужны гении. Нам нужны винтики».

Орлов, рискуя всем, начал подпольную деятельность. Он не был революционером. Он был ученым. Он понял, что для выживания государствам будущего, для прорывов в науке и искусстве, нужны «нужные эмпаты». Люди, сохранившие способность чувствовать и творить, но способные работать на систему. Он стал тайно искать их среди тех, кому был поставлен диагноз СЗН.

Он нашел свою первую «единицу» в лице молодой художницы Ирины. Ее картины, полные диких, нерациональных красок и форм, должны были быть уничтожены, а сама она – отправлена на Коррекцию. Орлов подделал документы, объявив ее «перспективным образцом для изучения крайней формы СЗН». Он поселил ее в секретной лаборатории, замаскированной под архив.

Ирина, живое, хрупкое существо в мире стеклянных людей, стала его музой и его проклятием. Она рисовала. Ее картины были полны боли и света, которых Орлов больше не чувствовал. Она смотрела на него с надеждой, веря, что он ее спаситель. А он видел в ней лишь ценный экземпляр, «носителя аномалии».

Он нашел и других. Музыканта, который слышал музыку в шуме ветра. Поэта, чьи стихи были признаны «вербальной инфекцией». Он собирал их, как коллекционер бабочек, изучая их мозг, пытаясь понять, что делает их такими, и можно ли это как-то… приручить.

Гросс начал подозревать неладное. Отчеты Орлова были безупречны, но его замкнутость и странный блеск в глазах намекали на «латентную нестабильность». Он установил за ним слежку.

Кульминация наступила, когда система дала сбой. Один из ключевых «стабильных» инженеров, работавший над проектом нового энергореактора, не смог найти решение нештатной ситуации. Его логика была безупречна, но ему не хватило озарения, того самого «нелогичного прыжка», на который способен только эмпатичный мозг. Реактор вышел из строя, погибли люди.

Гросс пришел к Орлову в ярости.

«Ваша "стабильность" оказалась беспомощной! Нужно ужесточить протокол! Полностью исключить любые аномалии!»

«Вы не понимаете! – взорвался Орлов, впервые за долгое время почувствовав нечто, похожее на гнев. – Та аномалия, которую вы хотите уничтожить, – это единственное, что может нас спасти! Вы создали общество идеальных мертвецов!»

Это была его ошибка. Признание. Гросс ушел, бросив на прощание: «Мертвецы, доктор, не бунтуют. И не предают».

Орлов понял, что его время вышло. Он решил действовать. Он хотел вывести своих «нужных эмпатов» за пределы Государства, в легендарную «Зону Свободы», о которой ходили слухи. Но Ирина отказалась.

«Ты собираешься спасти нас, Лев? Или спасти наши мозги для своей новой системы? – спросила она, глядя на него своими огромными, живыми глазами. – Ты такой же, как они. Ты просто хочешь создать новый вид рабства – рабства для "полезных" чувств».

Это был горький урок. Он пытался играть в бога, не имея на это права. Он был частью системы, пытавшейся использовать душу как ресурс.

В ту же ночь пришли люди Гросса. Лабораторию окружили. Орлов, понимая, что проиграл, совершил последний, отчаянный поступок. Он не стал сопротивляться. Он стер все данные своих исследований. Он выпустил своих «бабочек» через потайной ход, зная, что у них мало шансов.

Его арестовали. Суд был скорым. Его обвинили в «государственной измене и распространении ментальной заразы». Ему был вынесен диагноз: «Тяжелая форма СЗН, осложненная манией величия».

Его ждала Коррекция. Усиленная версия.

Перед процедурой к нему в камеру пришел Гросс.

«Жаль, доктор. Вы были гениальны. Но вы заразились тем, что изучали».

«Нет, – тихо ответил Орлов. – Я просто проснулся. И узнал, что один день настоящей жизни стоит вечности в вашем спокойном небытии».

Его «вылечили». Теперь он был идеально стабилен. Его вернули на работу. Техническим консультантом. Он смотрит на мозговые активности новых пациентов и видит в них лишь схемы. Иногда мимо него проводят партию «нестабильных». Он смотрит на их живые, полные страха глаза и не чувствует ничего. Ни капли.

