Такого света в мире не было до появления N. Рассказы

В оформлении обложки использован фрагмент иллюстрации к альманаху «Бельгийские музы». Ис. Ювенель по эскизу Э. Вербукховена, 1827. Рейксмузеум, Амстердам / Rijksmuseum Amsterdam.

© О. Васякина, 2025

© Н. Агапова, дизайн обложки, 2025

© ООО «Новое литературное обозрение», 2025

Бьет свет

Спустя пару лет после отъезда из России N прислала скан пленки: я сижу на паркете с мокрыми волосами. За большим окном – Чистые пруды, стеклянная застройка, пьяные панки и шахматисты. От солнца я щурю близорукие глаза, в руках – Новый Завет в мягкой синей обложке, кажется, я стащила его из мормонского отеля.

Днем мы обычно обедали за счет компании, в которой работала N: ковырялись в панцирях улиток, макали клубнику в растопленный шоколад, пили «Вдову Клико». Вечера проводили на крыше, там пили пиво и любовались высоткой на Баррикадной, которая в солнечные дни отражала персиковый закат. После в тесном баре на Чистых – от входа до стойки пять метров – пили куба-либре: ром, кола, лайм, лед, короткая черная трубочка. Сначала по одной, потом N обязательно кто-нибудь хотел угостить, а мне коктейль доставался по дефолту. Ночами там было не протолкнуться – сотрудники «Газпрома» праздновали конец рабочего дня. Все они смотрели на N, N танцевала под Trio Matomoros, закинув руки за голову, и аккуратно, чтобы не задеть посетителей, качала бедрами. Она замечательно танцевала. После пятого, шестого, седьмого коктейля мы садились на ее бирюзовый ретромопед и с улюлюканьем летели к третьему кольцу.

N показывала мне работы итальянских мастеров. С полки она брала Гомбриха и разворачивала вклейку с «Весной» Боттичелли. Она разглядывала прозрачные одежды граций и водила пальцем по линиям, образованным жестами и положением фигур. Эти треугольники, говорила N, создают красоту и динамику полотна.

Еще N просила читать ей вслух. Потея от смущения, я открывала на телефоне «Тихий Дон» и, не помня себя, читала. N лежала закрыв глаза и слушала.

Бывало, N предлагала мне померить ее платье. Она носила платья на бретельках, платья с короткими рукавами и высоким воротом, платья с рукавами-фонариками. У нее не было ни джинсов, ни брюк, потому что, объясняла N, платья для девочек, а она – девочка-девочка. До N я не знала ни одной женщины, которая носит только платья. Летом N не надевала нижнее белье, когда я это заметила, она сказала, что трусы не дают ей дышать. В ее платьях я выглядела ужасно: комковатая девушка пытается быть сексапильной. Я ненавидела себя за это и нарочито игриво посылала N воздушный поцелуй. N смеялась и говорила, что когда-нибудь я обязательно найду свое платье, и тогда мне не нужны будут ни шорты, ни джинсы, ни трусы.

N не знала меры и порой допивалась до черного экрана. Такие часы были особенно опасны для нее: N продолжала двигаться, разговаривать и пить, но ее зрачки застывали и события развивались где-то там, в одурманенном мозге. N смотрела свое внутреннее кино и взахлеб хохотала.

Иногда N исчезала. На сутки, трое, не отвечала на мои сообщения, я боялась, что она попала в беду. Я приходила в квартиру, где N снимала комнату, ложилась на матрас, ждала и перебирала варианты ее гибели: убийство, авария, падение с высоты, передозировка, самоубийство. N возвращалась, похмельная, мне казалось, сквозь ее глаза цвета весеннего льда бьет свет, такого света в мире не было до появления N.

Однажды N завела себе парня с гоночной тачкой; он жал триста, и я чувствовала, как в моем животе крутит холодная волна, а затылок вжимается в подголовник. Когда N шла к нему на свидание, я представляла бурую кашу, в которой блестят осколки костей и пайетки с платья N. Зависая на пожарной лестнице, по которой мы залезали на крышу, я смотрела вниз и прикидывала: что можно сломать, упав с высоты четвертого этажа. Когда N не отвечала на мои сообщения, я воображала ее ноги на асфальте: длинная царапина на правой щиколотке, беззащитная кожа на левой подошве, слетевшая с нее босоножка лежит среди бархатцев и анютиных глазок. Я переводила свой внутренний взгляд на слипшиеся волосы, мне не хотелось видеть ее лица. Маруся, наша общая знакомая, однажды проснулась в центре копировальных услуг за МКАД. Укрывшись собственным платьем, она лежала на диване для посетителей, а на столах спали пятеро незнакомых мужчин. Когда N пропадала, я вспоминала Марусю и думала, что ей повезло, ведь она осталась жива.

