Морская звезда

Пролог. Память

Память – предательница. Она не хранит прошлое, как аккуратные папки в архивной коробке. Она рвет его на клочки, перекраивает, затушевывает одно и безжалостно выпячивает другое. А потом подсовывает тебе этот витраж из обрывков и шепчет: «Вот оно. Вот твоя правда».

Моя правда вот уже пятнадцать лет пахнет морской солью, смолой и страхом.

Тот вечер впился в меня осколками, острыми и незаживающими.

Холод шероховатых досок пирса под босыми ногами. Я быстро шла, задыхаясь, спотыкаясь о забытые кем-то канаты. Свитер был тяжелым от сырости ночного тумана, нависавшего над Железным мысом.

Я искала отца. Мы поссорились за ужином, он сказал что-то жесткое и бесповоротное, а я, шестнадцатилетняя, с разбитым сердцем и уязвленным самолюбием, выскочила из дома. Он не побежал вслед. Значит, мне нужно было самой найти его и… И что? Еще раз попытаться убедить в своей правоте? Или услышать, что он был прав?

Впереди, у самого конца пирса, у старого разрушенного маяка, мерцал тусклый свет карманного фонаря. И голоса. Не только отца. Еще один, сдавленный, гневный. Я замерла в тени, прижавшись к холодной стенке бункера для сетей.

Я не различала слов. Только ритм: отцовский бас – ровный, властный, будто рубящий воздух. Другой – визгливый, отчаянный. Потом этот другой сдавленно взвизгнул, и этот звук впился в меня лезвием. Что-то тяжелое упало на дерево с глухим стуком.

И потом… тишина. Предательская, звенящая тишина, нарушаемая только шуршанием волн о сваи.

Я боялась пошевелиться. Боялась дышать. В темноте я различала два силуэта. Один – высокий, знакомый до боли. Отец. Он что-то делал, его движения были резкими, точными. Второй… второго будто и не было.

Потом скрипнула древесина, и я услышала всплеск. Тяжелый, окончательный. Как будто море с удивлением приняло в себя то, что ему не принадлежало.

Я отшатнулась, и под ногой хрустнула ракушка. Звук был оглушительным, как выстрел. Свет фонаря резко рванулся в мою сторону, ослепив, выхватив из мрака мое бледное, перекошенное ужасом лицо.

На секунду я увидела глаза отца. В них не было ни удивления, ни гнева. Только ледяная, бездонная пустота. Взгляд, который смотрел сквозь меня, мимо меня, в какую-то иную, страшную реальность.

Я побежала. Не оглядываясь. Сердце колотилось о ребра, выпрыгивая наружу. Я бежала по спящим улицам Железного мыса, и казалось, что темнота преследует меня по пятам, а из каждого переулка на меня смотрит тот пустой, невидящий взгляд.

Наутро я заболела. Горячка, бред. Когда я пришла в себя, мать сказала, что мне все почудилось из-за температуры. Что я никуда не бегала, что отец вернулся домой рано и читал в кабинете. Что в городе все спокойно.

Никто не пропал. Ничего не случилось.

И я поверила. Потому что была ребенком. Потому что так было проще. Я спрятала этот ночной кошмар в самый дальний угол памяти, завалила его грудой будней, учебой, планами на побег.

Я уехала из Железного мыса и старалась не оглядываться назад. Я строила свою жизнь, как хороший архитектор – по чертежам, на прочном фундаменте, без темных подвалов и призраков прошлого.

Но память – предательница. Она все хранит.

И когда спустя пятнадцать лет я получила звонок о смерти отца, тот самый осколок – запах смолы, звук всплеска и ледяной взгляд – вонзился в меня снова.

Он напомнил, что некоторые тайны не умирают. Они просто ждут, чтобы их откопали.

Глава 1. Неприятное известие

Дождь за окном был привычным городским шумом, белым фоном для моей уютной, предсказуемой жизни. Я закуталась в мягкий плед, попивая горячий кофе, и дорабатывала чертеж – проект стеклянной пристройки к старой библиотеке. Здесь, в сотнях километров от Железного мыса, все было прозрачно и логично. Сталь, стекло, четкие линии. Никаких скрытых углов, никаких теней из прошлого.

