Faceless

1998 – Первая особенность деда

Дело было в Нью-Йорке.

Октябрь здесь поистине хорош. Опадают желтые листья, утренний влажный воздух наполнен свежестью Атлантики.

Казалось, в мире царили спокойствие и гармония. Старые войны отгремели, новые еще не начинались, культура переживала рассвет, а наука и технологии неслись в светлое будущее. Люди, насколько я мог судить, никогда еще не чувствовали себя так безмятежно счастливыми.

Сидя в кафе и запивая свежеиспеченную булочку горячим кофе, я в очередной раз наблюдал за юной девушкой, весело опаздывающей в библиотеку: милой рыжеволосой кудряшкой-отличницей в круглых очках. Бежит, спотыкается, роняет сумку, книги. Ее легкость и неуклюжесть безусловно привлекали внимание окружающих, и мое в том числе. Вот уже второй день, наблюдая за ней, я думал о том, каково это – быть рыжим, каково – быть веснушчатым, ирландцем, исландцем, да кем угодно.

В те годы межрасовые связи еще не были столь распространены, как сейчас, но грань между культурными обычаями и чувствами уже начала слабеть. Это давало мне шанс на приятную беседу с возможным продолжением.

В тот самый момент я был мужчиной индийского происхождения, лет сорока. Выглядел довольно симпатично, даже солидно, внешне мог сойти за профессора из местного университета: твидовый пиджак, джинсы, коричневый кожаный саквояж – полный набор.

Допив кофе, собрался уходить. Кофейная гуща на дне чашки сулила новые знакомства и недолгие связи. «Так тому и быть», – подумал я и направился в библиотеку.

Меня всегда поражала разница между библиотеками стран социалистического лагеря и капиталистического мира. Первые были просто хранилищами книг, вторые – местами, где хочется проводить время. Эта библиотека не была исключением.

Просторный зал с резными столами, за которыми сидит молодежь и читает. Что может быть прекраснее? Конечно же, только та самая рыжеволосая девушка.

Стремясь не упустить момент, я схватил первую попавшуюся книгу и подошел к ее столу.

– Можно присесть рядом? – произнес я.

– Да, конечно, – ответила она. – О! Уильям Блум «Убийство демократии»! – воскликнула, взглянув на обложку. – Увлекаетесь политикой? Не думала, что эти книги уже есть в общественных библиотеках.

– Так, немного, – взволнованно ответил я. Черт! Книга о политике? Совсем не то, что нужно…

– Хороший выбор! – продолжила она. – Книга многое объясняет в происходящем, открывает глаза. Советую дочитать ее до конца.

Слово за слово, завязался диалог. Она рассказала мне о своей учебе на юридическом факультете. Я, конечно, не сдержал смеха. Как такая воздушная девушка может быть начинающим юристом, да еще и увлекаться политикой? На что встретил волну негодования: мол, мыслю клише, и времена, когда мозг считался рудиментарной частью женского тела, подходят к концу. Возражать не стал, да и зачем? Смысл нашей встречи был совсем в другом.

Девушка была хороша во всех отношениях. Грамотная, структурированная речь, энциклопедический склад ума, и при этом очень привлекательная. Большие серые глаза, веснушки, густые рыжие волосы, рост чуть выше среднего и стройный стан, облаченный в длинный шерстяной свитер и плиссированную юбку – вот, что свело меня с ума тем осенним днем.

Весь вечер мы провели вместе, бродили по скверам, болтали и веселились. Голод утолили хот-догами в Центральном парке, а жажду любви – у нее дома.

Это была сказочная ночь, наполненная лаской и нежностью случайной встречи неслучайных людей.

Еще вечером мы договорились, что этот день будет единственным общим днем для нас. Договоренность придавала легкость и непринужденность общению. Нам не нужно было играть роли, соблюдать правила – только простая открытость и честность, чего так не хватает людям как на первом свидании, так и в семейной жизни.

Ранним утром, пока моя спутница еще спала, я тихонько оделся, перекусил сэндвичем с тунцом и направился к выходу.

Пока собирался, окинул взором квартиру. Рэйчел жила в двухкомнатной квартире в Бруклине, метров пятьдесят пять, не больше. Две маленькие комнаты, кухня и ванная, обставлены со вкусом, но довольно просто. Окружение выдавало, что девушка не из самой обеспеченной семьи. Но тем не менее, ей хватало денег на жизнь в Нью-Йорке в довольно хороших условиях, и она не задумывалась о дополнительном заработке.