В конце лета N пошла к ясновидящей, которая практикует гипноз. Эта ясновидящая могла показать N ее прошлые жизни. После гипноза N сказала, что видела там меня. Сама N была царицей, старшей в гареме, весталкой; в одном из воплощений я была ее дочерью. N так и сказала: я вспомнила тебя, ты была моей дочерью, старшей из моих дочерей, я гладила тебя по лицу и видела в нем собственные черты, а еще мы танцевали.

Я хотела быть ее дочерью, чтобы она гладила меня по лицу. Я хотела снова и снова слушать ее рассказ о восточном царстве, где мы танцевали под шафрановыми балдахинами. Виноградные горы, драгоценные бусины, бронзовая кожа. Я хотела верить ей, но не могла, я желала убедиться в родстве наших душ, поэтому тоже пошла на сеанс гипноза.

Пока ясновидящая что-то писала у себя в блокноте, мне удалось рассмотреть ее. Она сидела в мягком кресле, шаровары и длинная расшитая огурцами рубаха были призваны скрыть массивные бока. Ее звали Наталия, такое простое имя, подумала я, и такое обыденное выражение лица. Ничего в ее жестах не сообщало о вселенской мудрости, ее взгляд мне показался скучающим. Это раздражало, я пришла, чтобы узнать о своих прошлых жизнях, но Наталия выглядела как любая женщина из супермаркета.

Я рассказала ей сон, этот сон я часто видела в детстве, теперь он вернулся: древняя лепнина в свете горящих костров, мой взгляд спускается откуда-то сверху. Там, на земле, – шум людской толпы, паника и плач, стоны и визг. Сквозь этот шум ко мне пробивается женский голос, он отчетливо произносит заклинание на неизвестном языке.

Наталия подробно записала мой сон и попросила закрыть глаза. Она сказала, что я должна вернуться к стене, оттуда двинуться дальше. Я ответила Наталии, что не могу представить продолжения сна, а пространство за пределами увиденного – тем более. Но она строго сказала, что представлять не нужно, не нужно ничего выдумывать, моя задача – вернуться в сон. Я подчинилась и начала сочинять продолжение: мой взгляд скользит по шапкам собравшихся, я вижу пылающие костры. Наталия спросила, зачем люди собрались под стеной, что за пределами стены и толпы, я честно ответила, что там ничего нет, совершенно ничего, и я понятия не имею, откуда там я, кто эти люди внизу, на каком языке звучит молитва. Тогда Наталия попросила меня подняться назад, в самое начало стены, но стена бесконечна, ответила я.

Меня утомило собственное желание угождать, тем более, подумала я, я собираюсь заплатить этой женщине тысячу рублей. Я открыла глаза и спросила ее, что она думает о моем сне. Глядя на свои руки, Наталия сказала, что сон – это память моей души о времени, когда она была между прошлой и текущей жизнью. Так бывает, сказала ясновидящая, души плутают, могут веками искать новые воплощения. Похоже, твоя душа очень старая, но она долго скиталась, прежде чем проявиться здесь. Я спросила ее, сколько лет моей душе. Наталия внимательно посмотрела мне в лицо, я выдержала ее взгляд, потом она закрыла глаза, как будто от усталости. Твоя душа намного старше этой вселенной, возможно, она пришла сюда из высших миров, но почему она оказалась здесь? Вот в чем вопрос. Дело в миссии, ты пришла сюда не случайно, ты обязана сделать нечто важное. Я кивнула и подумала: должно быть, каждый, кто сидит в этом кресле, слышит что-то в этом роде. Ведь всем хочется получить свидетельство собственной исключительности. От этой мысли мне стало противно.

Версия Наталии о пути моей души исключала возможность нашей с N встречи в восточном царстве, я никак не могла быть ее дочерью. Это несоответствие бесило. Одновременно мне все-таки льстили слова ясновидящей о древности моей души и важной миссии, которая должна ею быть выполнена в настоящем воплощении.

