- -
- 100%
- +
Первые бытовые устройства на Энергии Истины (ЭИ) появились не в каждом доме. Их приобретали самые прогрессивные, самые обеспеченные и, что важнее всего, самые честные с собой и окружающими граждане. Это стало не только вопросом комфорта, но и социальным статусом, знаком принадлежности к новой, просвещенной элите. Установить Катализатор в своем доме означало заявить о своей готовности жить в лучезарном свете правды, без укрытий и масок.
Одной из таких семей стали Ивановы – Алексей, его жена Ирина и их двое детей, девятилетний Сережа и шестилетняя Машенька. Они жили в новом, экологичном коттеджном поселке под Москвой, где все коммуникации были завязаны на центральный Катализатор. Их дом, современный, с панорамными окнами и смарт-системами, стал для них живой лабораторией нового быта.
Первые дни после подключения были похожи на сказку, на реализацию утопической мечты. В доме было не только тепло – он был наполнен особым, плотным, живительным теплом, которое проникало в кости, снимая мышечные зажимы и усталость. Свет от ламп был не просто ярким; он был каким-то «ясным», он не слепил, а озарял пространство, делая цвета насыщеннее, а контуры – четче. Воздух был чистым и свежим, словно после грозы в сосновом лесу, с едва уловимым запахом озона и… чего-то еще, чего нельзя было определить, но что вызывало чувство безмятежности.
Изменилось и поведение домочадцев. Дети, обычно ссорящиеся из-за игрушек, мультфильмов или места на диване, вдруг стали необъяснимо спокойны и уступчивы. Они не столько делили, сколько договаривались. Их смех стал звонче, а ссоры, если и возникали, разрешались за пару минут без слез и обид.
Но самые разительные перемены произошли между самими супругами. Их брак, давно давший трещину под грузом взаимного непонимания, рутины и немых упреков, вдруг начал оживать. Тишина за ужином, которую раньше скрашивал лишь звук телевизора, сменилась робкими, затем все более уверенными разговорами. Они начали говорить. Сначала о бытовых мелочах, потом о работе, о своих тревогах, о том, что годами копилось внутри и не находило выхода. Атмосфера в доме стала легкой и прозрачной. Это был «Эффект Ореола» в масштабах отдельной семьи. Они чувствовали себя так, будто с них сняли тяжелые, невидимые доспехи, в которых они ходили годами.
Однажды вечером, спустя три недели после запуска системы, идиллии пришел конец. Алексей вернулся с работы не просто уставшим, а измотанным, раздраженным до самого предела. Его начальник, вечно недовольный и вспыльчивый человек, устроил ему настоящий разнос из-за мелкой, не стоящей выеденного яйца ошибки в отчете, причем сделал это при всем отделе. Униженный, злой, Алексей ехал домой, желая лишь одного – забыться в тишине и покое своего нового, «идеального» дома.
За ужином царила привычная, мирная атмосфера. Дети болтали о школе, Ирина расспрашивала их о делах. Алексей молча ковырял вилкой салат, чувствуя, как гнев и обида медленно остывают в этом умиротворяющем свете.
– Леш, а у тебя как день? – спросила Ирина, дотрагиваясь до его руки. – Что-то ты сегодня очень тихий.
Алексей вздрогнул. Ему не хотелось вываливать на семью свою горечь. Он не хотел портить этот чудесный вечер, вносить в него диссонанс извне. По старой, доброй, человеческой привычке он натянул на лицо улыбку и бодро, слишком бодро, ответил:
– Да нормально все, дорогая. Мелочи, рабочие моменты. Ничего интересного.
Он солгал. Не со зла. Не из корысти. Из вежливости. Из желания защитить свой дом, свой островок покоя от внешнего хаоса. Это была та самая «ложь во спасение», на которой веками держалось человеческое общение.
И в этот самый момент, едва последнее слово слетело с его губ, в доме что-то изменилось.