Рэйчел Николь Адамс – таким было ее полное имя, об этом я узнал, изучив стену с грамотами и благодарственными письмами; их у нее было достаточно, чтобы сделать вывод о ее социальной значимости в школьной и студенческой жизни.

Уходя, я не оставил за собой ни единого следа, ни единой зацепки, по которой меня можно было бы найти. Вытер ручки, к которым прикасался, помыл бокалы. Вычеркнул себя навсегда из ее жизни, а ее – из своей. По крайней мере, мне так казалось.

Все могло пройти как обычно, если бы не сквозняк на лестничной клетке, не давший тихо закрыть дверь. В голове проскочила мысль, что моя рыжеволосая пассия проснется, но спешно уходить я не стал.

Закурил сигарету, встал у окна на лестничном марше. Медленно втягивая густой сигаретный дым, мысли уносились в сторону «а что, если?». А что, если бы я остался? Что было бы потом? Может, у нас и сложилось бы? Может быть, она смогла бы понять? Может, мы смогли бы быть вместе?

Нет. Воспоминания о былом не дают покоя, не дают права. Я не мог так рисковать, не мог подвергать опасности ни ее, ни свою – наши жизни. Тем более, что уже два года я не поддерживал связей со спецслужбами, более того, скрывался от них. Слишком много ошибок я совершил, слишком многое в мире поставил на кон и проиграл. Доверился тем, кого считал правым, – ставка не сработала, мир лучше не стал. Явно, мои способности были сильнее моих знаний, поэтому я перестал вершить судьбы и ушел в подполье.

Вдох, выдох. Грудь сжимал страх от мыслей о прошлых неудачах. Лестничная площадка наполнялась сизой дымкой, резкий запах табака распространялся быстро, настойчиво.

Дверь резко распахнулась. На лестничную площадку, прикрывая халатом нагое тело, вышла моя вчерашняя любовь. Как же она прекрасна! Ткань облегала формы, а формы не давали себя стеснять. Женственность! Как можно быть равнодушным?

– Дорогой, возвращайся в кровать, мне не уютно без тебя, – игриво произнесла она.

Я повернулся. Она замерла. Перед ней стоял другой человек – точнее, она этого даже не могла осознать. Перед ней, на лестничной площадке, стоял молодой парень лет восемнадцати, может, на пару лет моложе. Светлая кожа, веснушки на носу, черные густые волосы, кудри. Это был не я в момент нашей встречи, не вчерашний я, не сорокалетний индиец. Теперь это был я «после». Я помолодел, а мое лицо и тело приобрели черты, свойственные ей, моей вчерашней любовнице. Разобраться в этом было бы невозможно.

Как бы мне ни хотелось побывать рыжим, в тот раз не свезло.

– Парень, ты индуса лет сорока не видел? Высокого, подтянутого? – спросила она.

В ответ я лишь покачал головой. Ей даже в голову не пришла мысль, что я – тот самый мужчина, с которым она провела весь вчерашний день и всю ночь.

– Странный ты какой-то, парень! – удивленно протянула Рэйчел. – У вас с ним даже одежда одинаковая…

– Не понимаю. О чем ты? – сделал я невинное лицо.

– Да, точно… Дай закурить, – вздохнула она.

И я протянул ей пачку.

Минут пять мы стояли плечом к плечу. Она рассказывала о мужчине, с которым провела лучшие сутки своей жизни, о его внутреннем мире, о том, что хотела иметь детей только от него и жить в глухой деревушке, только вдвоем, никого больше, растить детей, заниматься садом. Что ей больше не нужны юриспруденция, политика и саморазвитие, что с ним она почувствовала себя не объектом социальной и сексуальной жизни, а человеком, которому можно быть самим собой, не играя роли, быть маленькой девочкой, находясь в гармонии.

– Странно устроен мир, – продолжала она. – Мы договаривались ровно об этом: сутки бесшабашного счастья, ночь без обязательств. Но хочется больше. Хочется снова обнять его, прижаться к груди, последний раз вдохнуть его запах.

В воздухе повисла пауза.

– Блин, наши с ним дети могли бы быть похожи на тебя, – добавила она с грустной улыбкой, разглядывая меня. – Такие же веснушчатые и с черными кудрявыми волосами. Смотрю на тебя, а вижу плод нашей любви.

– Не загоняй себя, – сказал я, стараясь звучать ободряюще, но чувствуя ком в горле. – Какие твои годы! В твоей жизни еще будут нормальные парни. Живи и радуйся, не в мужчинах же счастье?! Честное слово. Может, ты спаслась от рутины и обыденности семейной жизни? Может, ты сможешь реализовать свои способности и не познаешь горе бытовых ссор.