N отсыпалась от ночного кутежа, я достала из холодильника Ессентуки–4 и разбудила ее. N, задыхаясь, хлебала из зеленой бутылки, я сидела рядом и ждала, когда она посмотрит на меня. Я хотела как можно скорей рассказать ей о Наталии. Когда N со вздохом удовлетворения откинулась на матрас, я заговорила о моем сне. Я смотрела на N и ждала, когда же она спросит про нашу с ней встречу в восточном царстве, в пустыне, среди верблюдов и женщин с золотыми браслетами на щиколотках. N потягивала минералку и рассеяно слушала о старой душе, которая веками скиталась между мирами. Когда я закончила, она со стоном удовольствия потянулась и, словно не было никакой пьянки, вскочила на ноги. Так, сказала она, начался новый прекрасный день, и я готова ко всему. Она еще раз потянулась, взъерошила на затылке волосы и стащила с рейла расшитое пайетками платье. Вот это был вечерочек, я тебе скажу! N понюхала платье и бросила в корзину с грязным бельем.

Маритоцци

Потом я видела, как М. танцует.

Хоровод змейкой бежал между барными столиками. Танцовщицы были одеты в черные комбинезоны из лайкры, лица покрыты перламутровым гримом, на головах черные шапочки.

Постановщик гонял их из одного конца зала в другой, танцовщицы повиновались. После нескольких повторов он крикнул, что все могут отдохнуть. Девушки зааплодировали и направились к стойке. Одна из фигур отделилась и быстро пошла к стене, на ходу она сняла шапочку и поправила волосы. Я увидела профиль М., узнала его и испугалась. Я не хотела, чтобы она меня заметила, поэтому быстро отошла за колонну и наблюдала за ней из тени.

М. достала из рюкзака влажные салфетки и вытерла лицо. Стянула комбез. Стоя в лиловых трусах и белом лифчике, она копалась в вещах. Ее движения были размеренными, мне показалось странным, что М. не торопится, вот-вот должна была начаться вторая часть репетиции. По ее действиям я поняла, что М. не станет в ней участвовать. М. нерасторопно надела носки, джинсы и футболку. Накинула пальто и обулась в несуразные зимние кроксы. Сгребла танцевальный костюм и комком пихнула в рюкзак. М. уходила, просто уходила с репетиции. Я не удивилась, это было в ее духе.

Я вспомнила, как М. обещала камнем размозжить мне череп.

А потом вспомнила, как М. сказала, что хочет есть, и спросила, есть ли у меня деньги. Я вытащила последние пятьсот рублей, она их взяла и пошла прочь.

Вспомнила, как М. часами не могла встать с постели, чтобы пойти поработать.

М. в последний момент могла отменить запланированную встречу.

М. постоянно опаздывала.

Однажды я приехала к ней в Кунцево. Минут пять я звонила в домофон и в мессенджер, где она ответила, что не может встать. Подъезд открыл подросток с жирными волосами. Дверь в квартиру М. была не заперта. Она попросила приготовить кофе, я поставила гейзер и заварила гречневые хлопья. С тех пор я жила с М., у меня был дубликат ключей и свой матрас.

Наблюдая за тем, как она без страха быть замеченной уходит с репетиции, я вспомнила: в день рождения М. я проснулась от звонка в дверь. Она лежала под несколькими одеялами и не двигалась. Звонок не смолкал, М. попросила посмотреть, кто там. Я сползла с матраса, надела брюки, начала искать тапочки и замешкалась, М. раздраженно повторила просьбу. В мутном глазке я увидела фигуру в окружении розовых и желтых пятен. Из-за двери женский голос несколько раз произнес: мама. Мать М. прилетела утренним рейсом из Италии, чтобы поздравить дочь с днем рождения. Услышав ее, М. вылезла из-под одеял, шепотом попросила меня открыть, а сама проскользнула в ванную и закрылась изнутри. На пороге стояла аккуратная седая женщина с воздушными шарами. Под мышкой она держала большой полиэтиленовый пакет.

Женщина посмотрела на меня вопросительно, я представилась. Та вошла и спросила, где ее дочь – я указала на ванную комнату. Женщина протянула мне пакет, она сказала, что в нем сладкая выпечка, салями и пара банок песто. Я отнесла пакет на кухню. Вы здесь живете, спросила она из комнаты, по неприятному шороху я поняла, что она складывает на диван воздушные шары. Нет, ответила я, переночевала, чтобы не тратиться на такси.

