- -
- 100%
- +
Внутри, поверх сложенных когда-то с величайшей аккуратностью документов, лежала стопка писем. Они были перевязаны шелковым шнурком, который когда-то, наверное, был алым, а теперь истлел до серости и порвался при малейшем прикосновении. Бумага была тонкой, паутинной, с водяными знаками, а почерк – витиеватым, с бесконечными росчерками и завитушками, характерными для эпохи. Письма были адресованы «Его высокоблагородию Григорию Петровичу Орлову», а отправителем значился некий Семен Безруков.
Илья, затаив дыхание, словно боясь спугнуть хрупкие листы, перенес пачку к своему столу и осторожно развязал остатки шнурка. Первые письма были сухими и деловыми: подробные отчеты о поставках зерна, о состоянии имений, расчетах с крестьянами, жалобах на недород или падеж скота. Безруков представал образцовым управляющим, педантичным и исполнительным. Но по мере того, как Илья погружался вглубь пачки, переходя от более ранних писем к более поздним, тон их начал меняться. Сквозь канцелярскую сухость начал проступать голос не просто слуги, а доверенного лица, почти друга. А затем в тексте стали появляться странные, иносказательные фразы, от которых по коже бежали мурашки.
*«…Касательно же дела того, о коем мы с Вами изволили беседовать у камина в прошлую мою бытность, будьте, милостивый государь, абсолютно спокойны. Я, как и положено верному слуге, уладил все в должной тишине и без лишнего шума. Тень легла на виновного, и никто из окрестных не усомнился в совершенной естественности его внезапной кончины. Репутация Ваша, равно как и честь фамилии, пребывают в незапятнанной чистоте…»
Илья замер, перестав дышать. Он перечитал фразу еще раз, затем еще, вглядываясь в каждое слово, в каждый завиток пера. «Тень легла на виновного… естественность кончины». Это был не просто намек. Это было хладнокровное, циничное описание убийства, мастерски инсценированного под несчастный случай. Управляющий Безруков не просто вел хозяйство – он «улаживал» проблемы своего господина. Навсегда.
Сердце колотилось где-то в горле, когда он схватил следующее письмо, датированное несколькими годами позже. Его пальцы слегка дрожали.
«…Сердечно благодарю Вас, милостивый государь, за оказанное высокое доверие и милостивые слова. Я в полной мере осознаю всю тяжесть ноши, которую Вы на меня возложили. Быть Хранителем тени Вашего рода – для меня высокая честь и вечный крест, коий я несу без ропота. Клянусь оберегать Ваши тайны, как свои собственные, и передам сию священную обязанность сыну моему, дабы он и его потомки служили Вашим потомкам с той же ревностью и верностью до скончания веков…»
«Хранитель тени».
Слово, которое он слышал лишь в бреду тети Марии, теперь стояло перед ним на пожелтевшей бумаге, выведенное густыми чернилами два столетия назад. Оно материализовалось, обрело плоть и кровь. Это была не метафора, не суеверие и не поэтический образ. Это была должность. Конкретная, ужасающая роль, передаваемая по наследству, как титул или ремесло, в семье верного слуги. Человек, в чьи обязанности входило скрывать преступления Орловых, «убирать» неугодных, стирать грехи хозяев с лица земли, обеспечивая им безнаказанность и «чистую» репутацию.
Илья откинулся на спинку стула, и по его спине пробежал леденящий холод. Голова кружилась. Проклятие, о котором писала Прасковья Орлова, оказалось не мистическим, а вполне рукотворным. Оно заключалось не в злом роке, а в отлаженной, бесчеловечной системе. В многовековом, молчаливом сговоре между аристократическим родом и семьей его теневых слуг, чья единственная задача заключалась в том, чтобы самые страшные секреты хозяев оставались погребенными во мраке.
И самое ужасное, самое ошеломляющее открытие ждало его в последней фразе: «…передам сию священную обязанность сыну моему».
Это означало, что «Хранитель тени» существовал не только в XVIII веке. Он был в XIX, в XX… И если эта чудовищная машина не дала сбой, не прервалась, то он был здесь и сейчас. Он дышал одним воздухом с Ильей, ходил по этим же комнатам, ел за одним столом. Он был одним из тех, с кем Илья сталкивался каждый день – с холодным управляющим, с тихой экономкой, с молчаливым садовником. Он был плотью от плоти этого дома.