Лампочка над обеденным столом, излучавшая ровный теплый белый свет, вдруг мигнула. Свет стал холодным, синеватым и тусклым, словно ее внезапно заменили на старую, дышащую на ладан люминесцентную трубку. Одновременно с кухни донесся тревожный, шипящий звук – это их отопительный котел, питавшийся от Катализатора, сбросил мощность. Из радиаторов, еще минуту назад бывших горячими, повеяло прохладой. В доме воцарилась тягостная, давящая тишина, которую не мог рассеять даже тихий гул работавшей техники. Дети перестали есть и испуганно смотрели на отца с немым вопросом.
Ирина медленно опустила вилку. Она посмотрела на Алексея с холодной, отстраненной констатацией факта. Ее голос был ровным и безэмоциональным, как у врача, ставящего диагноз.
– Ты соврал, – сказала она.
Алексей почувствовал, как кровь бросается ему в лицо. Стыд и раздражение закипели в нем с новой силой.
– Что? Нет, я… – он начал было оправдываться, но Ирина перебила его, указав пальцем на лампу.
– Не ври, Алексей. Посмотри на свет. Послушай котел. Дом… дом заболел. Из-за тебя.
Он посмотрел. И понял. Его маленькая, бытовая, «безобидная» ложь была уловлена Катализатором. Она внесла информационный диссонанс в энергетическое поле дома. Уют, покой, та самая сказка, в которой они жили последние недели, были разрушены в одно мгновение. Технология, которую он привел в свой дом как слугу, обернулась безжалостным надзирателем.
Давление в комнате стало невыносимым. Дети смотрели на него, и в их глазах он читал смутное понимание: папа сделал что-то плохое, и теперь всем плохо.
С огромным трудом, заставляя себя, Алексей начал говорить. Сначала сбивчиво, потом, по мере того как плотина прорывалась, все яростнее и откровеннее. Он выплеснул на Ирину всю свою обиду, весь гнев на начальника, свою унизительную беспомощность, свою усталость от этой бесконечной гонки. Он говорил грубо, резко, не подбирая слов. Он не старался быть честным – он просто изрыгал наружу накопившуюся горечь. Но это была правда. Голая, неприкрытая, уродливая, но правда.
И по мере его монолога, длившегося минут десять, в доме начались изменения. Лампочка над столом медленно, как бы нехотя, начала теплеть, возвращаясь к своему нормальному оттенку. Шипение котла на кухне стихло, сменившись ровным, едва слышным гудением. Из радиаторов снова потянуло долгожданным теплом. Дети, видя, что «буря» прошла, осторожно вернулись к своим тарелкам.
Когда Алексей замолчал, выдохшийся и опустошенный, в доме царила обычная температура и свет. Но прежней безмятежности, того розового флера утопии, больше не было. Их дом перестал быть крепостью, укрытием от внешнего мира. Он превратился в гигантский, высокочувствительный детектор лжи, создающий безжалостную обратную связь в реальном времени. Теперь все, от мала до велика, знали, что их личный комфорт и комфорт их семьи зависит от абсолютной, тотальной, безоглядной честности каждого. Цена лжи, даже самой невинной, стала немедленной и ощутимой – это был холод, тьма и давящая тишина.
Такие сцены, с разной степенью драматизма, повторялись по всему миру в тех домах и офисах, где появились Катализаторы. Устройства стали не только источниками энергии, но и мощнейшим социальным инструментом, меняющим саму природу человеческого общения. В домах, отапливаемых ЭИ, люди действительно меньше ссорились. Конфликты разрешались быстрее. Но не потому, что люди стали добрее или мудрее. А потому, что любая ссора, любое скрытое недовольство, любая фальшь немедленно, физически сказывалась на комфорте всех проживающих. Люди учились либо молчать, загоняя эмоции глубоко внутрь, либо говорить правду, какой бы горькой, ранящей и неудобной она ни была. Третий вариант – ложь – стал непозволительной роскошью.
Социальные последствия не заставили себя ждать. Общество начало стремительно, необратимо делиться на два лагеря. На тех, кто принял новые правила игры, кто научился жить, работать и любить в лучезарной, но стерильной, лишенной полутонов атмосфере абсолютной правды. Их стали называть «Просветленными» или «Лучистыми». И на тех, кто тосковал по старому, «грязному», грешному, но такому живому и человеческому миру, где можно было солгать, чтобы сделать приятное, скрыть свою боль, пофлиртовать, посплетничать или просто помолчать, не давая отчет в своих мыслях. Этих последних стали называть «Ностальгистами» или, более уничижительно, «Теневиками». Они цеплялись за старые кварталы с ветшающими газовыми и электрическими сетями, платя за это бешеные деньги, искажали показания своих домашних Катализаторов с помощью специальных «глушилок» (что было уголовно наказуемо) или просто молчали, как рыбы, превращая свои дома в немые, напряженные склепы, боясь лишний раз открыть рот, чтобы не нарушить хрупкий энергетический баланс.