Я вытряхнула из фильтра кофеварки вчерашний жмых. Кофе будете, крикнула я, конечно, ответила женщина тихо. Пока я мыла кофеварку и спешно прятала бокалы с остатками красного вина, мать М. тихо прошла в кухню и села за стол. Я смущенно улыбнулась, в ванной шумела вода. Женщина оглядела меня и, сглотнув, строго спросила, чем я занимаюсь и как мы с ее дочерью познакомились. М. говорила мне, что ее мать – учительница, двадцать лет преподавала итальянский в школе. Потом в командировке познакомилась с мужчиной, вышла замуж и переехала в Монджибелло. У него свое дело, прокат лодок. Теперь мать М. преподает итальянский по скайпу и пишет методические материалы для преподавателей русского как иностранного.

Я старалась держаться непринужденно. Протирая посуду, сказала, что с М. мы познакомились, когда работали на музейном проекте, посвященном истории танца: я была смотрительницей, она танцевала. Учусь на последнем курсе Литературного института, дописала первую книгу стихов, занимаюсь галерейным перформансом. Но вы, я полагаю, работаете, учительский тон мне был неприятен. Да, конечно, я работаю в школе, учу детей на продленке шить. Шить? Да, шить, это развивает мелкую моторику, мы шьем зайцев, медведей, всякое такое из флиса. И как, вам нравится? Я услышала в ее голосе надменность. Возможно, дело в том, что она – педагог с двадцатилетним стажем, преподает язык, серьезный предмет. Я же в свои двадцать пять еле добралась до пятого курса, выпустила книгу стихотворений тиражом двести экземпляров, еще и подрабатываю в продленке.

Мать М. была мне никем, но это не было поводом не бояться показаться жалкой. Я постаралась как можно шире улыбнуться и медленно проговорила, что работа мне очень нравится. И что вы будете делать дальше, кем вы станете, когда окончите институт? Я и сама не знала, кем я стану, поэтому начала перечислять дисциплины, которые изучала: античная литература, философия, историческая грамматика… И подытожила, что могу быть журналисткой, редактором в издательстве, преподавать. А писательницей вы стать не хотите, вы же учитесь в Литературном институте, а не на журфаке. В ванной затихла вода. Я изо всех сил пыталась понравиться этой незнакомой женщине, в то время как М. отмокала. Это был день рождения М., мать приехала к ней. Рассчитывая, что М. вот-вот выйдет, я перестала улыбаться: я просто почищу зубы и сбегу. Но вода снова зашумела. У меня больше не было сил быть приятной, и я спокойно ответила, что сегодня писательским трудом много не заработаешь. Мать М. согласно кивнула.

Гейзер зашипел, я разлила кофе по чашкам. Женщина скорее из вежливости попросила меня не стесняться и угоститься выпечкой. Мне показалось, она надеялась, что я откажусь. Но я хотела попробовать итальянские слоеные пирожки и съесть кусок колбасы. Не только потому, что была голодна, но и потому, что мне просто хотелось попробовать то, что утром купили на итальянском рынке, а теперь лежало на столе в Кунцеве. В конце концов, мне пришлось развлекать мать М., поэтому я буду есть и колбасу, и пирожки, и вообще все, что захочу, подумала я.

На подогретый хлеб я положила четыре кусочка колбасы и откусила. А вы, Оксана, в Литературном институте изучали итальянскую поэзию? Я поторопилась ответить, изо рта выпал катышек хлеба. Вы ешьте, ешьте, я подожду. Жуя свой бутерброд, я судорожно вспоминала все, что когда-либо знала об итальянской литературе: римская Античность, Вергилий, Овидий, паллиата, Плавт, «Письма с Понта», «Два Менехма». Эпоха Возрождения, Петрарка, Данте, «Гаргантюа и Пантагрюэль», Боккаччо, чума. Лицо античницы, которая вела семинары по Риму и Возрождению, ее терпеливое снисхождение и отложные воротники, изящные серебряные броши. Я сделала глоток кофе и спокойно ответила, что итальянской литературы как дисциплины у меня не было, но Античность и Возрождение я проходила до третьего курса. Мать М. удовлетворил ответ, взгляд потеплел.