И именно он, нынешний «Хранитель», этот невидимый призрак с вполне реальными руками, скорее всего, и не позволил Аркадию Петровичу дожить до глубокой старости. Потому что Аркадий что-то узнал. Или что-то сделал. И система, столетиями охранявшая покой Орловых, пришла в движение, чтобы устранить угрозу. Так же, как это делал Семен Безруков два века назад.
Илья сидел в оцепенении, глядя на разложенные перед ним письма. Он держал в руках не просто исторические документы. Он держал разгадку к убийству. И понимал, что теперь он знает слишком много. И так же, как и Аркадий Орлов, он стал угрозой для безмолвного, вечного «Хранителя».
Глава 9. Тайна
Открытие, которое Илья держал в дрожащих руках, повергло его в состояние глубочайшего ступора. Он не двигался, сидя за столом в архивной комнате, и казалось, сама тишина вокруг него сгустилась, стала вязкой и давящей. Он уставился на зловещую фразу «Хранитель тени», выведенную пером два века назад, и в его голове проносился настоящий ураган мыслей, сметающий все прежние представления о доме и его обитателях. Это была не просто историческая курьёзность, не безобидная семейная легенда для устрашения потомков. Это был ключ. Тяжелый, ржавый, холодный ключ, вставленный в скважину самой мрачной тайны усадьбы. И этот ключ отпирал дверь к пониманию всего, что происходило в этих стенах на протяжении веков, включая недавнюю, такую нелепую смерть Аркадия Петровича. Внезапно все встало на свои места, образовав единую, чудовищную картину.
Словно в трансе, он снова и снова перечитывал письма, вглядываясь в каждый завиток, в каждую помарку, выискивая любые детали, которые могли бы пролить свет на ужасную механику этой системы. Имена, даты, названия деревень. Но Семён Безруков был предельно осторожен. Он никогда прямо не писал, что именно сделал, кто был этим «виновным» и каким именно образом «тень легла» на него. Все упоминания были намёками, иносказаниями, понятными только адресату – Григорию Орлову. Система, выстроенная между ними, была идеальной, дьявольски продуманной: вся власть и выгода оставались у хозяина, знание кровавой правды и груз её исполнения – у слуги, а формальная невиновность и чистота репутации – у обоих. Это был конвейер безнаказанности, работавший без сбоев столетиями.
Одиночество в этой комнате, наполненной молчаливыми свидетельствами преступлений, стало невыносимым. Илья понял, что не может держать это открытие в себе. Ему требовался трезвый, скептический взгляд со стороны, способный отличить исторический факт от порождения паранойи, вызванной гнетущей атмосферой усадьбы. Ему нужен был Волков.
Дождавшись, когда сумерки окончательно сгустятся над парком и окна главного дома погрузятся во тьму, Илья, чувствуя себя конспиратором, вышел из флигеля. Он взял с собой не оригиналы – прикасаться к ним сейчас казалось кощунством и безумием, – а распечатанные на принтере копии самых важных фрагментов писем. Ночь была тихой и безветренной, каждый его шаг по гравию отдавался в тишине с пугающей громкостью. Тени деревьев казались ему живыми, готовыми в любой момент протянуть к нему цепкие ветви-пальцы.
Майор в отставке, как будто ожидая его, сидел на своей скамейке у калитки. Тлеющая трубка окутывала его облачком ароматного дыма, а поза выражала спокойную уверенность.
– Что-то на лице у тебя, парень, написано куда больше, чем во всех тех самых бумагах, что ты там перебираешь, – прищурился Волков, жестом приглашая сесть рядом. Его цепкий взгляд сразу отметил бледность Ильи и нервный блеск в глазах. – Нашёл-таки свой клад? Не золотой, судя по всему, а какой-то погорячее.
– Вы были правы, Егор… Егорович? – попытался угадать отчество Илья, его голос дрожал от напряжения.
– Брось эти церемонии. Просто Егор, – отрезал старик, выбивая трубку о край скамейки. – Так о чём правда-то? Говори, не томи.
Илья молча протянул ему сложенные листы. Волков достал из нагрудного кармана заношенной жилетки очки в старомодной, массивной оправе, тщательно протер стекла платком и неспеша надел их. Он начал читать. Его лицо, обычно выражающее лишь скептицизм или усмешку, оставалось каменным, непроницаемым. Но Илья, внимательно наблюдавший, заметил, как напряглись его скулы, как губы сжались в тонкую белую ниточку. Старик дочитал до конца, снял очки, сложил их со щелчком и медленно, с шипением выдохнул струйку дыма, которая повисла в холодном воздухе.