Завывание телефона пробилось сквозь джазовые ноты, доносящиеся из колонки. Незнакомый номер с кодом родного города. Сердце неприятно екнуло, предвосхищая беспокойство. Кто бы это мог быть? Мать звонила только с домашнего, а больше мне звонить было некому.

– Алло? – голос прозвучал настороженно.

– Анна? – Банальный вопрос, но голос с того конца провода был мне знаком. Низкий, с легкой хрипотцой, которую не спутаешь. Максим. Мой брат. Мы не разговаривали года три, последний наш диалог ограничился парой колкостей в мессенджере по поводу дня рождения матери.

– Макс? Что случилось? – спросила я, и пальцы сами собой сжали телефон плотнее.

Пауза затянулась. Я услышала его тяжелое дыхание, будто он поднялся по лестнице. Или сдерживался, чтобы не закричать.

– С отцом… – он начал и снова замолчал, подбирая слова. Не похоже на него. Максим всегда рубил с плеча. – Произошел несчастный случай. На воде.

Мир вокруг не замер и не поплыл. Он просто стал каким-то ватным, нереальным. Звуки – приглушенными, краски – потускневшими. Я смотрела на экран компьютера, на изящные линии своего проекта, и не могла связать их с тем, что только что услышала.

– Какой несчастный случай? Он в больнице? – спросила я, все еще цепляясь за надежду, что сейчас последует: «Да, но все обойдется».

– Нет, Анна. Его нет. – Голос брата прозвучал плоско, без эмоций. Как будто он зачитывал сводку погоды. – Тело нашли сегодня утром у старого причала. Лодка перевернулась, видимо, ночью. Шторм был.

Слово «тело» ударило с физической силой. Не «отец», не «папа». Тело. Что-то безжизненное, холодное, что нашли у причала. Того самого причала…

Память, эта предательница, тут же метнулась в прошлое, подсовывая тот самый образ: ледяной взгляд сквозь меня, всплеск в черной воде. Я сглотнула комок в горле, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

– Как?.. – это было все, что я смогла выдавить.

– Я сказал. Несчастный случай. – В его голосе послышались знакомые нотки раздражения. – Похороны послезавтра. Мать ждет. Ты приедешь?

Вопрос повис в воздухе. Нет. Нет, я не хочу приезжать. Я не хочу возвращаться в этот проклятый город, видеть его лицом к лицу, дышать этим воздухом, пропитанным ложью и старыми страхами. Я не хочу видеть мать, которая будет держать себя с ледяным спокойствием, и брата, который уже, наверное, примеривает кресло отца на верфи.

– Анна? Ты меня слышишь? – грубо спросил Максим. – Я спросил, ты приедешь?

Во рту пересохло. Внутри все кричало «нет». Но долг – этот глупый, вызубренный с детства кодекс – сжимал горло тисками. Он был отцом. Как бы там ни было. И мать ждала. Не меня, конечно. Она ждала соблюдения формальностей, картинки для чужих глаз. Идеальной семьи до самого конца.

– Да, – прошептала я, ненавидя себя за эту слабость. – Приеду. Когда мне выезжать?

– Пришлю смс. Разберешься сама – И он бросил трубку, не попрощавшись.

Я опустила телефон на колени и уставилась в окно. Дождь теперь казался не уютным, а бесконечно тоскливым. Кофе остыл. Чертеж на экране вдруг показался мне жалкой, наивной пародией на жизнь. Там, в Железном мысе, была грубая, жестокая реальность. А здесь – мой хрупкий карточный домик.

Я не хотела ехать. Но чувство долга, отравленное щепоткой жуткого любопытства и целой горстью старой, невысказанной боли, уже тащило меня обратно. Оно напоминало, что некоторые счета все же приходится оплачивать.

Глава 2. Возвращение

Поезд подходил к Железному мысу с неохотным скрежетом, будто и он чувствовал тяжесть, витавшую над этим местом. За стеклом поплыл пейзаж, знакомый до тошноты: бесконечные заборы из волнистого шифера, ржавые ангары, покосившиеся склады и серые, обсыпающиеся дома. Воздух здесь был густым и влажным, пахнущим окисленным металлом, угольной пылью и соленым дыханием моря, которое где-то там, за крышами, билось о бетонные волнорезы.

