Морская звезда

Глава 6. Дядя Миша

Тишина в комнате давила на виски. Я уставилась на исписанный лист блокнота, где стрелки и вопросительные знаки сплелись в уродливую паутину. Факты были, но они не складывались в единую картину. Они были как разрозненные детали чертежа, из которого вырвали ключевой узел. Не хватало обоснования. Не хватало главной несущей конструкции.

Я закрыла глаза, откинулась на спинку стула и попыталась представить, что бы сделал на моем месте Марк. Это был наш старый метод, его ликбез для перегруженной горем практикантки: «Если не видишь систему, Ковалева, смоделируй диалог. Спроси себя: а какой дурак так спроектирует? И найди ответ. Всегда есть ответ».

Мысленно я нарисовала его перед собой – небрежного, в заляпанной краской мастерской, со старой кружкой в руке.

«Ну, и что мы имеем?» – спросил бы он, щурясь на мои каракули.

«Имеем официальную версию. Отец, опытный моряк, ночью в шторм один выходит в море на утлой посудине, падает, бьется головой и тонет. Лодку разбивает о скалы, осмотреть невозможно. Похороны организуются в рекордные сроки. Мать и брат блокируют любые вопросы. Участковый не смотрит в глаза».

«И?» – Марк отхлебнул бы воображаемый кофе. «Ты на что намекаешь? Что старикан решил свести счеты с жизнью столь поэтичным способом? Или его рептилоиды грохнули?»

«Нет!» – мысленно парировала я. «Это не его почерк. Он не был самоубийцей. И он до паники боялся воды ночью после того случая…» Я замолчала, сама себя перебив.

«Какого случая?» – мысленный Марк поднял бровь.

«Того. С пирса. Пятнадцать лет назад».

Тишина в комнате стала иной. Она больше не была пустой. Она была наполнена призраками. Я больше не убегала от этого воспоминания. Я впустила его. Позволила картинкам всплыть, как это делает архитектор, заново просматривая старый, заархивированный проект в поисках фатальной ошибки.

Ночь. Туман. Скрип досок под босыми ногами. Два силуэта у маяка. Голоса.

Я всегда сосредотачивалась на отце. На его ледяном взгляде. На его действиях. Но сейчас я заставила себя отодвинуть его на второй план и прислушаться. Прислушаться к тому второму голосу.

«…ровный, властный, будто рубящий воздух…» – это отец.

«…сдавленный, гневный…» – это Незнакомец.

«…взвизгнул…»

Визг. Высокий, пронзительный, не мужской и не женский, а какой-то… звериный. Отчаянный. Полный неподдельного ужаса и боли.

Чье горло могло издавать такой звук? Чей голос мог сорваться на такой визг?

И тут, словно вспышка молнии, в моем сознании возникло лицо. Нечеткое, обрывочное, как старая фотография. Узкое, с желчными, недобрыми глазами и вечной желтоватой щетиной на впалых щеках. Человек, который всегда появлялся на пороге нашего дома неожиданно, пахнущий дешевым одеколоном, рыбой и чем-то чужим, опасным. Он говорил с отцом на повышенных тонах, а мать сжимала губы и уходила, когда он приходил.

Михаил. Двоюродный брат матери. Вечная черная овца семьи. Местный браконьер и, по слухам, мелкий контрабандист. С отцом они всегда были не в ладах. Игорь Владимирович терпеть не мог его темные делишки, несколько раз даже выгонял его с верфи, куда тот приходил «за работой». Между ними всегда висело напряжение, как натянутый трос.

И его голос… Да, он мог быть таким – сдавленным от злости и внезапно сорваться на тот самый, пронзительный визг.

Сердце заколотилось чаще. Я открыла глаза и уставилась на схему в блокноте. Я мысленно вписала в центр того давнего события новое имя: «МИХАИЛ?».