– Ну вот, – произнёс он наконец, и в его голосе прозвучала не злорадная победа, а тяжелая, усталая горечь. – А я-то думал, всё это – бабушкины сказки про проклятия да призраков. Ан нет, реальность куда прозаичнее. И гаже. «Хранитель тени»… Звучит-то как красиво, романтично почти, будто из старинного романа. А по сути-то – обыкновенный наёмный чистильщик. Только должность династическая, по наследству. Ремесло, семейный подряд.
– Вы понимаете, что это значит? – взволнованно, почти выдохнул Илья, чувствуя, как камень с души сваливается от того, что его не сочли сумасшедшим. – Эта должность, эта… роль, могла передаваться из поколения в поколение. И если система работала все эти годы…
– …то этот самый Хранитель мог запросто пришить и твоего Аркадия Петровича, – закончил мысль Волков. Его взгляд стал острым, цепким, каким он, должно быть, был в годы оперативной работы. – Всё сходится, как по учебнику. Метод – старый, как мир, и проверенный. Несчастный случай. Легко инсценируется, а доказать злой умысел – ох как трудно. Особенно если жертва – пожилой человек, который и впрямь мог оступиться.
– Но кто он сейчас? – прошептал Илья, невольно оглядываясь на темный силуэт усадьбы, чьи окна казались слепыми глазами. Ему почудилось, что из-за каждой тени за ними наблюдают. – Воронов? Он управляющий, у него полный доступ ко всему дому, он холоден, расчетлив… Идеальный кандидат.
– Или кто-то другой, – покачал головой Волков, его взгляд стал отрешенным, аналитическим. – Не спеши вешать ярлыки, это первое правило. Управляющий – он всегда на виду, как мишень. А настоящая тень, парень, любит темноту. Глубокую, непроглядную. Экономка, садовник, кухарка… Да кто угодно, чей род поколениями жил при этом доме, врос в него корнями. Запомни раз и навсегда: в таких делах самый очевидный подозреваемый часто оказывается всего лишь пешкой. Разменной монетой в чужой игре.
Он протянул листы обратно Илье, и его жест был твердым и властным.
– Спрячь это подальше. И с оригиналами будь осторожен, как с ядерными кодами. Если твой Хранитель, нынешний, почует, что ты напал на его след, твой собственный «несчастный случай» не заставит себя ждать. Он не станет церемониться. Теперь твоя главная задача – даже не найти доказательства старого убийства. Тебя ждет вопрос куда важнее: что за тайну так старательно скрывал Аркадий Петрович? Какую такую тайну он узнал или создал, что ради её сохранения пришлось запускать этот древний, кровавый механизм? Вот в чем ключ. Тайна, за которую его убили.
Глава 10. Слежка
Возвращаясь в усадьбу короткой, темной дорогой через парк, Илья чувствовал себя не просто шпионом, а заброшенным диверсантом на откровенно вражеской территории. Каждый шорох под ногами – будь то шелест последних опавших листьев или хруст сухой ветки – заставлял его вздрагивать, а мышцы спины непроизвольно сжиматься, ожидая удара из темноты. Ветви деревьев, лишенные листвы, тянулись к нему, как костлявые пальцы, и ему повсюду чудились движущиеся тени. Слова Волкова, произнесенные с убийственной прямотой, звенели в его ушах навязчивым, неумолчным набатом: «*Твой несчастный случай не заставит себя ждать*». Эта фраза перестала быть просто предупреждением; она превратилась в осязаемую угрозу, витающую в холодном ночном воздухе.
Он почти бегом добрался до своего флигеля, с облегчением заскочил внутрь и с силой захлопнул дверь, тут же повернув ключ и задвинув на себя тяжелый железный засов. Прислонившись спиной к прохладной деревянной поверхности, он несколько секунд просто стоял, пытаясь отдышаться и унять бешеный стук сердца. Комната, еще недавно казавшаяся ему уютным убежищем, теперь воспринималась как ненадежное укрытие, стены которого пропускают внутрь все ужасы внешнего мира. Дрожащими руками он достал из внутреннего кармана пиджака распечатанные листы с письмами Безрукова. Он окинул взглядом флигель в поисках тайника. Взгляд упал на узкую, неглубокую щель между матрасом и спинкой кровати. Илья сунул конверт туда, придавил матрасом, но это не принесло ему спокойствия. Казалось, сама бумага излучает опасность.