Ладно, пошел я, дела не ждут. Еще? – И протянул ей пачку сигарет.

– Давай! Спасибо, что выслушал. Приятно было поболтать, – на прощание произнесла девушка, подарившая мне очередную молодость.

Мы расстались, и каждый пошел своей дорогой, которая вела нас в совершенно разное, но неизбежное будущее: она – в контору братьев Стивенс защищать природу, я – навстречу с новым миром, создаваемым моими мыслями и решениями. Ее имя, Рэйчел Николь Адамс, еще всплывет в моей жизни, но это будет уже совсем другая история.

1979 – Вторая особенность деда

То, что я рассказал тебе ранее, – лишь одна моя особенность. Есть и вторая. Чтобы раскрыть ее подробнее, придется углубиться в мою личную историю, начав с самого начала.

Шел 1979 год. Я получил диплом полгода назад и делал первые шаги на бирже. Работал в частной конторе, и все меня устраивало, даже нравилось. Коллектив был заряжен, взрослая жизнь поглощала меня день за днем.

Старых друзей сменили новые, общежитие Нью-Йоркского университета – однокомнатная квартира. Меня увлекали книги и музыка, а девушками я особо не интересовался, возможно, потому что и они мной не интересовались.

В те годы я был высоким и худым юнцом, свято верившим в демократию, свободу слова и право выбора. Глупость, вполне соответствующая возрасту. Ну а как иначе? Молодость – пора знакомства с телом и эмоциями, крушения детских рамок и определения новых границ дозволенного.

Уже не помню, что это был за день. Ранним утром я приехал к Бруклинскому мосту (на том месте, где с 2010 года находится Бруклин Бридж Парк). Хотел запечатлеть на фото городские пейзажи до того, как город заполонят толпы.

Утро было промозглым и туманным. Промзона добавляла унылости пейзажу. Хотя дождя не было, туман и обилие металлоконструкций конденсировали влагу, повсюду блестели лужи.

Направляясь к заливу, я заметил странного человека у перил набережной Гудзона. Он двигался причудливо, словно танцевал. Дядька в рваном пончо, с длинными засаленными волосами и бородой. С виду напоминал бездомного, но ботинки говорили об обратном – скорее, вольный художник, творческая натура.

Минут пять я наблюдал, как он плавно водит руками то вверх, то вниз, изредка подпрыгивая и выдувая воздух над головой.

– Дичь несусветная, – подумал я. Может, зря? Наверное… Знаешь, тогда я думал так же, как ты сейчас: сумасшедший старик занимается ерундой. Но все зависит от точки зрения.

Страха не было, лишь детское любопытство: что он делает?

– Мистер, доброе утро! Что вы делаете? – крикнул я.

Он чуть не подавился на выдохе:

– Пфффф! Не сейчас! Подожди немного. – И продолжил свой танец.

Делать нечего – стал ждать. Оперся на перила, достал из кармана пальто пачку сигарет, закурил.

Вдох… Сигаретный дым наполняет легкие густым ароматным облаком. Выдох… Дым расплывается вокруг и легким дуновением ветра уносится в сторону Бруклинского моста. В те годы курили все – дома, на работе, в ресторанах, на вокзале. Это было нормой, шиком, даже статусным делом. Еще каких-то тридцать лет – и курильщиков начнут дискриминировать, запретят курить в общественных местах, а табачная промышленность станет выпускать сигареты со сложными химическими составами. Да, последние, кто помнит запах настоящего табака, – это люди из девяностых.

Вдох… Задержка дыхания… Мысли останавливаются, разум затуманивается. Выдох… Разум включается вновь, начинает отслеживать происходящее вокруг. Волны накатывают на береговую стену, отражаются, встречаются с новыми…

И тут случилось нечто, что изменило все. Я ощутил странный толчок внутри, словно щелчок выключателя. Мир на мгновение замер. Мои мысли, мои слова вдруг обрели невероятную плотность, вес. Раздражение от его бестолкового танца прорвалось наружу:

– Старик, ты мне мешаешь фотографировать, свали отсюда! – выпалил я.

Он резко обернулся. Не сказав ни слова, он схватил свой потрепанный рюкзак и буквально побежал прочь, оставив меня в полном недоумении на пустынной набережной.

Тишина и молчание… Лишь плеск воды да гул города где-то вдалеке. Я стоял, пытаясь осмыслить произошедшее. Неужели это я? Я без надежды на успех сказал это… а он среагировал так, будто услышал приказ.