Но по ночам, в его безупречно стабильном сне, иногда проскальзывает образ. Образ девушки с кистями в руках и глазами, полными слез, которые он больше не может понять. И его идеально откалиброванный мозг фиксирует это как «необъяснимый шум в нейронных цепях». И этот шум – единственное, что напоминает ему, что он когда-то был жив. Горькая, стерильная победа системы оказалась полной.

Агентство «Золотой Ключ»

В Городе Вечного Сияния, чьи хрустальные шпили пронзали вечно ясное, управляемое небо, высшей валютой был не кредит, не энергия, а Идеальная Биография. Город был разделен на Ярусы. Верхний, Стеклянный Ярус, населяли Сияющие – олигархи, звезды экранов, потомки основателей. Их жизнь была бесконечным праздником, освещенным искусственным солнцем и выверенным до мельчайших деталей.

Нижний Ярус, Каменный Мешок, был царством Теней – рабочих, обслуживающего персонала, всех тех, чей труд позволял Сияющим парить в вышине. Их жизнь была тяжелой, серой, полной лишений.

Но самое страшное разделение проходило не между ярусами, а внутри человеческого сознания. И инструментом этого разделения было Агентство «Золотой Ключ».

«Золотой Ключ» предлагал уникальную услугу: замену памяти. За огромные деньги любой Сияющий мог не только купить себе новые, блистательные воспоминания – о восхождении на Эверест, о личной дружбе с великим художником, о романтическом приключении на Марсе – но и сдать в утиль старые, «дефектные» воспоминания. Воспоминания о бедности, о неудачах, о предательстве, о потере близких. О том, что они когда-то были такими же, как Тени.

Идеология города, известная как «Философия Сияния», провозглашала: «ПРОШЛОЕ – ЭТО ГРУЗ. НЕУДАЧА – ЭТО ВИРУС. СЧАСТЬЕ – ЭТО ВЫБОР». Слоган «Золотого Ключа» был еще циничнее: «ЗАПЛАТИТЕ, И ЗАБЫТЬЕ СТАНЕТ ВАШИМ СОКРОВИЩЕМ».

Главный герой, человек по имени Лев Сомов, работал в Агентстве «приемщиком памяти». Его кабинет напоминал стерильную лабораторию или, что было точнее, склеп. Он сидел в затемненной комнате, а на его голове был шлем с десятками датчиков. Клиент, погруженный в полусон, сидел напротив. Задача Сомова была проста: принять «груз», проверить его на целостность и отправить по каналу в центральный накопитель Агентства, откуда воспоминания безжалостно стирались.

Лев был идеальным работником. Тихий, незаметный, не задающий лишних вопросов. Система считала его надежным винтиком. Но у него был свой, тайный недуг – он был эмпатом. Каждое воспоминание, которое он «принимал», он не просто считывал, а проживал. Он чувствовал холод голодного детства богатой наследницы. Он слышал хруст костей ее отца, погибшего на рудниках, которые теперь приносили ей доход. Он плакал ее слезами по первой, несостоявшейся любви, которую она теперь предпочла вычеркнуть.

Он видел, как Сияющие, избавившись от своего прошлого, становились не просто счастливыми, а пустыми. Они теряли связь с реальностью, с собственным страданием, которое когда-то делало их людьми. Они превращались в ходячие лозунги, в идеальные продукты системы, не способные к состраданию, ибо не помнили своей собственной боли.

И однажды с ним случилось то, что система не могла предвидеть. Он принимал память у старого магната о его умершей дочери. Не просто память, а целый пласт жизни – ее первый смех, ее болезнь, ее смерть. Боль была настолько оглушительной, что Сомов не выдержал. Вместо того чтобы отправить память на уничтожение, он… скопировал ее. Он перенес ее на свой личный, незарегистрированный нейро-носитель, спрятанный под полом его скромной квартирки в Каменном Мешке.

Этот поступок был не бунтом. Это был порыв. Инстинкт архивариуса, который не может позволить сжечь единственный экземпляр древней рукописи. Он понял: стирая память о страданиях, система стирает саму человечность. И если правду некому больше хранить, это должен сделать он.

Так началась его двойная жизнь. Днем – примерный приемщик, ночью – тайный летописец боли. Он назвал свой архив «Склад Забвенных Снов». Туда попадали ужасные и прекрасные моменты: стыд банкира, укравшего когда-то хлеб, чтобы выжить; отчаяние актрисы, продавшей душу за первую роль; тихая скорбь политика по убитой во время подавления бунта жене, которую он сам же и отдал приказ стрелять.