Я стояла на почти пустой платформе, сжимая ручку чемодана. Железный мыс не изменился. Он был как застывший во времени памятник собственной былой мощи – индустриальный, суровый, тяжелый. Когда-то эта мощь казалась мне надежной, теперь – просто уродливой и давящей.

Первые же шаги по улице подтвердили мои самые неприятные ожидания. Из магазина «Охотник-Рыболов» вышел седой мужчина в телогрейке. Он прищурился, всмотрелся в меня, и на его лице медленно проступило узнавание. Не улыбка, а именно узнавание, с примесью любопытства и немого вопроса.

– Анна Ковалева? Игоря дочка? – крикнул он через улицу.

– Да, – коротко кивнула я, пытаясь ускорить шаг.

– Соболезную, родная. Мужик был что надо. Царство ему небесное.

– Спасибо.

Это было только начало. Через каждые десять метров меня кто-то останавливал. Пожилая женщина с сеткой, из которой торчал багет; мужчина, чинивший забор; девушка, выгуливающая таксу. Все они говорили правильные, заученные слова соболезнования. Но их взгляды были красноречивее слов. Они не просто выражали сочувствие. Они изучали. Вспоминали. Оценивали. «Вот она, дочь, которая сбежала. Вернулась на похороны. Интересно, надолго ли?» Эта немой сонм мыслей висел в воздухе, густой, как туман. Внешняя идиллия маленького городка, где все друг друга знают, оборачивалась ловушкой. Здесь не было тайн. Здесь были секреты, которые все хранили сообща, давя ими тех, кто был не в курсе.

Дом отца, наш дом, стоял на окраине, на возвышении, с которого открывался вид на верфь и залив. Двухэтажный, каменный, он всегда казался мне крепостью. Неприступной и мрачной. Подстриженный плющ полз по стенам, немного оживляя пейзаж.

Дверь открылась еще до того, как я успела достать ключ. На пороге стояла мать.

Лидия Петровна не постарела. Она закаменела. Лицо ее было безупречно гладким, без морщин, будто годы и эмоции не имели над ней власти. Она была одета в строгое черное платье, без единой складки, и ее светлые волосы были убраны в тугой пучок. В ее позе не было ни капли суеты или растерянности. Только холодная, отточенная собранность.

– Анна. Вошла, не стой на пороге, сквозняк, – сказала она ровным, лишенным интонации голосом. Не «здравствуй», не «как доехала». Констатация факта.

Она не двинулась обнять меня. Я тоже. Мы стояли друг напротив друга, как две шахматные фигуры в самом начале партии.

– Мама, – произнесла я, переступая порог. Воздух в доме был таким же, как и пятнадцать лет назад: запах воска для паркета, старой бумаги и слабого, едва уловимого аромата ее духов.

Из гостиной вышел Максим. Он казался больше, чем в моей памяти. Шире в плечах, грузнее. Его лицо было осунувшимся, но во взгляде читалась не скорбь, а усталое раздражение.

– Ну, наконец-то. Показалось, что ты передумала, – бросил он вместо приветствия. На нем был черный пиджак, который сидел мешковато.

– Максим, – предупредила мать, не повышая голоса. Он смолк, с недовольным видом опускаясь в глубокое кресло.

Я оставила чемодан в прихожей и прошла в гостиную. Комната была безупречно чиста, каждая вещь на своем месте. Ничто не говорило о том, что здесь недавно умер человек. Это спокойствие было зловещим.

– Расскажите мне, что произошло, – сказала я, садясь на край дивана. – Максим по телефону ничего толком не сказал.

Мать села напротив, выпрямив спину.

– Что рассказывать? Несчастный случай. Он пошел проверять лодки перед выходом в море. Ночью был шторм. Видимо, оступился. Ударился. Утонул. Все просто.

Ее слова звучали слишком гладко, слишком отрепетированно.

– И его просто так ночью на работу потянуло? Одного? – не унималась я.

Максим резко поднял голову.

– А что, отцу надо было каждый шаг согласовывать? Он сам хозяин был, сам решал, когда и куда ему идти. Или ты в своем большом городе уже забыла, как тут все устроено?

– Максим, – снова, как заклинание, произнесла мать. Потом посмотрела на меня. – Следствие вопросов не имеет. Все очевидно. Не усложняй и без того тяжелую ситуацию.