Сердце бешено заколотилось. Страх смешался с возбуждением. Я осторожно, почти шепотом, пробормотал:

– Птица, сядь на эту перилу.

Через несколько секунд чайка плавно опустилась на указанное место и уставилась на меня черными бусинками глаз.

– Улети, – прошептал я.

Птица взмыла в небо.

В мою жизнь вошло безумие. Я вернулся в свою обычную жизнь, но она быстро стала невозможной. За неделю я сдал, постарел лет на двадцать. Отмечу: все, о чем я просил людей, тут же исполнялось. «Подай книгу с полки» – и вот она в руках. «Прыгай на одной ноге до Центрального парка» – и бедный парень скакал туда от самого Таймс-сквер. Эта сила пьянила, я пользовался ею, но был и откат: я неминуемо старел и не знал, что с этим делать. У меня появился новый фотоаппарат (его «подарил» прохожий), часы, разные безделушки… Но заплатил я за это годами собственной жизни!

Абсолютно не понимая, что происходит, я начал ходить к врачам. Они воспринимали мои жалобы на стремительное старение как злую шутку. Экстрасенсы оказались шарлатанами. В отчаянии я обратился к мастеру цигун по имени Стивен.

Он оказался как нельзя кстати. В те годы культура Китая была знакома людям постольку-поскольку, в основном по фильмам Брюса Ли. Его методы казались мне странными, но он почти сразу сказал:

– У тебя закрыт ряд узлов. Энергия не проходит по большому и малому кругу от темечка до ступней, от космоса к земле и обратно. Вместо этого она сконцентрирована в верхнем даньтяне, между иньтан и женьчжун. Что-то заблокировало естественный поток. Не могу понять что и как исправить. Расскажи, что с тобой случилось.

Пришлось поведать все как есть, предварительно взяв с него клятву молчания. Выбора у него не было.

– Да! – промычал он. – Ты, наверное, в шоке, боишься за жизнь. Скоро можешь умереть от старости. Проведи день в удовольствие, может, это даст тебе сил. Расслабься, не думай о проблемах. Хотя бы в этот вечер. Не ожидай ничего. Иди напейся, побудь с женщиной. Как будто это последний день твоей жизни.

Конечно, в тот вечер я попытался расслабиться. Пошел в ирландский паб – то ли «Горшочек Лепрекона», то ли «Акулы Дублина» – хорошее место. В спиртном я слабо разбирался, бармен устроил мне мастер-класс: эль – портер и стаут, потом рюмочка бурбона, лагер… Дальше путаюсь, пил в основном виски…

Танцы на барной стойке с полной женщиной. Как уходил – не помню. Очнулся к обеду следующего дня в чужой квартире с дикой головной болью, чувствуя себя мухой в паутине. Рядом лежала упитанная женщина с растрепанными волосами и размазанной помадой. Морщины и возрастные изменения кожи говорили сами за себя – ей было под пятьдесят. Было ощущение, что мной воспользовались. В тот день я впервые скрылся от женщины тихонько, пока она спала. Видимо, выпила она больше меня…

Я убегал с одной мыслью: «Аспирин, мне нужен аспирин». Голова раскалывалась так, что хотелось лишь заглушить боль и выспаться как следует после знатной попойки.

Обед. Город гудел. Денег не было, карманы пусты. Пешком до дома – километров двадцать. В моем состоянии такой марш-бросок был смертельно опасен. Решил идти к мастеру Стивену в студию.

Между нами произошла перепалка: он меня не узнал и начал выгонять – пьяного, по его же совету! Лишь через пару минут, разглядев мою одежду, он понял, что перед ним вчерашний «чудной старик». Если бы я не попросил его успокоиться на пять минут, пришлось бы долго доказывать.

Следующие десять минут не мог уняться я. Глянул в зеркало и остолбенел. В моей одежде стоял парень лет двадцати. Обсмотрел себя, ощупал – понял, что это я. Прыгал и радовался как ребенок, коим, по сути, в тот момент и был.

Вместе со Стивеном мы предположили: энергия омоложения приходит в мое тело от женщин. Только через год я пойму, что один ингредиент был лишним, – через самый бесшабашный год моей жизни. Занимателен был и факт, что я не просто молодел, но и приобретал черты, свойственные моей ночной спутнице.