Машины на Энергии Истины работали безупречно. Они дарили тепло, свет и невиданную доселе ясность мысли. Они обещали конец энергетическому кризису и новое возрождение. Но плата за их безупречную работу оказалась непомерно высока. Они отняли у человечества право на приватность, на такт, на маленькие жизненные хитрости, на спасительную иллюзию. Мир стал честным. Прозрачным. И от этого, как с ужасом обнаруживали миллионы людей, он становился невыносимо холодным и одиноким. Первые трещины на фасаде утопии уже проступили, предвещая грядущий раскол.
Глава 4. Крах старых денег
Очередной финансовый кризис начался не с обрушивающихся бирж или панических криков в торговых залах. Не с паралича банкоматов или обесценивания валют. Он начался с тихого события в стерильном зале заседаний одного из нью-йоркских банков на Уолл-стрит. События, которое стало точкой бифуркации, когда невидимая миру трещина в фундаменте цивилизации разверзлась в бездну.
Шло очередное заседание комиссии по расследованию финансовых махинаций. Под прицелом камер и взглядов сенаторов сидел Кеннет Грейсон, живой символ Уолл-стрит, трейдер с сорокалетним стажем, человек, чье чутье на движения рынка сравнивали с музыкальным слухом Моцарта. Его называли «Маэстро». Обвинения были серьезными – создание финансовой пирамиды, продажа «мусорных» активов под видом надежных, манипуляция рынком. Убытки исчислялись миллиардами.
В рамках государственной программы «Энерго-Правда» в подвале здания суда установили промышленный Катализатор «Истина-М1», питавший энергией все системы здания – от кондиционеров до серверов. Это был эксперимент, призванный продемонстрировать прозрачность и честность нового правосудия.
Кеннет Грейсон был великолепен. Его речь была шедевром риторики и полуправды. Он виртуозно оправдывался, сыпал сложнейшими терминами, отсылал к непредвиденным макроэкономическим обстоятельствам, «волатильности рынка» и «сложностям прогнозирования». Он не лгал в лоб. Он создавал сложнейший узор из фактов, умолчаний и изощренных искажений. Он был художником, а его холстом была истина, которую он мастерски подрисовывал в нужных местах.
А в подвале, в герметичной камере, «Кристалл Истины» начал болеть. Стрелки приборов, обычно показывавшие стабильные 98—99% КПД, задергались, поползли вниз. Мощность генерации упала на 30, затем на 50 процентов. Инженеры, дежурившие у пульта, переглядывались. Система вентиляции в зале суда работала с перебоями, лампы дневного света мерцали, наполняя пространство тревожным нервным светом. Казалось, само здание тошнило от речей Грейсона.
Прокурор, молодой и идеалистичный выпускник Гарварда, чувствуя необъяснимую уверенность, будто сама реальность была на его стороне, методично, как хирург, предъявлял одно неопровержимое доказательство за другим. Вскрывались фальшивые отчеты, поддельные подписи, записи разговоров, где «Маэстро» отдавал своим подчиненным откровенно преступные приказы.
И вот настал момент, когда паутина лжи не выдержала. Под давлением улик, в душной, наполненной статичным электричеством атмосфере, Кеннет Грейсон сломался. Его уверенность, его напускное высокомерие испарились. Он опустил голову, и его голос, прежде звучный и властный, стал тихим и надтреснутым.
– Да, – прошептал он. – Все так и было. Я все подделал. Я знал, что продаю мусор. Я знал, что люди разорятся.
Он начал давать чистосердечные признания, подробно, без утайки, выворачивая наизнанку свою многолетнюю аферу.