В ее взгляде я прочитала старую, знакомую просьбу. Нет, приказ. «Перестань. Не копай. Притворись, что веришь. Ради всех нас».

Но в отличие от шестнадцатилетней себя, я больше не могла просто так притворяться. Запах моря и страха из моего кошмара смешался с запахом этого дома, и это уже не было игрой воображения.

Это было предчувствие. Предчувствие того, что под гладкой, ледяной поверхностью официальной версии скрывается что-то уродливое и страшное. И моя семья, моя холодная мать и напряженный брат, были частью этой поверхности. Щитом, прикрывавшим тайну.

Я посмотрела на них обоих и поняла, что вернулась не на похороны. Я вернулась на поле боя.

Глава 3. Сомнения

На следующее утро дом наполнился чужими голосами. Соседи, коллеги отца по верфи, какие-то чиновники в слишком темных костюмах – все они приходили, говорили шепотом, пили предложенный матерью чай и уходили, оставляя после себя тяжелый запах цветов и приторное чувство соболезнования. Я наблюдала за этим действом, как актер на репетиции чужой пьесы, ловя фальшивые ноты.

Их было немного, но каждая резала слух.

«Как же так, Игорь Владимирович, всегда такой осторожный на воде», – качал головой седой директор местного музея, чьей главной экспозицией была все та же верфь.

«Да уж, в такую-то ночь выходить… Штормило ведь знатно», – поддакивала ему жена кого-то из инженеров.

Мать принимала все соболезнования с одинаковым, ледяным достоинством. Она была безупречна. Слишком безупречна для женщины, которая всего два дня назад потеряла мужа. Максим ходил мрачный, отдавая короткие распоряжения по телефону о каких-то делах на предприятии. Казалось, смерть отца была для него в первую очередь внезапным сбоем в работе хорошо отлаженного механизма, а уже потом личной трагедией.

Самым странным были похороны. Их назначили на завтра.

– Почему так скоро? – спросила я у матери, застав ее наедине на кухне. – я же едва успела приехать. Нужно дать время…

– Что дать время? – она не оторвала взгляда от чайника, который расставляла по полкам. – Вскрытие уже провели. Причина ясна. Зачем тянуть? Это только лишние мучения для всех.

Ее логика была железной и абсолютно бесчеловечной. Я вспомнила, как бабушку хоронили через пять дней, и все это время дом был полон людьми, воспоминаниями, тихими разговорами. Здесь же все делалось с подозрительной, почти панической скоростью. Как будто нужно было поскорее закопать не только тело, но и все обстоятельства его смерти.

Главной трещиной стал участковый, начальник местного полицейского пункта, Иван Сергеевич. Он зашел ближе к вечеру, снял фуражку в прихожей, красное, обветренное лицо его было исполнено официальной скорби.

Мать представила меня: «Моя дочь, Анна, из города приехала».

Иван Сергеевич пожал мою руку своей огромной, мозолистой лапой, взгляд его на мгновение задержался на мне, любопытный и оценивающий.

– Печальный случай, – произнес он ритуальную фразу.

– Иван Сергеевич, – не выдержала я, – вы вели это дело? Можете рассказать, что произошло?

Он перевел взгляд на мать, будто ища одобрения, потом снова на меня.

– Что рассказывать, Анна… Все очевидно. Шторм, ночь, скользкий причал. Поскользнулся, ударился головой, вода холодная… Случай, к сожалению, рядовой.

– Но его же нашли утром? Кто нашел?

– Рабочие с верфи. На разводе были.

– А лодка? Она же перевернулась? Она сильно повреждена?

Вопросы сыпались из меня, и я видела, как лицо Ивана Сергеевича стало более настороженным, а мать замерла у буфета, держа в руках сахарницу.

– Лодка… Ну, что с нее взять, старая, помятая. Ее штормом вынесло на камни. Течение там сильное. – Он махнул рукой, как бы отмахиваясь от незначительной детали.

– То есть, ее невозможно осмотреть? – не отступала я.

– Да какая разница, можно ее осмотреть или нет? – вдруг резко вклинился в разговор Максим, появившийся в дверях. – Все и так ясно. Нечего людей по пустякам дергать.

Иван Сергеевич явно почувствовал себя неловко в этой семейной стычке.

