Вдогонку за счастьем

© Василий Попков, 2025

ISBN 978-5-0067-9567-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Страх

Анна закуталась пледом и подошла к окну. За стеклом плыл ленивый ноябрьский дождь, превращая огни города в размытые акварельные пятна. Он был похож на её жизнь – смазанные краски, неясные очертания и вечная промозглая сырость внутри.

«Два года – это предел», – пронеслось в голове. Её личный рекорд на дистанции под названием «любовь». Первый – мальчик с восторженными глазами, который казался таким взрослым, пока не столкнулся с её первой настоящей паникой из-за сломанного крана и залитых соседей. Он просто растерялся. Она ощущала его юность каждой клеточкой, словно он был младше не на четыре года, а на целую жизнь.

Потом был Алексей. Старше, увереннее, с твёрдым рукопожатием и планами на свадьбу. Их. Общую. До того вечера, когда он, не глядя в глаза, сказал, что «она вернулась. Она была не права, она молода, она ошиблась». Ей было двадцать четыре, той – двадцать. Ровно та самая магическая разница в четыре года, только теперь на её месте оказалась другая.

А потом… потом был тихий ужас одиночества, который заглушался громкими обещаниями другого. Он был обременён всем – семьёй, детьми, ипотекой. И он говорил такие слова, от которых звенело в ушах и перехватывало дыхание. Он рисовал будущее, где они будут вместе, где всё сложится, нужно лишь немного подождать. Она жила этими словами, как водою в пустыне, а в итоге подавилась песком. Он остался в своём налаженном мире, а она – с носом и с горьким осадком предательства самой себя.

Перерыв. Попытки отряхнуться. Сайты знакомств, улыбки с экрана, первые сообщения. «Ты слишком возрастная для серьёзных отношений» – вежливый отказ. «Я искал такую, как ты, всю жизнь!» – признание на третьем сообщении. Они были как клоны, эти «свободные» мужчины. Одни и те же фразы, заученные комплименты, взгляд, скользящий по фигуре на фото. Они говорили о вселенской любви, но не могли просто спросить, как её день, и выслушать ответ. Она не верила. Не могла поверить. Её душа, словно радар, не могла поймать сигнал искренности, зато прекрасно находила фальшь за версту.

И теперь – он. Серебряная проседь в висках, спокойные, умудрённые жизнью глаза. Женат. Старше на двадцать лет. И… честен. Через край била та самая недоступность, что манила, как магнит. Он был крепостью, к которой хотелось прикоснуться, зная, что войти внутрь нельзя. Он видел её интерес, видел и… остановил. «Анна, я не позволю вам похоронить свою жизнь рядом с моей. Вы должны найти своего, молодого, свободного». И в этой болезненной правоте было столько заботы, что сердце разрывалось на части.

Она откинулась на спинку кресла, глядя на своё отражение в тёмном окне. Почему её так неотвратимо тянуло к тем, кто заведомо уйдёт? Кто оставит рану, но не возьмёт на себя ответственность за её заживление?

Ответ пришёл сам, тихий и неприятный, как скрип несмазанной двери в родительском доме. Та самая семья «без разводов, но со своими проблемами». Где всё выглядело прилично, но за стеной вежливости скрывалась пустота. Где слова «люблю» говорились по привычке, а взгляды избегали встречи. Где её учили не верить словам, а ждать подвоха, маскирующегося под заботу.

Недоступный мужчина был безопасен. Он давал иллюзию чувств, не требуя взамен настоящей, бытовой, неприглядной близости. Не нужно делить счет в кафе, ссориться из-за разбросанных носков, признаваться в своих слабостях и страхах. Он – прекрасная тень, идеал, который никогда не разочарует, потому что никогда не станет реальностью.

А те, кто был рядом и кричал о любви с первого взгляда… Они требовали ответа. Требовали доверия сразу, на блюдечке, без всяких усилий. А её доверие было хрупким сосудом, который можно было наполнить только каплями времени и проверки. Слова для неё ничего не стоили. Ценны были поступки. Молчаливое присутствие. Взгляд, полный понимания, а не страсти.

Анна вздохнула и налила себе чаю. Пар поднялся к её лицу, тёплый и живой. Она поняла. Поняла, что бороться нужно не с тягой к тому мужчине. А со страхом внутри себя. Со страхом перед настоящим, где можно обжечься, где нужно работать, где нет гарантий.