Вы знаете, Оксана, немного торжественно обратилась она ко мне, здесь, в моей московской библиотеке, есть прекрасный экземпляр «Божественной комедии». Билингва, думаю, вы, как литератор, сможете оценить. Она ушла в комнату, вода в ванной по-прежнему шумела, я закинула в рот кусок салями и тут же проглотила. Мать М. вернулась с небольшой книгой, я вымыла руки с Fairy, вытерла насухо. Это и правда было хорошее издание, подарочное, но не вычурное. Книга была легкой, тиснение на матовой обложке, аккуратный шнурок-закладка. Я с удовольствием ее пролистала и хотела вернуть. Нет, ну что вы, это подарок вам, вам она пригодится, а у нас тут лежит мертвым грузом. Мне значение этого жеста было неясным: зачем она дарит книгу? Скорее всего, из жалости, подумала я, она заметила, с какой жадностью я ем колбасу. Или из благородства, что, впрочем, для меня всегда было синонимом жалости. Но отказаться от подарка мне казалось совсем не уместным, поэтому я поблагодарила и положила книгу в рюкзак, висевший в коридоре.

Я глянула на часы, шла вторая пара, а я пила кофе, ела салями и ждала, когда мать М. откроет пакет со сладкой булочкой. Прямо сейчас я могла встать, прибрать свой матрас, обуться и успеть на историю искусств.

Вы знаете, обратилась я к матери М., мне пора бежать, иначе я опоздаю на историю искусств. О да, конечно, Оксана, поспешите, этот предмет ни в коем случае нельзя пропускать. Я бросила взгляд на пакет с выпечкой, мать М. заметила. И да, добавила она, обязательно возьмите с собой сладкое, полезно для мозга. Она вскрыла пакет и в салфетку завернула булочку со взбитыми сливками. Я приняла и с благодарностью спросила: как это называется по-итальянски? Маритоцци. Ма-ри-то-цци? Именно, маритоцци, она вздернула подбородок, словно всю дорогу я была самой отстающей в классе, а тут пришла и без ошибок выдала спряжения латинских глаголов.

Теперь я смотрела на спину М., и меня подмывало окликнуть ее. Сделать подлость – обратить всеобщее внимание на то, что она вот-вот уйдет. Что тогда будет? Танцовщицы нервно переглянутся, пара из них сделает выражения лица, по которому все прочтут: ну вы что, не знаете М.? Она всегда так делает. Постановщик возмущенно попросит ее объяснить, что происходит, и напомнит, что по договору М. получит гонорар только в случае посещения всех подготовительных мероприятий, то есть репетиций. Она с недовольным кряхтением залезет в рюкзак, вытащит костюм и швырнет его на пол, под ноги постановщику. На прощанье пренебрежительно махнет своей узкой кистью. А я выйду из укрытия, чтобы М. меня заметила.

Но я просто смотрела, как М. толкает тяжелую дверь. В тамбуре задерживается, чтобы поправить капюшон, и выходит на улицу. Просто так. Как всегда.

Она

Она давила мне прыщи. Могла часами сидеть и с наслаждением выискивать черные точки на носу. После на моем лице оставались отпечатки ее ногтей. Красные полумесяцы.

Она была одержима красотой и худобой своей старшей сестры. У той была смуглая кожа, тонкие черты и большие миндалевидные глаза. Она стирала простыни своей старшей сестры и с упреком говорила ей о жирных пятнах от вагинальных свечей. Она ревновала старшую сестру ко всем – к подругам, друзьям, продавцам супермаркета. Когда Она нашла в комоде старшей сестры презервативы, устроила истерику: та не посвятила ее в тайну своих романтических связей.

Она первой прочитала мои стихи. Я переписала их в тонкую тетрадь и подарила ей. Однажды Она написала мне, что все еще хранит эту тетрадь. Мне стало неловко от мысли, что существует тетрадь со стихами, которые я писала двадцать лет назад. Я не помню ни одного стихотворения из той тетради.

Она курила яблочный Kiss. Дома Она ходила в длинном махровом халате, я часто видела, как между лацканами халата выглядывает ее грудь с большим розовым соском.

В маленькой съемной квартире Она готовила луковый суп, когда я пришла к ней попрощаться. Проверила на вкус, потом поставила сотейник в духовку и прикрыла содержимое гренками с натертым сыром. Пока суп готовился, Она курила яблочный Kiss. Нам не о чем было говорить.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.