– Максим Игоревич прав, – поспешно сказал он. – Дело закрыто. Несчастный случай. Признаков криминала нет. Соболезную еще раз.

Он поторопился уйти, будто боялся, что я задам еще какой-нибудь неудобный вопрос. Его уклончивость была подозрительной. Он не смотрел мне в глаза, когда говорил о «рядовом случае». Он не привел ни одного конкретного факта, только общие фразы. И его поспешное отступление под нажимом Максима говорило красноречивее любых слов.

Когда дверь закрылась, в кухне повисло тяжелое молчание.

– Довольна? – шикнул на меня Максим. – Устроила допрос с пристрастием. Тебе мало, что мать с ног валится? Надо еще и полицию сюда таскать, сплетни раздувать?

– Я спрашивала о смерти отца! – огрызнулась я. – Разве это сплетни?

– Все уже выяснено! – он повысил голос. – Прими это и закрой рот. Не позорь нас.

Мать молча поставила сахарницу на стол. Ее лицо было каменным.

– Анна, – сказала она тихо, но так, что даже Максим замолчал. – Хватит. Ты расстроена, это понятно. Но не делай хуже. Для всех.

Она вышла из кухни, оставив нас с братом вдвоем. Он бросил на меня злой, предупреждающий взгляд и последовал за ней.

Я осталась одна в центре тихой, идеально чистой кухни. Воздух звенел от невысказанного. У меня не было доказательств. Были только смутные подозрения, уклончивость полицейского, неестественное спокойствие матери и подозрительная спешка.

Но самое главное – у меня было то самое воспоминание. Взгляд отца. Всплеск в черной воде.

И теперь я знала точно: они все лгут. И я должна была узнать, почему.

Глава 4. Нестыковки

Ночь опустилась на Железный мыс, густая и непроглядная, заглушая дневной гул чужих голосов. В своей старой комнате, где пахло пылью и застоявшимся временем, я пыталась уснуть, но мысли метались, как пойманные в мышеловку зверьки. Они натыкались на стены нестыковок и отскакивали, больно раня острой сталью подозрений.

Я лежала в темноте и прокручивала все услышанное, пытаясь собрать из осколков внятную картину. Но кусочки не сходились, образуя уродливую, пугающую мозаику.

Несчастный случай. Это была официальная версия. Аккуратная, удобная, как заранее приготовленный гроб. Но мой отец, Игорь Владимирович Ковалев, не был человеком, который допускал бы «несчастные случаи» на воде. Море было его стихией, его царством. Он читал его, как я читаю чертежи – видя каждую линию, каждый изгиб, каждую потенциальную слабость. Выйти ночью в шторм на утлой лодчонке? Один? Это было так же абсурдно, как предположить, что я пойду проверять несущую балку, вооружившись детским совком.

Ударился, утонул. Максим говорил это с вызывающей прямотой. Мать – с ледяным спокойствием. Участковый Иванов – с утомленной интонацией в голосе. Но ни один из них не сказал, обо что он ударился. О борт лодки? О сваю причала? И почему тогда на теле не было видимых повреждений, о которых можно было бы говорить? Мне хватило одного беглого взгляда в гробу во время короткой панихиды дома – его лицо было бледным, но удивительно спокойным, без следов борьбы или тяжелой травмы. Только легкие ссадины. Разве так выглядит человек, разбивший голову о камень или металл?

Лодку вынесло на камни, она сильно повреждена. Это была самая удобная часть истории. Нельзя осмотреть вещественное доказательство? Что ж, очень жаль. Следствие закрыто. Но отец содержал свой флот в идеальном порядке. Он бредил техникой безопасности. У каждой лодки были регулярные проверки. И что это была за лодка? Максим так и не сказал. Рабочая? Рыбацкая? Его личная? Ответы тонули в общих фразах.

А потом была спешка. Эти поспешные, почти панические похороны. Мать, которая всегда чтила правила и приличия, вдруг решила нарушить все традиции и предать земле тело мужа в рекордные сроки. Зачем? Чтобы избежать лишних вопросов? Чтобы поскорее закрыть тему? Чтобы никто посторонний не успел заинтересоваться этим «рядовым случаем»?