Она взяла телефон. Не для того, чтобы написать ему. И не для того, чтобы зайти на сайт знакомств в поисках принца. Она открыла чат с подругой и напечатала: «Привет! Давно не виделись. Как ты?» Простое. Человеческое. Без подтекста и обязательств.

Первый шаг – это не прыжок в омут с головой. Это просто шаг. В сторону жизни, где доверие не даётся даром, но и не отвергается с порога.

Она сделала глоток чая. Он обжёг губы, но согрел ладони. Было больно, но приятно. Как и должно быть, наверное, когда оживаешь.

Инь и ян

Он пахнет дождем и чужим парфюмом. Этот запах я узнала бы из тысячи, даже если бы ослепла. Им пахнет воротник рубашки, лацканы пиджака, и меня от него тошнит. Я стою посреди нашей спальни, и кажется, будто в голове у меня поселился рой ос – гулкий, яростный, готовый уничтожить самого себя.

Это и есть любовь? Та самая, о которой пишут в книгах? Она живет в моем сознании в одной клетке с чудовищем по имени Ревность. Они срослись, сплелись в один неразрывный, болезненный узел. Одно не может существовать без другого. Я ненавижу этот запах, я ненавижу ту, чьи духи теперь оскверняют мой дом, я ненавижу его за то, что он позволил этому случиться. И в то же время я до безумия счастлива, что он здесь, что он мой, что его пальцы только что касались моего лица. Ненависть и счастье разрывают меня на части, не оставляя ничего, кроме щемящей пустоты под ребрами.

Внутри меня всегда горели два костра. Один – светлый, теплый, он согревал меня его улыбкой, его доверием, нашими общими глупыми шутками, которые понятны только нам двоим. Добро. Оно такое простое и такое хрупкое. Оно ликует, когда я кладу голову ему на грудь и слышу спокойный стук его сердца. Оно верит каждому слову.

Но стоит ему задержаться на работе, не ответить на сообщение, бросить на меня рассеянный взгляд – раздувается второй костер. Злой, едкий, он пышет черным дымом подозрений. Он шепчет на ухо самые ужасные сценарии, рисует в воображении картины одна другой мерзостней. Он выжигает душу дотла, оставляя после себя лишь горький пепел и тлен. И я сама подкидываю в этот костер дров, сама раздуваю пламя, сама сгораю в нем заживо.

Никто не поможет. Ни подруга, советующая «взять себя в руки», ни психолог с его умными книжками. Чужой ум бессилен перед этим хаосом. Это мой личный ад, мой персональный выбор. Каждый день, каждую минуту я делаю шаг – к свету или к тьме. К плену слепого доверия или к плену разрушающей подозрительности.

И сегодня, глядя на его спящее, умиротворенное лицо, я понимаю, что мое маленькое, выстраданное счастье построено на руинах его покоя. Моя любовь заставляет его лгать, лишь бы не видеть боли в моих глазах. Моя ревность заставляет его запираться в себе, искать тишины там, где ее нет – в чужих компаниях, в работе, в телефонных разговорах с приглушенным голосом.

Тишина после бури всегда обманчива. Она не приносит облегчения, а лишь оглушает, подчеркивая ту пустоту, что осталась внутри. Он спит, а я не могу оторвать от него взгляд. Каждая черта его лица, каждая ресница – мне знакомы до боли. Как знаком и этот след от подушки на щеке, и то, как он чуть посапывает, когда очень устал. Это мой мужчина. Мой. И эта мысль одновременно и раскалывает меня, и собирает по кусочкам.

Я осторожно, чтобы не разбудить, касаюсь его руки. Его пальцы непроизвольно сжимаются вокруг моих, даже во сне. Этот простой, доверчивый жест ранит сильнее любого упрека. Он верит в то, что шторм миновал. Что мои слезы и его оправдания – это финал, а не всего лишь антракт в нашем бесконечном спектакле под названием «Можем ли мы это пережить?».

Я помню, как мы встретились. Он принес мне букет полевых цветов, перевязанных травинкой. От них пахло летом и свободой. Он тогда сказал, что я пахну домом. Тем самым, о котором он всегда мечтал. И куда теперь затесался чужой, сладковатый аромат. Он въелся в ткань нашей жизни, как пятно, которое уже не отстирать.