И вдруг все сдвинулось. Сомнительная репутация. Конфликт с отцом. Возможная причастность к нелегальным делам. Что, если та ночная встреча на пирсе была не случайной? Что, если это была какая-то сделка, конфликт, который вышел из-под контроля? И что, если спустя пятнадцать лет эта история, как мина замедленного действия, дала о себе знать?

Я не знала, как именно это было связано со смертью отца. Но одно я знала теперь точно – на 99%.

Смерть Игоря Владимировича не была случайностью.

Это было убийство.

И моя семья, похоже, знала об этом. И покрывала это. Возможно, не само убийство, но его причину. Ту самую, что тянулась из прошлого, из той самой ночи.

Я посмотрела на телефон. Мне дико хотелось позвонить Марку и выложить ему эту теорию. Услышать его едкое: «Ну вот, уже теплее, детектив». Но я не стала. Потому что следующий мысленный вопрос был уже от него: «Отлично. А доказательства у тебя есть? Или только догадки на основе детской травмы?»

Доказательств не было. Была только уверенность, выстроенная на обломках памяти и логике. Этого было мало.

Мне нужно было копать. Глубже. И начать нужно было с того, кого все в этом городе боялись или презирали. С дяди Миши.

Он все еще жил в Железном мысе, в своей лачуге на окраине, у самого леса. Все это знали.

Вставая из-за стола, я почувствовала не привычный страх, а холодную, ясную решимость. Страх был у девочки, которая убежала тогда с пирса. Решимость была у женщины, которую собрал по кусочкам человек, научивший ее не бояться смотреть правде в глаза.

Даже самой ужасной.

Глава 7. Неожиданная поддержка

Дом дяди Миши стоял на отшибе, там, где асфальт заканчивался и начиналась разбитая колеями грунтовка, ведущая в чахлый лес. Избенка, скорее похожая на сарай, покосилась набок, будто устав от собственного существования. Крыша проседала, забор из ржавого профнастила кое-где валился на землю. Пахло тут соответственно – влажным деревом, болотцем и чем-то протухшим.

Я постояла у калитки, собираясь с духом. Стучать было бесполезно – дверь была заперта на амбарный висячий замок, ржавый и основательный. Окна глядели на мир мутными, слепыми глазами, затянутые изнутри плотной тканью. Ни признаков жизни, ни света, ни дыма из трубы.

«Уехал», – констатировал бы мысленный Марк. «Или спит мертвым пьяным сном. Вариант три – его тоже кто-то утопил. Действуй дальше, не зацикливайся на пустом».

Разочарование горькой волной подкатило к горлу. Я так надеялась на этот козырь, на эту зацепку. Обойти дом кругом? Просунуть голову в щель в заборе? Бесполезно и опасно. Если дядя Миша и правда был замешан в чем-то темном, то его лачуга наверняка была под присмотром. Чужих глаз.

Я уже развернулась, чтобы уйти, когда услышала за спиной скрип тормозов. По спине пробежали мурашки. Я медленно обернулась, готовясь увидеть злое лицо брата или хмурого участкового.

Но из старого, побитого жизнью внедорожника вышел человек моего возраста, в потрепанной кожанке, с фотоаппаратом через плечо. Его темные волосы были слегка растрепаны, а в карих глазах читалась усталость, смешанная с любопытством.

Мы узнали друг друга одновременно. Секунда недоумения, и его лицо озарила неуверенная, но искренняя улыбка.

– Анна Ковалева? Черт возьми, это правда ты?

– Кирилл? – имя сорвалось с моих губ само собой.

Кирилл. Мой одноклассник. Заводила, хулиган и тайный поэт, который писал мне смешные стихи на обрывках тетрадных листов. Мы сидели за одной партой, делились мечтами и однажды, на выпускном, под звездами у старого маяка, чуть не поцеловались. Но потом я сбежала, оборвав все связи.

– Ну, надо же, – он подошел ближе, все еще улыбаясь, но в его взгляде появилась осторожность. – Я слышал, ты приехала. Соболезную, конечно. По поводу отца.