С тех пор с женщинами, которые мне не нравились, я старался не связываться, было пару раз, но не суть. Чтобы брать от спутниц лучшее и избегать наследственных болезней или проблем лихой юности, приходилось тщательнее выбирать связи, подбирать места знакомств, изучать пассий. Это стало похоже на охоту, первые два года – самое настоящее сафари. Блондинки, брюнетки, рыжие, светлолицые, конопатые, темнокожие, англичанки, африканки, японки… Что говорить? Моя жизнь наполнилась новыми красками. Я получил силу и ключ к ней. Если ты думаешь, что я заманивал девушек силой – нет. Мое протестантское воспитание не позволяло вести себя некрасиво. Да и силу во вред людям я никогда не применял, старался во благо или как минимум без вреда. Многие просьбы проскакивали между делом в обычной речи – за это тоже приходилось стареть. Приходилось просить, чтобы найти работу или жилье. Деньги я не вымогал, но те безделушки, полученные даром, лежали тяжелым грузом на душе. Даже сейчас вспоминаю лица тех людей, в беспамятстве отдающих свои вещи, будто это их истинный выбор.

1980…1983 – Моя семья

К Стивену я больше не ходил. Оставаться в своей квартире тоже не мог. Как объяснять друзьям, родным и соседям, почему в их привычной жизни появился совершенно чужой человек?

Собрал вещи. Что можно было продать – продал. Денег было немного, но на первое время хватило. Потом адаптировался. Скитался по хостелам, мыл посуду, мел дворы – одним словом, выживал как мог. С официальной работой и частной собственностью было покончено. Джонатан, каким меня знало общество, ушел в небытие. Родные искали меня, я даже пару раз натыкался на них в городе. В моем нынешнем облике вступать с ними в диалог было бы ошибкой. Говорить им что-либо, пытаться объяснить – неприемлемо.

Я продолжал жить в Нью-Йорке. Город был мне знаком, я знал, где укрыться, где подработать. Но со временем он стал тесен: каждую неделю приходилось менять место жительства и работы. Лица людей, с которыми я общался, начинали повторяться, а вести себя с ними нужно было так, словно видишь их впервые. Пару раз прокололся, но смог выкрутиться без лишних вопросов. Это потихоньку сводило меня с ума. Я начал вести дневник, записывая, где жил, где работал, с кем общался. Тогда еще не было соцсетей или баз данных. Да и мой разум не был готов вести двойную игру постоянно.

Что ни говори, рано или поздно мне все равно пришлось бы уехать. Так зачем сдерживать естественный ход вещей?

И я уехал. Отправился в медленное путешествие с восточного побережья на западное, а потом и на Аляску. Весело было, но ничего особенного не случалось. Простое приключение бытового «спецагента». Я чувствовал себя шпионом, будто был под прикрытием. Путешествовал с дальнобойщиками, байкерами, ловил попутки. Задержаться больше чем на неделю мог только в крупных городах. Приятным бонусом было общение с девушками. В каждом городе они особенные, при знакомстве охотно рассказывали о местных достопримечательностях, красивых видах, вкусных местах! А так как под юбками у всех примерно одинаково, я большей частью уделял время общению – искреннему и непринужденному. В начале восьмидесятых женщины уже были раскрепощены, знали, чего хотят, но по инерции еще играли в праведность. После моих слов: «Завтра мы уже больше никогда не увидимся» – одни стеснялись, но говорили «да», другие задорно и недолго думая соглашались играть по моим правилам. Возможно, надеясь, что с лучами рассвета я останусь лежать на мятых простынях рядом.

Господи, сколько же тонн постельного белья я помял, сколько метров кружев снял с женских тел? За этими иллюзорными цифрами – лица и судьбы, в которых я не был жирной точкой, а лишь мелкой запятой. Тем парнем, о котором девушка споткнулась в юности, но который не оставил глубокой раны.

Но был момент, череда событий, которые изменили меня навсегда, заставили пересмотреть правила общения с девушками и с миром. В каком-то смысле этот момент положил начало каскаду историй, изменивших меня. Эти события заставили иначе смотреть на решения и их последствия, за которые порой приходится платить вдвойне.

В восемьдесят третьем году, по окончании моего турне по штатам, я осел в пригороде Бостона. Подрабатывал рыбаком на небольшой шхуне, ловили краба в заливе. В те годы я не жил, скорее влачил существование. Скрывался – не пойми от кого, не пойми зачем. Все чаще меня одолевала тоска по былой жизни, семье, друзьям. Меня никто не преследовал, но, видимо, под влиянием просмотренных фильмов, я боялся: если мои способности станут известны, меня ждет участь лабораторной крысы. Этот страх гнал меня в тень. Но как скрыться так, чтобы тебя не могли найти? Только раствориться в тех слоях, которые всегда на виду, но на которые «приличное» общество воротит нос – среди рабочих сферы услуг, мелких ремесленников, рыбаков.