Он лезет на стену от моей ревности. А я сгораю заживо от своей любви. Мы сами свели эти два костра вместе, и теперь нам не выбраться из этого пожара.

Ревность – это не крик. Это пытка тишиной. Это когда ты лежишь рядом с самым близким человеком и чувствуешь пропасть в миллиард световых лет между вашими подушками. Это когда в голове проигрываются один за другим немые фильмы: он смеется с кем-то другим, он касается чьей-то руки, он говорит те же слова, что когда-то говорил тебе… Картины такие яркие, такие живые, что кажется, вот-вот и ты сойдешь с ума. И никакие его клятвы не могут стереть эти киноленты. Они уже часть меня.

Но вместе с этим я помню и другое. Как он ночь напролет сидел у моей кровати, когда я болела воспалением легких. Как радовался, держа на руках нашего первенца. Как строил вместе со мной планы на старость – купим домик у озера, будем кормить уток и спорить, кто кого переживет. Это добро, этот светлый костер – он тоже настоящий. Он не притворяется. Он греет до сих пор.

И я понимаю, что самый страшный выбор – это не выбрать между добром и злом. Они уже внутри, и выцарапать одно, оставив другое, невозможно. Самый страшный выбор – решить, какому из этих двух голосов дать право говорить последнее слово. Довериться ли огню, который обжигает, но согревает, или тому, что выжигает дотла, зато дает горькое, но такое простое право на ненависть.

Я медленно вынимаю свою руку из его и отползаю на край кровати. Рассвет уже зарисовывает бледными красками контуры окна. Скоро он проснется. И мы снова будем пить кофе. И он будет смотреть на меня с опаской, выискивая в моих глазах признаки надвигающейся бури. А я буду стараться улыбаться, давая ему ложную уверенность, что все хорошо.

Мы не сбежим от себя. Эти два костра будут идти с нами по пятам до самого конца. Но, может быть, однажды мы научимся не бросаться в пламя, а просто греться у того, что светит ярче. Не требовать гарантий, а ценить те редкие, хрупкие моменты тишины, когда оба костра дремлют, и остается только усталое, израненное, но все еще живое чувство, которое вопреки всему упрямо цепляется за жизнь.

И ради этих моментов стоит попытаться прожить еще один день.

Кресло

Тишина в квартире была самого громкого сорта. Она не была пустой или спокойной. Она была густой, липкой, словно наполненной невысказанными словами, которые повисли в воздухе тяжелыми камнями и давили на виски. Марина стояла у окна, глядя, как по стеклу ползут дождевые капли, и чувствовала, как эти невидимые глыбы перекатываются у нее в душе.

Самое страшное – это не ссора. Не крик, не хлопнутая дверь. Самое страшное – это тишина после. Это взгляд, который смотрит сквозь тебя. Это полное и обессиливающее непонимание. Когда ты говоришь на одном языке, произносишь знакомые слова, а тебе в ответ – лишь недоуменное молчание. Кажется, еще немного – и этот груз раздавит тебя изнутри.

А сегодняшняя ссора началась с ерунды. С невынесенного мусора, с незакрытого тюбика зубной пасты. Но за этим стояло нечто большее. Обида. Та самая, ледяная и острая, как осколок антарктического айсберга. Она сверкала в его глазах, когда он бросил ей в лицо какую-то колкость. И она, Марина, вместо того чтобы промолчать, метнула в ответ свою. Они обменялись этими холодными, идеально отточенными алмазами взаимных упреков. Яркими, болезненными, лишенными всякого внутреннего смысла и тепла. Просто чтобы сделать больнее. Просто чтобы ранить.

И теперь она стояла одна, снова и снова прокручивая в голове эту сцену, мазохистски впиваясь в каждую подробность, каждое ядовитое слово. Зачем? Какой в этом смысл? Только в том, чтобы еще глубже похоронить себя под обломками собственного счастья. Она чувствовала, как с каждым таким эпизодом теряет что-то важное – веру в нежность, способность прощать, желание идти навстречу.

Ей захотелось одного – свернуться калачиком у себя в спальне, как улитке в раковине. Забиться в свою скорлупу, где не надо никого слушать, никого понимать, ни перед кем оправдываться. Глухая стена одиночества казалась единственным спасением. Наивной, детской надеждой, что если ты не видишь проблемы, то ее и нет.