И в этот момент в подвале произошло чудо. «Кристалл Истины», до этого едва светивший, вспыхнул ослепительным, белым светом. Стрелки на приборах резко рванулись вверх, превысив номинальную мощность на 150%. Здание суда на мгновение погрузилось в тишину, а затем системы вентиляции заработали с такой силой, что затрепетали бумаги на столах, а лампы вспыхнули с яростной, почти слепящей яркостью. Избыток энергии был таким, что его пришлось сбрасывать в городскую сеть.
Камешек, брошенный в воду, породил цунами. Новость об этом инциденте, подкрепленная данными с приборов Катализатора, которые были немедленно обнародованы, облетела мир со скоростью лесного пожара. Финансовая система, эта великая иллюзия, вся суть которой зиждилась на информации, манипуляции, инсайдах и – будем откровенны – на вранье, оказалась не просто уязвима перед новой технологией. Она была ее прямым антиподом, ее негативом. И технология начала ее методично уничтожать.
Эффект домино был стремительным и необратимым.
Рекламные кампании, основанные на создании иллюзий, полуправде и навязывании потребностей, перестали работать в прямом, физическом смысле. Телевизоры, билборды и мониторы, питаемые от ЭИ, просто отключались или демонстрировали критическое падение яркости при трансляции откровенно лживой рекламы. Индустрия стоимостью в триллионы долларов умерла в течение месяца. Бренды, чья ценность была построена на имидже, а не на качестве, обратились в пыль.
Банки оказались в эпицентре катастрофы. Они не могли больше выдавать кредиты сомнительным заемщикам, скрывая риски в мелком шрифте договоров. Юристы обнаружили, что документы, содержащие ловушки, двусмысленные формулировки или заведомо невыполнимые условия, не могли быть даже распечатаны на принтерах, работающих от ЭИ – устройство блокировалось, выдавая ошибку «Обнаружена семантическая несовместимость». Кредитные истории, основанные на манипулируемых данных, стали бесполезны. Доверие, этот краеугольный камень банковской системы, теперь имело конкретного и безжалостного сторожа.
Фондовый рынок рухнул за неделю. Он не обвалился – он испарился. Спекуляции, торговля инсайдами, накачка пузырей, короткие продажи – все это было разновидностью лжи, игры с несуществующими ценностями. Катализаторы, установленные в торговых залах и серверных, реагировали на это падением КПД до нуля и ниже, парализуя работу. Торговые терминалы выключались. Транзакции не проходили. То, что было «нервной системой глобального капитализма», превратилось в груду мертвого железа.
Деньги, и бумажные, и цифровые, обесценились в мгновение ока. Их ценность была условна, основана на коллективном доверии к эмитенту – вере, которую теперь можно было измерить в киловаттах с пугающей точностью. Золотой запас? Всего лишь блестящий, бесполезный в новой парадигме металл. Криптовалюты? Цифровой мусор, не подкрепленный ничем, кроме веры в алгоритм, который Катализатор определял как сложную, но все же ложную конструкцию.
Миру, задыхающемуся в хаосе, потребовалась новая, абсолютно стабильная валюта. Валюта, чья ценность была бы не условной, а фундаментальной, вытекающей из самого устройства мироздания. И она появилась. Ею стал «Фотон» – квант энергии, произведенный на основе верифицированной, абсолютной правды.
Система, разработанная международным консорциумом ученых и оставшимися на плаву честными экономистами, была проста, прозрачна и неумолима, как закон природы.
1 Базовый Фотон (БФ) – энергия, произведенная при озвучивании, документировании или использовании простого, верифицированного и объективного факта (например, «вода закипает при 100 градусах Цельсия при нормальном давлении», «2+2=4»). Это была «разменная монета» новой экономики.
1 Этический Фотон (ЭФ) – энергия, произведенная при совершении акта искреннего, верифицированного добра, самопожертвования, прощения, сострадания. Ценность ЭФ была в десятки, а иногда и в сотни раз выше БФ, ибо такой акт требовал огромных внутренних затрат и нес в себе мощнейший энергетический заряд. Подвиг врача, спасающего жизнь, искреннее прощение застарелой обиды, бескорыстная помощь – все это генерировало Этические Фотоны.