Оригиналы же следовало вернуть. Немедленно. Малейшая задержка, малейший признак того, что кто-то касался этих писем, могла оказаться роковой. Решив действовать сразу, пока страх не парализовал его волю полностью, он снова, с тяжелым сердцем, вышел в ночь.
Главный дом встретил его гробовой, зловещей тишиной. Огромные парадные залы тонули во мраке, и лишь приглушенный звук телевизора, доносящийся с второго этажа, указывал на то, что в доме кто-то есть. Вероятно, тетя Мария. Этот звук, обычно такой бытовой, сейчас казался неестественным, словно приманкой. Свет в кабинете был выключен. Илья, крадучись, как настоящий грабитель, прислушиваясь к каждому скрипу половиц под своими же ногами, прокрался внутрь. Сердце бешено колотилось, и он с ужасом думал, что этот стук может выдать его с головой. Он зажег настольную лампу, и узкий луч света вырвал из тьмы островок стола, создав вокруг еще более сгустившуюся тьму.
Он торопливо, но осторожно развязал шелковый шнурок на пачке писем и стал укладывать их обратно в сундук, стараясь повторить их первоначальное положение. Его пальцы казались деревянными, непослушными. Каждый шорох бумаги звучал для него как выстрел. Именно в этот момент, когда он уже почти закончил, его слух, обостренный до предела, уловил едва слышный, но совершенно отчетливый звук – тихий, предательский скрип половицы где-то в глубине кабинета, за дверью архива.
Кровь застыла в жилах. Илья замер, не дыша. Одним движением он выключил лампу, погрузив комнату в абсолютную, непроглядную темноту. Он прислушался, затаившись. В ушах стоял звон от напряженной тишины, но сквозь него он услышал то, что боялся услышать: тихие, осторожные, нарочито замедленные шаги. Кто-то был в кабинете. Кто-то двигался прямо к архивной комнате.
Панический страх парализовал его на секунду, но затем инстинкт самосохранения заставил действовать. Он бесшумно, пятясь, отступил вглубь архива, за самую высокую груду ящиков, покрытых брезентом. Он присел на корточки, стараясь сделать себя как можно меньше, слиться с тенями. Пыль щекотала ноздри, и он, зажав нос пальцами, изо всех сил сдерживал подкатывающий спазм чихания. Глаза, привыкнув к темноте, с ужасом уставились на полоску света под дверью.
Дверь скрипнула и медленно, на несколько сантиметров, приоткрылась. В проеме возникла темная, плотная фигура, заслонившая собой свет из коридора. Было слишком темно, чтобы разглядеть черты, но силуэт – среднего роста, широкоплечий, плотного телосложения – показался Илье до жути знакомым. Фигура замерла на пороге, словно животное, принюхивающееся к воздуху. Затем в ее руке вспыхнул узкий луч карманного фонаря.
Луч, как щупальце, скользнул по столу, выхватывая из мрака знакомые предметы: стопки бумаг, которые Илья разбирал днем, его блокнот, чашку с карандашами. Движения луча были быстрыми, профессиональными. Он остановился на той самой папке с описью имущества. Рука в темной перчатке схватила ее, листы зашуршали. Луч света уперся в тот самый лист, на полях которого Илья карандашом сделал пометку о пропавшей витрине. Палец в перчатке провел по этой пометке, задержался на ней.
Из груди незваного гостя вырвалось негромкое, глухое ворчание – низкий, гортанный звук, в котором Илья уловил не столько злость, сколько раздражение и… беспокойство. Слов он не разобрал, но интонация была красноречивее любых слов. Затем гость швырнул опись обратно на стол, луч фонаря метнулся по комнате, скользнул по стеллажам, на мгновение осветил брезент на ящиках, за которыми прятался Илья, выхватив из тьмы его застывшее от ужаса лицо, и так же внезапно погас. Шаги, на этот раз более быстрые и решительные, удалились. Дверь в кабинет захлопнулась.
Илья не двигался еще минут десять, сидя на холодном полу в пыли. Он не мог пошевелиться, его била крупная дрожь. В голове не было мыслей, был только животный, всепоглощающий страх. Его худшие подозрения подтвердились с пугающей, ошеломляющей наглядностью. За ним не просто следили. За его работой осуществлялся тотальный, пристальный контроль. В доме был кто-то, кто знал о его находках почти так же быстро, как и он сам. И этот кто-то только что продемонстрировал, что его интересует не архив в целом, а конкретные улики. Пометка о витрине была проверкой. Лакмусовой бумажкой.