Она потянулась за книгой – своим привычным убежищем, – но рука остановилась в воздухе. В этом и был самый удобный и самый страшный конец. Утратить веру в мощь поступка. Перестать бороться, перестать пытаться достучаться, перестать верить, что одним смелым шагом, одним искренним словом можно растопить этот лед. Просто жить в своей уютной, безопасной скорлупке, теряя связь с миром, теряя себя, теряя его.

Марина вздохнула и опустила руку. За ее спиной послышались осторожные шаги. Он стоял на пороге, застывший, как преступник, пойманный на месте преступления. В его руках дымились две чашки. Ромашковый чай, ее любимый. Он всегда делал его ей, когда ей было плохо, когда она простужалась или когда на душе скребли кошки. Сегодняшняя причина была из разряда последних.

Шаг дался с невероятным трудом. Казалось, тот самый камень непонимания придавил ноги к полу. Но она сделала его. Потом еще один. Молча, не сводя с него глаз, полных той же усталой растерянности, что и у него.

Он протянул ей чашку. Их пальцы встретились на теплом фарфоре, и она вздрогнула. От этого простого прикосновения по коже побежали мурашки. Сколько дней, недель, месяцев они не касались друг друга просто так, без повода, без последующей ссоры или холодного отчаяния?

– Прости, – прошептал он, и его голос сорвался, стал сиплым, чужим. – Я не хотел… эти слова… они сами.

Она кивнула, не в силах сказать ничего. В горле был ком. «Я тоже» – вот что нужно было сказать. Но слова застряли где-то глубоко, придавленные тем самым грузом. Вместо этого она сделала маленький глоток. Обжигающе-горячий, горьковатый вкус ромашки разлился по рту, согревая изнутри. Это был не поступок-подвиг, не громкое признание. Это было что-то гораздо меньшее и гораздо большее одновременно. Это была попытка. Мостик, перекинутый через пропасть.

Он не стал ждать ответа, а просто прошел в гостиную, сел в свое кресло у окна. Она последовала за ним и опустилась на диван напротив. Они сидели и молча пили чай, слушая, как за окном затихает дождь. Та самая гнетущая тишина начала медленно, по миллиметру, менять свою структуру. Она переставала быть стеной и становилась просто отсутствием ненужных, ранящих слов.

Он первый нарушил безмолвие.

– Помнишь, как мы выбирали это кресло? – он провел ладонью по потертой ткани подлокотника. – Ты спорила до хрипоты с продавцом, что оно должно быть именно зеленого цвета. Говорила, что оно цвета весенней травы после дождя.

Уголки ее губ дрогнули в подобии улыбки.

– А он говорил, что это цвет засохшей зелени.

– И мы его купили только потому, что на него была скидка, – он закончил за нее.

Они переглянулись. И в этом взгляде было что-то от тех самых дней, когда обиды были мелкими и быстротечными, а непонимание растворялось в одном крепком объятии. Ледяные стразы их сегодняшних колкостей еще сверкали где-то в углу комнаты, но их холод уже не обжигал так сильно.

Марина поставила чашку и подтянула ноги к себе, обняв колени. Ее скорлупа дала трещину. Она не разрушилась полностью – слишком прочной она успела стать за эти месяцы. Но в нее проник свет. Теплый, робкий, как первый луч после долгой зимы.

Она понимала, что завтра все может начаться снова. Что обиды никуда не денутся, а непонимание будет подстерегать на каждой второй фразе. Но сегодня, в этой тихой комнате, наполненной ароматом ромашки и памятью о кресле цвета весенней травы, она позволила себе поверить в мощь маленького, простого поступка. В мощь чашки чая, протянутой вовремя. В мощь тишины, которая наконец-то стала просто тишиной, а не оружием.

Осенний дождь

Я вспоминаю… Это случается всегда невпопад. Среди разговора с подругой, когда она с увлечением рассказывает о новом кавалере. Посреди улицы, когда ветер бьет в лицо и несет с собой аромат чьих-то духов, не его, но почему-то очень похожий. Ночью, когда город затихает и ничто не должно мешать сну.

Имя его для меня – не просто слово, не набор звуков. Это целый мир, который когда-то был моим. Это музыка, от которой замирало сердце, самая прекрасная и чистая, какой только может быть. Музыка, которую я слышала не ушами, а каждой клеточкой своей кожи. Музыка рая, который я держала в руках и по глупости своей отпустила.