И самое главное – их реакция на мои вопросы. Злость Максима. Холодное, но твердое давление матери. Участковый, который смотрел не на меня, а на них, будто ожидая указаний. Это было не похоже на горе. Это было похоже на сговор. На круговую поруку.

Я ворочалась, и старое одеяло казалось саваном. Воздух в комнате был спертым, густым от непроговоренных тайн. Они все лгали. Я была в этом уверена. Но зачем? Что они скрывали?

И тут из самых потаенных глубин памяти всплыло лицо отца в свете фонаря пятнадцать лет назад. Не лицо – маска. Маска из ледяного ужаса и пустоты. Тот взгляд, который смотрел сквозь меня.

Тогда мать тоже убедила меня, что ничего не было. Что это бред, горячка, игра больного воображения.

Теперь она пыталась убедить меня в другом. Что смерть отца – это просто трагическая случайность.

Но шаблон повторялся. Слишком настойчивое отрицание. Слишком яростное желание замять, похоронить, забыть.

Мое сердце забилось чаще. А что, если эти два события связаны? Что, если то, что случилось тогда, на пирсе, и то, что произошло сейчас, – это части одной и той же истории? Одной и той же ужасной тайны, которая, как черная дыра, затягивала и уничтожала всех, кто к ней приближался?

Я села на кровати, обхватив колени руками. По коже бежали мурашки. Я была архитектором. Я верила в факты, в расчет, в несущую способность материалов. А здесь не было фактов. Были только зыбкие ощущения, обманчивые взгляды и тихий, настойчивый шепот интуиции, который твердил одно: «Это не случайность. Это было убийство».

И моя собственная семья, похоже, была в этом как-то замешана.

Глава 5. Марк

Утро принесло с собой не облегчение, а лишь более четкое, ясное ощущение ловушки. Я спустилась в кухню на цыпочках – мать и Максим уже ушли, кто по каким-то срочным делам, связанным с похоронами и верфью, кто – чтобы просто не находиться со мной в одном пространстве. Их бегство было красноречивее любых слов.

Я сварила кофе в немой, идеально чистой кухне и поняла, что больше всего на свете мне не хватает сейчас одного человека. Марка.

Я представила, как бы он вошел сюда – уверенной, немного грубоватой походкой, окинул бы этот музей холодного благополучия насмешливым взглядом и сказал бы что-нибудь парадоксальное и точное, что сразу бы расставило все по местам. Он бы не дал мне увязнуть в этом болоте чужих секретов и собственных страхов.

Марк. Мой начальник, коллега и единственный человек в большом городе, который видел меня не успешным архитектором, а жалким, затравленным существом, каким я была пятнадцать лет назад.

Тогда я только сбежала. Побег был не осознанным решением, а инстинктивной реакцией раненого зверя. Я сняла первую попавшуюся комнату в общежитии для рабочих, устроилась официанткой в забегаловку и целыми днями молча мыла полы, пытаясь стереть из памяти запах ржавчины и собственный ужас. Я была пустым местом, человеком-призраком, который боялся громких звуков и прямых взглядов.

Мои диплом и чертежи пылились на антресолях. Какое имело значение проектирование зданий, когда твоя собственная жизнь лежала в руинах?

И тогда в ту забегаловку зашел он. Высокий, небрежно одетый, с умными, уставшими глазами. Он заказал кофе и смотрел в окно, а я, как зомби, расставляла салфетницы. На его столе лежал журнал с современной архитектурой, тот самый, что я раньше читала от корки до корки.

Я не выдержала и бросила на журнал голодный взгляд. Он это поймал.

– Разбираешься? – спросил он просто, без предисловий.

Я лишь пожала плечами, готовая сбежать.

– Немного.

– «Немного» – это сколько? – он не отступал, его взгляд был пристальным, но не осуждающим.

И тогда во мне что-то надломилось. Я тихо, сбивчиво, глотая слова, сказала, что училась на архитектора. Что это в прошлом. Он слушал, не перебивая, потом отхлебнул кофе и сказал:

– Завтра в десять утра приходи по этому адресу. У меня мастерская. Принеси свои старые работы. Если врубишься в процесс – возьму подмастерьем. Платить буду копейки, работы – горы. Решай.

Он ушел, не оглянувшись. А я простояла еще десять минут, держась за спинку стула, потому что мир вдруг качнулся и пошел куда-то не туда.