1 Исторический Фотон (ИФ) – энергия, произведенная при рассекречивании, признании и публичном озвучивании ранее скрываемой, искажаемой или замалчиваемой исторической правды. Самый ценный и редкий ресурс. Рассекречивание архивов о преступлениях тоталитарных режимов, признание государством своей исторической вины – такие действия вызывали колоссальные всплески энергии, способные неделями питать целые мегаполисы.
Люди начали буквально «зарабатывать» Фотоны. Ученые, публикуя результаты честных исследований, получали мощные вливания Базовых Фотонов в свои институтские счета. Историки и архивисты, вскрывая правду, становились «людьми-электростанциями». Простые люди зарабатывали, давая честные показания в судах, публично признаваясь в своих ошибках и замалчиваемых проступках, делясь искренними, неподдельными эмоциями в специально созданных «Эмпат-центрах», где их искренность измерялась и конвертировалась в Фотоны.
Старая финансовая элита рассыпалась в прах за считанные месяцы. Миллиардеры, чье состояние было построено на манипуляциях, коррупции и эксплуатации системных изъянов, оказались нищими. Их счета обнулились, их активы превратились в пыль. Власть и влияние перешли к новому классу – к тем, кто обладал доступом к чистой информации и, что важнее, чистой совести. К ученым, архивариусам, судьям, известным своей неподкупностью, писателям-документалистам, и… к тем, кто был готов говорить горькую, неудобную правду, невзирая на последствия.
Возникло новое, жестокое в своей честности социальное расслоение. Наверху пирамиды оказались «Правдорубы» – те, чья речь, чьи поступки и чья жизнь генерировали огромное количество Фотонов. Они жили в сияющих кварталах, их дети учились в лучших школах, их здоровье охранялось передовой медициной. Внизу социальной лестницы влачили жалкое существование «Молчуны» и «Лжецы». «Молчуны» предпочитали не говорить ничего, чтобы случайно не солгать, и влачили нищенское существование на скудное государственное пособие в Базовых Фотонах. «Лжецы» же, те, кто пытался обмануть систему, немедленно разоблачались и попадали в энергетический карантин – их личные аккаунты блокировались, а доступ к благам, питаемым ЭИ, для них ограничивался.
Исчезла не только финансовые пирамиды. Исчезли возможности «успеха», построенного на обмане, связях или везении. Теперь каждый получал ровно столько, сколько производил чистоты, выраженной в энергии. Мир стал математически справедливым. И, как и в случае с честностью, эта справедливость оказалась безжалостной, холодной и не оставляющей места для жалости. Она была подобна лезвию гильотины, отсекающему все лишнее, все человеческое, что не укладывалось в прокрустово ложе абсолютной правды. Рухнули не только рынки – рухнула сложность человеческой природы, замененная простотой и ясностью энергетического баланса.
Глава 5. «Десять Заповедей» как инженерный стандарт
Михаил Прохоров прошел путь от затворника-изобретателя, над которым смеялись, до пророка новой эры, чье слово имело вес, сопоставимый с решениями мировых правительств. Его лаборатория в подземном комплексе превратилась в своеобразный храм, куда приезжали за благословением и советом президенты, кардиналы и нобелевские лауреаты. И этот наивный, одержимый ученый, человек, видевший в своей технологии прежде всего ключ к освобождению человечества от нужды, все глубже погружался в пучину ответственности. Он начал верить, что его изобретение должно служить не только технологическому, но и духовному прогрессу. Что оно может и должно сделать людей лучше.
Спустя полтора года после начала массового внедрения Катализаторов он выступил с манифестом, который потряс основы не только науки, но и философии, теологии и самого человеческого самовосприятия. Используя колоссальный массив данных, собранных с миллионов Катализаторов по всему миру, проанализировав триллионы терабайтов информации, он представил неопровержимые доказательства. Соблюдение базовых моральных принципов – это не религиозный догмат, не философская абстракция и не вопрос личного выбора. Это была инженерная необходимость. Условие для выживания и стабильного функционирования цивилизации в новых энергетических реалиях.
Его доклад на Всемирном Энергетическом Конгрессе в Цюрихе назывался: «Этический КПД: Мораль как основа энергетической стабильности и социальной синергии». В нем он буквально разложил по полочкам, как каждый грех, каждый аморальный поступок и даже каждая «неправильная» мысль влияют на общественную энергосистему, как вирус влияет на биологический организм.