«Хранитель тени» был не призраком прошлого, не историческим анекдотом. Он был здесь. Плотью и кровью. Он дышал, ходил, действовал. И его действия были действиями человека, который знает, что его тайна под угрозой, и готов защищать ее любой ценой. Тишина архива больше не была нейтральной. Она была соучастницей. И Илья остался в ней один на один с этим знанием.
Глава 11. Лестница
Странное дело – осознание того, что за тобой пристально следят, что каждое твое движение наблюдают чужие, враждебные глаза, способно породить два противоположных чувства: парализующий ужас или яростную решимость. В Илье, пережившем первую, животную волну страха в пыльном архиве, проснулось второе. Адреналин, впрыснутый в кровь ночным визитом незваного гостя, перебродил в холодную, кристально чистую целеустремленность. Теперь это была не игра в детектива, не интеллектуальное упражнение. Это стало поединком.
Если «Хранитель тени» нервничал, если он рисковал выйти из своей тени, чтобы проверить, что именно нашел архивариус, – значит, Илья был на правильном пути. Он наступил тому на больную мозоль. И этот путь, как острие стрелы, указывал прямо на сердце тайны – на смерть Аркадия Петровича. Не на столетние грехи, а на свежую, еще не зажившую рану дома.
Он решил начать с самого начала. С места, где все произошло. Лестница. Та самая, о которой с таким циничным знанием дела говорил Волков. Илья подошел к ее подножию и остановился, вглядываясь вверх. Она и вправду была монументальной – широкая, пологая, выточенная из темного, почти черного дуба. Перила, массивные и резные, отполированы бесчисленными прикосновениями рук поколений Орловых. Она не выглядела смертоносной. Она выглядела… надежной. Слишком надежной для трагедии.
Сделав первый шаг, Илья почувствовал, как под его пальцами оживает дерево. Он медленно поднимался, проводя ладонью по гладкой, прохладной поверхности перил. Чтобы оступиться здесь, чтобы потерять равновесие настолько катастрофически, требовалось либо оказаться в состоянии полной беспомощности, либо быть грубо вытолкнутым с огромной силой. «Или… потерять сознание», – пронеслось в голове. Мысль о яде, о чем-то, что могло внезапно отключить волю и сознание старого человека, показалась ему уже не такой надуманной.
На просторной площадке между этажами он замер. Отсюда, как на ладони, был виден весь холл: главный вход, дверь в кабинет, начало коридора, ведущего в жилые покои. Место было более чем публичным. Убийство – если это было оно – здесь, в сердце дома, требовало либо молниеносной, ювелирной точности, либо абсолютной уверенности в том, что в эту минуту рядом никого нет. Ни Анны, ни слуг, ни случайного гостя. Значит, убийца знал расписание и привычки Аркадия. Значит, он был своим.
Спустившись вниз, Илья решился на осторожную разведку. Он застал Анну в малой гостиной; она пила чай, уставясь в окно. При его появлении она вздрогнула, словно вернулась из далеких странствий.
– Анна Петровна, простите за беспокойство, – начал он, выбирая слова. – Я все думаю об архитектуре дома. Вот эта лестница… она кажется такой безопасной. Не могу даже представить, как здесь можно упасть.
Лицо Анны мгновенно изменилось. Вся ее природная мягкость куда-то испарилась, уступив место болезненной, почти физической закрытости. Она отставила чашку с громким стуком.
– Илья Сергеевич, – ее голос прозвучал устало и твердо, – я очень ценю вашу работу с архивом. Но умоляю вас, не копайтесь в этом. Не поднимайте это. – Она посмотрела на него прямо, и в ее глазах он увидел не злость, а настоящую, глубокую боль, смешанную со страхом. – Дядя Аркадий умер. Его больше нет. Давайте просто… оставим его в покое. Полиция все зафиксировала. Все давно ясно и очевидно.
Его попытка мягко надавить – «Но иногда самые очевидные вещи…» – была тут же пресечена.
– Нет! – она резко встала. – В этом доме и так слишком много призраков. Не нужно создавать новых.