Антагонистом системы был директор Агентства, человек по имени Кассиан. Бывший психолог, он превратил человеческие слабости в товар. Его логика была безупречна и чудовищна: «Человек – это сумма его воспоминаний. Дайте ему приятную сумму – и он будет счастлив. Мы не обманываем. Мы даем людям то, чего они хотят. Мы – благодетели». Его слабостью была паранойя. Он боялся не бунта, а пробуждения. Пробуждения той самой «человечности», которую он так успешно продавал по частям.

Кассиан заметил аномалии. Статистика показывала микроскопические расхождения в потоках данных. Ничего существенного, но его идеально отлаженный механизм дал сбой. Он начал подозревать кого-то из своих. Его взгляд пал на Сомова – слишком тихого, слишком незаметного.

Тем временем Лев столкнулся с моральной дилеммой. К нему в архив попала память о жестоком преступлении, совершенном одним из Сияющих в молодости. Он был свидетелем. Что делать с такой правдой? Опубликовать? Но его архив был не оружием, а музеем. Он верил, что правда ценна сама по себе, даже если ее никто не увидит.

Он нашел неожиданного союзника в лице молодого техника Агентства, девушки по имени Ирина. Она была «слепой последовательницей» системы, но ее любознательность привела ее к странным данным, которые она отслеживала. Она вышла на Сомова. Сначала она хотела его разоблачить, но, заглянув в архив, была потрясена. Она увидела не набор данных, а море человеческих страданий. Ее вера в систему дала трещину.

Именно Ирина помогла Кассиану выйти на след Сомова. Не из злого умысла, а по неосторожности. Кассиан, получив доказательства, действовал стремительно. Ночью, когда Лев копировал очередную порцию «груза», в его квартиру ворвались люди Кассиана.

Его схватили. Кассиан, изящный и холодный, стоял над ним, держа в руках нейро-носитель.

«Интересная коллекция, Сомов. Музей человеческой слабости. Вы думали, что, сохраняя это, вы сохраняете правду? Но правда – это то, во что люди верят. А мы даем им во что верить. Ваш архив – всего лишь мусор».

Лев смотрел на него без страха. «Это не мусор, Кассиан. Это мы. Настоящие. А вы создаете расу красивых, бесчувственных кукол».

«Куклы не страдают, Сомов. И не бунтуют».

Кассиан приказал стереть архив. Лев смотрел, как на экране гаснут огоньки – тысячи прожитых жизней, тысячи болей и радостей обращались в ничто. Затем Кассиан повернулся к нему.

«И теперь, доктор Сомов, настала ваша очередь. Вы слишком много видели. Вам предложат два варианта. Или «добровольную» коррекцию памяти с последующим увольнением. Или… более радикальное увольнение».

Лев выбрал первое. Он понимал, что физическое сопротивление бессмысленно. Но он подготовился. Зная о паранойе Кассиана, он создал «вирус» – не программный, а ментальный. В самый момент процедуры стирания, он сконцентрировал все свои силы и «вложил» в поток одного, незначительного воспоминания – память о запахе дождя на асфальте его детства – крошечный фрагмент. Фрагмент из его архива. Один-единственный эпизод чужой боли.

Процедура закончилась. Лев Сомов вышел из Агентства «Золотой Ключ» другим человеком. Он не помнил ни архива, ни Ирины, ни Кассиана. Он был чист. Он устроился на другую работу и жил тихой, неприметной жизнью.

Но иногда, проходя по улице после дождя и чувствуя запах мокрого асфальта, его охватывала странная, ничем не обоснованная тоска. И в его идеально очищенной памяти всплывал образ – образ плачущей незнакомой девушки, чьего имени он не знал и знать не мог. И слеза, которой он не понимал, катилась по его щеке.

Кассиан торжествовал. Он уничтожил угрозу. Но он не знал, что вирус, запущенный Сомовым, уже работал. Один из его самых ценных клиентов, проходя процедуру замены памяти, вдруг испытал непонятный приступ меланхолии. Его новый, идеальный образ «покорителя океанов» вдруг дал трещину, сквозь которую проглянуло что-то чужое, темное, настоящее.