«Не укради». Воровство, с точки зрения алетологии, – это не просто присвоение чужой собственности. Это катастрофическое нарушение энергоинформационного обмена в социальной сети. Каждый объект, как выяснилось, обладает своей собственной «информационной подписью», своей историей. Краденый предмет, будучи внесен в дом, работающий на ЭИ, создавал мощный «информационный шум», диссонирующий с чистой энергией Катализатора. КПД устройства падал на 15—40% в зависимости от ценности и «истории» украденного. Вор, таким образом, обкрадывал не только человека, но и всё общество, буквально воруя у него свет и тепло. Система была настолько чувствительна, что регистрировала даже кражу яблока из чужого сада.
«Не произноси ложного свидетельства». Ложь, как уже было установлено, была прямым саботажем энергосистемы. Но Прохоров пошел дальше. Он представил графики, показывающие кумулятивный эффект. «Невинная» ложь во спасение, повторяемая регулярно, создавала устойчивую «зону энергетической тени» вокруг лжеца, которая со временем могла «заразить» целый жилой квартал, подрывая его стабильность. Общественные Катализаторы, питавшие больницы и школы, показывали статистически значимое падение производительности в районах, где уровень бытовой лжи был выше.
«Не прелюбодействуй». Измена, с точки зрения новой науки, была не просто личной драмой. Это создавало мощнейший энергетический дисбаланс в «социальной сети» – в невидимых, но реально существующих связях между людьми. Ложь, ревность, боль, обида, предательство – все это были мощные «энергетические вампиры», которые могли «отравить» целый квартал, резко снизив выработку ЭИ. Прохоров показал кейс, когда в одном из жилых комплексов серия супружеских измен привела к каскадному отказу Катализаторов и недельному энергетическому коллапсу, пока виновников не выявили и не «изолировали» от системы.
«Не желай дома ближнего твоего…» Зависть, алчность, жадность – эти чувства, даже не воплощенные в действие, создавали низкочастотные, разрушительные вибрации в психике человека. Катализаторы, настроенные на «частоту истины и добра», болезненно реагировали на такие эмоции. Производимый ими «грязный» психоэмоциональный фон действовал как помехи для чистого сигнала. Дома, где царила атмосфера зависти к соседям, стабильно показывали на 10—15% меньшую энергоэффективность.
Но Прохоров не остановился на этих, уже интуитивно понятных, принципах. Он досконально проанализировал и представил инженерное обоснование для всех десяти заповедей.
«Я Господь, Бог твой… да не будет у тебя других богов перед лицом Моим». В контексте новой парадигмы это было истолковано как принцип «Информационного монотеизма». Преданность одной, единой и неделимой Истине. Распыление внимания, поклонение ложным кумирам – будь то деньги, слава или идеологии, основанные на заблуждениях, – создавало когнитивный диссонанс, снижавший личный «этический КПД». Человек, служащий разным «богам», не мог генерировать чистую энергию.
«Не делай себе кумира… не поклоняйся им и не служи им». Прямое следствие. Создание «кумиров» – будь то личности, бренды или идеи, не соответствующие абсолютной истине, – вело к созданию энергетических «черных дыр», которые питались не истиной, а слепым поклонением, что было формой коллективного заблуждения.
«Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно». Прохоров интерпретировал это как закон «Энергетической бережливости Слова». Легкомысленное, пустое использование сакральных понятий, таких как «истина», «любовь», «добро», вело к их семантическому истощению, уменьшению их энергетического потенциала. Слово, особенно несущее высокие понятия, должно было быть взвешено и использовано с предельной ответственностью, иначе оно теряло силу.
«Помни день субботний, чтобы святить его». Это был закон «Энергетического цикла и восстановления». Постоянная, безостановочная генерация энергии, даже энергии истины, вела к «выгоранию» кристаллов и, что важнее, к психическому истощению людей. Требовались периоды покоя, медитации, молчаливого созерцания, чтобы «перезарядить» и личные, и общественные «аккумуляторы». Шесть дней труда, один – покоя и «калибровки» Истины.