И я цепенею. Мир вокруг теряет краски и звуки, замирает, как старая пленка. Я остаюсь одна со своим воспоминанием, и ничто не может меня оттуда выдернуть.

А память… она не спрашивает разрешения. Она рисует картины одна ярче другой. Вот мы смеемся на кухне над пригоревшей яичницей. Вот его рука нежно касается моей шеи, и от этого прикосновения кожа немеет, по телу бегут мурашки, а внутри все сжимается в тугой, сладкий комок счастья. Вот мы молчим, просто смотрим друг на друга, и этого достаточно.

И сквозь все эти картины, сквозь боль и сладость, я улыбаюсь. Непроизвольно, против воли. Потому что забыть это – все равно что забыть, как дышать.

Я вижу его ласковый взгляд, особый, который был предназначен только для меня. Взгляд, в котором можно было утонуть, согреться, спрятаться от всех невзгод. Казалось, он видит меня насквозь, знает все мои тайны и страхи, и все равно смотрит с такой нежностью, что душа переворачивается.

И тогда, из этих глубин, из самой души, куда я прятала эти сокровища, поднимается странная сила. Она возвращается ко мне, согревает изнутри. Она шепчет: «Живи. Ты должна жить дальше». И я слушаюсь. Я встаю, иду, работаю, встречаюсь с друзьями, даже смеюсь. Я пытаюсь жить, не врастая в него, не превращаясь в тень нашего прошлого. Я пытаюсь отлепить от сердца свое счастье, чтобы оно не болело.

Но это невозможно. Потому что так не бывает. Не бывает, чтобы частица рая, побывав в твоих руках, исчезла бесследно. Она врастает в тебя корнями, прорастает сквозь годы, становится частью ДНК. И понимание этого накрывает меня в самый неожиданный момент. Я останавливаюсь посреди своей новой, правильной жизни, и тихая истерика подступает к горлу.

Жить, не врастая в тебя… Я пыталась. Боже, как я пыталась. Я заставляла себя выходить на улицы, залитые чужим солнцем, заставляла слушать другую музыку, улыбаться в ответ другим глазам, в которых не было и капли того света. Я обставляла новую квартиру вещами, что не пахли тобой, и каждое утро говорила себе в зеркало: «Ты справишься. Ты должна справиться».

И казалось, получалось. Дни складывались в недели, недели в месяцы. В моей жизни появилась рутина, подобие спокойствия, даже моменты, похожие на счастье. Я почти убедила себя, что рана затянулась, оставив лишь бледный, почти невидимый шрам, который ноет только в самые ненастные дни.

Но память – это не линейное время. Это омут, который затягивает без предупреждения.

Сегодня пошел дождь. Резкий, осенний, холодный. Я пережидала его под навесом, глядя, как капли разбиваются о асфальт, и вдруг… это случилось. Не картина, не образ. Запах. Смесь мокрой кожи, дождя и того парфюма, которым ты пах. Тот самый, что я выбирала тебе в подарок. Он ударил в нос, свежий и отчетливый, будто ты стоишь за спиной.

И всё. Стены, которые я так долго возводила, рухнули в одно мгновение. Не стало новой квартиры, чужих улыбок, силы воли. Было только это – пьянящее, губительное воспоминание, что снесло всё на своем пути. Я физически ощутила пустоту в груди, ту самую, что образовалась в день твоего ухода. Не боль, а леденящую, оглушающую пустоту, в которой эхом отдается биение одного-единственного сердца, разорванного надвое.

И я поняла. Поняла всю чудовищность своей лжи. Я не живу. Я существую в зазеркалье, где всё – лишь бледная копия того, что было с тобой. Мои улыбки – это гримасы, чтобы скрыть дрожь в губах. Мои встречи с друзьями – отчаянные попытки заглушить грохочущую тишину, что остается, когда они уходят. Я не врастаю в тебя. Я уже проросла сквозь тебя, как дерево сквозь камень, и любая попытка вырваться – это попытка уничтожить себя.

Так не бывает? О, бывает. Это и есть самая страшная расплата за рай. Он не заканчивается. Он становится тюрьмой без решеток, приговором без срока. Ты не ушел из меня. Ты остался здесь, в каждом вздохе, в каждом биении сердца, как вечное напоминание о том, что настоящая жизнь осталась там, в прошлом, где смеялись мы, а не я.