– Спасибо, – я кивнула, чувствуя себя неловко. Что я делала здесь, у дома местного отщепенца, он не спрашивал. Но вопрос витал в воздухе.

– А ты… что здесь делаешь? – спросила я первая, чтобы разрядить напряжение.

– Работаю, – он похлопал по фотоаппарату. – Для газеты. «Железная правда», помнишь? Пишу про жизнь нашего славного мыса. А тут, – он кивнул на лачугу, – по слухам, Мишка свой очередной «улов» привез. Решил проверить. А ты?

Его вопрос был легким, ненавязчивым. Но в глазах читался живой интерес. Не праздный.

Я пожала плечами, стараясь говорить как можно небрежнее:

– Вспомнила, что он родственник. Решила зайти, выразить соболезнования. Мало ли.

Кирилл усмехнулся, но не стал комментировать эту очевидную ложь.

– Ну, выразить ему что-то будет сложно. Его, говорят, дня три не видели. Как раз с той ночи. – Он сделал паузу и посмотрел на меня прямо. – Странное совпадение, да?

Слова повисли между нами, тяжелые и значимые. Он не просто констатировал факт. Он намекал. И ждал моей реакции.

– Какое совпадение? – сделала я вид, что не понимаю.

Кирилл огляделся по сторонам, хотя вокруг, кроме нас, ни души не было. Его лицо стало серьезным.

– Да брось, Аня. Мы же с тобой не на официальной панихиде. Все здесь шепчутся. Про твоего отца. Что его смерть… ну, очень уж своевременная вышла.

У меня перехватило дыхание. Значит, не мне одной это казалось подозрительным?

– Шепчутся? О чем?

– Да о том, что старик Ковалев знал слишком много. Про старые дела. Про то, кто и что возит мимо таможни вдоль нашего берега. И что некоторые люди были бы очень рады, если бы он… заткнулся навсегда.

Он говорил это тихо, но четко. И в его словах не было слухов. Была уверенность человека, который что-то знает.

– Ты это к чему? – спросила я, и голос мой прозвучал хрипло.

– К тому, что если ты здесь, у его дома, значит, ты сама что-то подозреваешь. Или что-то знаешь. – Он шагнул ближе, и от него пахнуло свежим ароматом какой то парфюмерии и свежесваренным кофе. Старая близость, забытая за годы разлуки, вдруг плеснула между нами теплой волной. – Аня, будь осторожна. Твоя семья… они все контролируют. Верфь, полицию, городскую администрацию. Не лезь ты в это. Отпели отца – и уезжай обратно. Остаться целой в Железном мысе можно, только закрыв рот и глаза.

Его предупреждение было искренним. В нем звучала тревога. За меня.

– А ты? – выдохнула я. – Почему ты не закрываешь? Пишешь для газетенки, которую они, наверное, и в руки-то не берут?

Он горько усмехнулся.

– Я местный сумасшедший. Меня не воспринимают всерьез. А ты… ты другое дело. Ты – угроза. Потому что ты из другого мира. И потому что ты его дочь.

Он посмотрел на меня так, как смотрел тогда, на выпускном, – пристально и немного печально.

– Просто будь осторожна, ладно? Если что… – он порылся в кармане и достал смятый визитник. – Мой номер. Звони, если что. Любое «что».

Я взяла картонку, пальцы чуть дрожали.

– Спасибо, Кир.

– Не за что, – он повернулся к своей машине, потом снова обернулся. – И, Аня… Не ищи дядю Мишу. Его уже не найти. Если он и был тут при чем, то уже давно на дне. Как и все, кто встает на пути у твоей семьи.

Он сел во внедорожник и уехал, оставив меня одну на пыльной дороге перед заброшенной лачугой. Я сжала в руке его визитку. Она была шероховатой и теплой.

Он не просто намекнул. Он практически подтвердил мои самые страшные подозрения. И предложил помощь.