Она вышла из комнаты, оставив его в одиночестве. Ее реакция была слишком эмоциональной, слишком оборонительной, чтобы быть просто проявлением горя.
Следующая «встреча» оказалась еще более красноречивой. Сергей Воронов, словно возникавший из ниоткуда в самые неподходящие моменты, застал Илью, все еще стоявшего у подножия лестницы.
– Что, архитектурные изыски изучаете, господин Прохоров? – его голос прозвучал как скрежет металла. Холодные глаза скользнули по Илье, затем вверх, по маршу лестницы. – Или, может, проводите собственное расследование? – В его устах это слово прозвучало как оскорбление.
Илья попытался парировать шуткой о скрипе ступеней, но Воронов не дал ему закончить.
– Оставьте это профессионалам, – отрезал он, и в его тоне зазвучала открытая угроза. – Лестница старая, дерево местами отполировано до зеркального блеска. Бывает скользко. Старик был немолод, мог закружиться голова. Что тут, спрашивается, расследовать? Нет здесь никакой тайны. Обычная бытовая трагедия.
Его объяснение было гладким, отполированным, как эти самые перила. Слишком гладким. Оно не оставляло места для сомнений, вынося вердикт раз и навсегда.
Даже тетя Мария, к которой Илья осторожно подкрался в ее гостиной, отреагировала неожиданно. На его робкий вопрос: «Мария Петровна, а вы не помните, что было в ту ночь, когда Аркадий Петрович упал?» – она не стала говорить о прошлом молодом человеке. Вместо этого она медленно повернула к нему свое восковое лицо, ее выцветшие глаза закатились, обнажив мутные белки, и она прошептала хрипло, почти злобно: «Лестница… она плачет по ночам. Слышишь? Ступени стонут под тяжестью греха. Они не забыли. Они никогда не забывают».
Круг замкнулся с пугающей точностью. Анна – с болью и страхом. Воронов – с холодной агрессией. Тетя Мария – с мистическим ужасом. Все трое, сознательно или нет, языком отчаяния, угрозы и бреда, указывали на одно и то же: лестница была не просто местом трагедии. Она была ключом. И все они, каждый по-своему, отчаянно пытались этот ключ спрятать или сломать.
Илья окончательно утвердился в своей мысли. «Несчастный случай» был тщательно срежиссированным спектаклем. И все обитатели этого дома, от наследницы до сумасшедшей старухи, были втянуты в эту пьесу. Одни – как актеры, другие – как молчаливые свидетели, третьи – возможно, как режиссеры. И ему, чтобы остаться в живых, предстояло не просто раскрыть заговор, но и понять, кто какую роль в нем играет.
Глава 12. Тупик
Тупик. Это слово отдавалось в висках Ильи монотонным, раздражающим стуком. Прямой путь – попытка найти физические следы на лестнице – оказался бесплодным. Прошло уже слишком много времени, да и чужие руки, сознательно или нет, давно стерли возможные улики. Ощущение бессилия подступало к горлу кисловатым комком. Он сидел в своей комнате, уставившись в стену, и чувствовал, как стены его маленького, но такого надежного мирка архивариуса окончательно рухнули, оставив его одного посреди чужого, враждебного пространства, полного невидимых угроз.
«Прямых доказательств нет, – заставил себя мыслить логически Илья, сжимая пальцы на коленях. – Значит, нужны косвенные. Если смерть Аркадия не случайна, у нее был мотив. Мотив рождается из тайны. Тайна… Где хранил свои тайны Аркадий Петрович?»
Мысль пришла сама собой, простая и очевидная. Личные вещи. Кабинет был разобран Вороновым, опись имущества составлялась формально. Но было место, куда, по словам Анны, она не заглядывала, не решаясь нарушить память дяди, – библиотека.
Библиотека занимала просторную, чуть вытянутую комнату, смежную с кабинетом. Воздух здесь был иным – не пыльным и затхлым, как в архиве, а насыщенным терпким ароматом старой кожи, воска для полировки дерева и едва уловимым, благородным запахом выцветшей типографской краски. Полки из темного дуба, поднимавшиеся до самого потолка, были забиты книгами в хаотичном, на первый взгляд, порядке. Здесь соседствовали томики Пушкина и Дюма с толстыми справочниками по агрономии и судостроению, исторические трактаты и модные когда-то романы. Это была не систематизированная коллекция библиофила, а живое, дышащее наследие нескольких поколений, библиотека читателей, а не собирателей.