И финал этой истории не в том, что я тебя потеряла. Финал в том, что я нашла тебя снова – в самом нутре своей души, и это открытие не освобождает, а хоронит заживо. Я не плачу. Я просто смотрю в дождь, и кажется, он льется прямо сквозь меня, вымывая всё, кроме одного – осознания, что ты мое вечное «до» и «после». Моя единственная и навсегда незаживающая рана. И это не больно. Это – навсегда

Частичка

Он сидел напротив, вращая в пальцах стопку с чаем, и рассказывал что-то смешное про своего кота. А я не слышала ни слова. Я смотрела на движение его губ, на игру света в его волосах, и внутри всё замирало. В голове крутилась одна лишь мысль, навязчивая и тихая: я не знаю, что тебе сказать.

Все заготовленные фразы, умные и остроумные, казались сейчас такими фальшивыми, картонными. Они не стоили этого момента, этой тишины, наполненной его присутствием.

И я чувствовала, как это происходит со мной. Это было тихое, почти неслышное движение души. Я влюблялась. По капле, по песчинке, по одному вздоху. По-немногу, но необратимо, как течение полноводной реки, которое подтачивает берег. Каждая его улыбка, каждый случайный взгляд был еще одной каплей в этом бездонном океане нежности, что разливался внутри меня.

И мне так отчаянно хотелось увидеть в его глазах ответ. Не просто дружескую симпатию или интерес. Мне нужно было увидеть ту самую нежность, что заставляет голос звучать тише, а руки – касаться осторожнее. И тревогу. Ту самую сладкую тревогу, что рождается от страха потерять только что найденное сокровище. Я ловила его взгляд, пытаясь разгадать его внутреннюю сущность и замирала, не в силах отвести глаз.

А потом он замолкал, и наступала пауза. И в этой паузе накатывал внезапный, леденящий ужас. Незнание. Непонимание. Что делать дальше? Как жить с этим чувством, если оно безответно? Как дышать дальше, если этот человек – тот самый воздух, которого теперь будет вечно не хватать?

Потому что я не умею по-другому. Я не умею гореть вполнакала, беречь себя, оставлять пути к отступлению. Для меня любовь – это не тлеющий уголек, который можно растянуть на годы. Это пожар. Я не умею дышать поверхностно, я задыхаюсь без полной груди этого нового, головокружительного воздуха. Я не умею бороться вполсилы, если на кону стоит мое сердце. И уж тем более я не умею любить наполовину.

Мне нужно всё. Всё без остатка. Вся его тишина и весь его шум, все его улыбки и все его тревоги. Каждый взгляд, каждое слово, каждое мгновение.

Мне части мало. Эта мысль пронзила меня, как молния, оставив после себя пепел сомнений. Частички его внимания, крохи его времени – этого будет недостаточно. Этого мне будет мало, и от этого я умру, медленно и тихо, как угасает костер без дров.

Он посмотрел на меня, улыбнулся и спросил: «О чем задумалась?» Я лишь покачала головой, выдавив улыбку в ответ. Сказать ему это? Признаться, что мое сердце уже принадлежит ему, а его молчание для меня – приговор? Нет. Я не знаю, что тебе сказать. Я только знаю, что мне нужно всё. Или ничего.

Эта мысль – «всё или ничего» – повисла между нами невысказанным ультиматумом. Я ждала. Ждала знака, слова, взгляда, который даст мне право надеяться. А он просто молчал, и эта тишина была громче любого отказа.

…Решимость пришла сама собой, отчаянная и горькая. Нужно бежать. Пока не стало слишком поздно, пока эти тихие воскресные вечера с его котом и чаем не стали смыслом всей моей жизни. Я набрала его номер, пальцы дрожали. Нужно было сказать, что я не могу больше так, что мне нужно всё, а он дает лишь частичку. Голос его в трубке звучал устало: «Давай встретимся? Обсудим».

Обсудить. Как будто речь шла о деле, а не о моем разорванном в клочья сердце. Я села за руль, глаза застилали слезы. Город плыл за стеклом размытым пятном огней. Я не помнила дороги, не видела знаков. В голове стучало только: «Всё или ничего. Всё или…»