Впервые за все дни с момента моего возвращения я почувствовала, что я не одна.

Глава 8. Ключ

Кабинет отца всегда был его святая святых. Место, куда детям вход был строго воспрещен. Помню, в детстве я боялась даже заглядывать туда. Сейчас он казался не столько запретным, сколько застывшим. Музеем человека, который ушел и больше не вернется.

Воздух был густым и спертым, пахнущим старым деревом, дорогим табаком и пылью. Массивный дубовый стол, за которым он сидел, был безупречно чистым. Ни бумаг, ни ручек, ни компьютера. Как будто кто-то тщательно поработал здесь, выметая все следы жизни и работы. Возможно, Максим. Или мать. Они постарались на славу.

Но они не были архитекторами. Они не знали, что у каждого здания, у каждого помещения есть свои тайные места, свои «слабые зоны», куда можно спрятать то, что не должно быть найдено.

Я села в его кресло. Кожаный чехол холодно вздохнул подо мной. Я провела ладонью по гладкой столешнице, представляя, как он здесь работал, смотрел в окно на свою верфь, на свое царство.

«Хорошо, Марк, – мысленно сказала я. – Допустим, ты хочешь что-то спрятать. В своем собственном кабинете. Куда ты это положишь? В сейф? Слишком банально. В ящик стола? Слишком очевидно».

Я огляделась. Книжные шкафы с дорогими, нечитанными томами в кожаных переплетах. Папки с архивными документами. Сувенирная модель парусника на полке.

«Нет, – вел внутренний диалог мысленный Марк. – Не для личных тайн. Для этого нужно что-то менее официальное. Что-то, что всегда на виду, но не привлекает внимания. Что-то свое».

Мой взгляд упал на старую пепельницу из темного мрамора, стоявшую на краю стола. Она была тяжелой, массивной. В нашей семье никто, кроме отца, не курил. И он не позволял курить в доме никому. Эта пепельница была его личной вещью, его небольшим баловством. Он чистил ее сам, всегда тщательно вытирая мягкой тряпочкой.

Я потянулась к ней. Она была холодной и невероятно тяжелой. Я приподняла ее. И под ней оказался маленький, пожелтевший от времени уголок фотографии.

Сердце заколотилось. Я сдвинула пепельницу. Под ней, в выемке на столе, лежала не фотография, а целый конверт из плотной бумаги. Старый, потрепанный на сгибах.

Руки дрожали, когда я доставала его. Конверт был пуст. Но на нем было написано что-то чернилами, почти выцветшее: «Для Лидии. Если что…»

Почерк был отцовским, твердым и угловатым. «Если что…» Что это? Если что случится с ним?

Я перевернула конверт. И тут я заметила – в углу, в месте склейки, был едва заметный надрез. Кто-то уже вскрывал его и заклеил обратно с ювелирной аккуратностью. Мать?

Сгорая от нетерпения, я подцепила ногтем край. Клей поддался, и я заглянула внутрь.

Там лежала одна-единственная фотография.

Старая, цветная, уже выцветшая до оттенков сепии. На ней было запечатлено трое мужчин, обнявшихся, на фоне новой, только что спущенной на воду яхты. У всех широкие, счастливые улыбки. Слева – молодой, полный сил отец. Его лицо было таким, каким я его почти не помнила – без морщин заботы и вечной суровости, открытым и светлым. В центре – тоже молодой и улыбающийся Виктор Семенович, нынешний мэр. Справа – третий мужчина. Худощавый, с умными, чуть насмешливыми глазами за стеклами очков. Я его не знала.

Но это было не самое главное. Самое главное было на обороте.

Отец надписал фотографию. Снова своим твердым почерком, но на этот раз чернила были четкими, темными, будто он делал это недавно.

«Игорь, Виктор, Сергей. „Морская звезда“. Наше начало. И наш крест».

А ниже, другим цветом чернил, будто добавленная много позже, стояла всего одна фраза, от которой у меня похолодела кровь:

«Он жив. И он знает. 18.04»

«18.04» – это было всего две недели назад.

Я переводила взгляд с улыбающихся лиц на эту зловещую надпись. Кто жив? Тот третий, Сергей? И что он знает? И почему это было настолько важно, что отец спрятал это под пепельницей, словно ожидая обыска?

Я лихорадочно соображала, когда пальцы наткнулись на что-то еще в конверте. Что-то маленькое, твердое и холодное.

Я вытряхнула это на ладонь.

Ключ.

Небольшой, старый, почерневший от времени ключ, похожий на амбарный или от какого-то старого замка. К нему была привязана бирка – кусочек плотного картона. На ней было написано всего три цифры: «214».

Ни названия, ни адреса. Только номер.

Я сидела в кресле своего мертвого отца, сжимая в одной руке зловещую фотографию, а в другой – ключ от какой-то тайной двери.

Он что, предчувствовал это? Предчувствовал свою смерть? Он готовился к ней, пряча улики, которые однажды должна была найти я.

«Он жив. И он знает».

Фраза звенела в голове, как набат. Это было не прошлое. Это было настоящее. Это было причиной.

И где-то в этом городе была дверь, которую мог открыть этот ключ. И за ней скрывались ответы на многие вопросы. Ответы, за которые мой отец, возможно, заплатил жизнью.

Мне нужно было ее найти.

Глава 9. Дверь

Ветер с залива гнал по улицам рваные клочья тумана, превращая Железный мыс в набор размытых, нереальных декораций. Я сидела у окна в единственном приличном кафе городка, которое называлось «Волна», и нервно трогала в кармане холодный металл ключа. На столе передо мной лежал мой собственный телефон, с которого я отправила СМС Кириллу всего полчаса назад. И сейчас почему-то этот телефон вызывал во мне неясную тревогу.

«Надо встретиться. Есть кое-что показать. Важно».

Он ответил почти мгновенно: «„Волна“. 20 минут».

Теперь я ждала, чувствуя себя шпионом в плохом фильме. Каждый звонок колокольчика над дверью заставлял меня вздрагивать. Я боялась увидеть не Кирилла, а суровое лицо брата или участкового Ивана Сергеевича.

Но вот дверь распахнулась, и в кафе ворвался порыв свежего, влажного ветра вместе с Кириллом. Он был в той же кожанке, с тем же фотоаппаратом через плечо. Его взгляд мгновенно нашел меня в полупустом зале. Он прошел к моему столику, сбросил с себя сумку на свободный стул и опустился напротив.

– Ну, я как на иголках. Показывай, что там такого срочного, – сказал он без предисловий, но в его глазах читалось не нетерпение, а подлинный интерес.

Я молча вынула из кармана ключ и положила его на салфетку между нами. Потом достала из внутреннего кармана куртки аккуратно завернутую в чистый лист бумаги фотографию и положила рядом.

Кирилл нахмурился. Он взял ключ, повертел его в пальцах.

– Старый. Похож на складской. От почтового ящика может быть. Откуда?

– Нашла у отца. В кабинете. Он был спрятан, – я не стала вдаваться в подробности про пепельницу.

– И что он открывает?

– Думаю, вот это должно подсказать, – я кивнула на фотографию.

Он осторожно развернул бумагу. Его глаза скользнули по снимку, и я увидела, как в них мелькнуло узнавание.

– Ну, старик Ковалев и мэр… молодые, черти. Неузнаваемые. А это кто? – он ткнул пальцем в третьего мужчину.

– Я надеялась, ты скажешь. На обороте есть надпись.

Он перевернул фотографию. Его глаза пробежали по строчкам: «Игорь, Виктор, Сергей. „Морская звезда“. Наше начало. И наш крест». Он прочел это вслух, шепотом. Потом его взгляд упал на последнюю фразу, и он замолчал. Я видела, как мышцы на его скулах напряглись.

«Он жив. И он знает. 18.04»

– Восемнадцатое апреля… – медленно проговорил Кирилл, поднимая на меня глаза. – Это за две недели до…

– До смерти отца. Да. Кирилл, кто этот Сергей?

Он откинулся на спинку стула, провел рукой по лицу.

– Блин, Аня. Так это ж Сергей Петров. Соучредитель верфи, партнер твоего отца и Виктора Семеновича. Их было трое мушкетеров, как тут шутили. Пока Петров не исчез.

– Исчез? Как исчез?

– Где-то лет двадцать назад. Просто взял и пропал. Официально – утонул во время рыбалки. Тело так и не нашли. Ходили слухи… – он понизил голос, хотя кроме сонной баристы нас никто не слышал, – что он был нечист на руку. Что он хотел выйти из бизнеса, прихватив кассу, и партнеры его «ушли». Другие говорили, что он просто сбежал от семьи, от долгов. Дело закрыли. Все давно забыли.

«Он жив. И он знает».

Слова отца приобретали зловещий, новый смысл.

– А что такое «Морская звезда»? – спросила я, чувствуя, как по коже бегут мурашки.

– Первая их большая яхта. Та, что их прославила и дала денег на развитие. Та самая, – он кивнул на фото. – На ее постройке они и сорвали первый серьезный куш.

Я посмотрела на ключ.

– А что насчет цифр? Двести четырнадцать. Это может быть номер чего-то?

Кирилл взял ключ снова, внимательно его рассмотрел.

– Похоже на номер хранилища. Или ларца. Или… – он задумался, и вдруг его лицо озарилось догадкой. – Стой. Порт. Старый порт, там еще остались старые склады с довоенных времен. Их под номерами арендуют. Под всякий хлам. Номера там трехзначные. Как раз такие.

Старые склады в порту. Где-то там, среди ржавых якорей и забытого барахла, могло храниться то, что оставил мне отец. То, за что он мог умереть.

– Ты знаешь, где это? – спросила я, и голос мой дрогнул от волнения.

– Знаю. Но, Аня, это не самое безопасное место. Там темно, сыро, и болтается всякий сброд. И если твой отец что-то там спрятал, и если за этим кто-то охотится…

– Я должна попробовать, – перебила я его. – Ты понимаешь? Это не случайность. Он что-то знал. Его убили. И этот Сергей Петров, жив он или мертв, как-то связан с этим.

Кирилл смотрел на меня со смесью восхищения и тревоги.

– Ладно. Я свожу тебя туда. Но не сегодня. Ночью туда лучше не соваться. Завтра, с утра, под видом съемки репортажа о старом порте. Договорились?

Я кивнула, с облегчением сжимая в кармане ключ. Я была не одна.

– Спасибо, Кир. Я… я не знаю, что бы я без тебя делала.

– Да брось, – он смущенно отмахнулся, но было видно, что ему приятно. – Просто обещай, что будешь делать то, что я скажу. Никакого геройства.

– Обещаю.

Мы помолчали, допивая остывший кофе. Туман за окном сгущался, превращая день в ранние сумерки.

– Он жив, – вдруг тихо сказал Кирилл, глядя на надпись на фото. – Если это правда… это меняет все. Это значит, что где-то там есть человек, который знает правду. И который, возможно, очень опасен.

Я смотрела на знакомые черты отца на фотографии, на его беззаботную улыбку, которой я почти не помнила. Он знал, что ходит по краю. И он оставил мне карту.

Осталось только найти дверь.

Глава 10. Сергей Петров

Возвращалась я домой с ощущением, что несу в кармане не ключ и фотографию, а две раскаленные докрасна кусочка угля. Каждый встречный взгляд на улице казался подозрительным, каждый шорох – шагами преследователя. Я торопилась, жаждала укрыться за стенами своего старого дома, чтобы в тишине и одиночестве обдумать все, что узнала от Кирилла.