Faceless

1996 – Новая семья

Порог полицейского участка открывал путь в неизвестность. Раньше я не знал, что делать со своей силой, теперь же пребывал в полной прострации. Внутренняя боль пыталась утонуть на дне стакана, и каждая новая стопка лишь подливала масла в огонь, бушевавший в сердце.

Пусть я и был стар, силы еще оставались: тело было крепким, а спина прямой. Всего за неделю я спился. Ах да, у меня появился бармен, наливавший бесплатно. Одна просьба – и выпивка в заведении стала дармовой. Неделю я бухал напропалую. Сколько флаконов огненной воды переработало мое бренное тело, страшно представить. На девятый день я все так же глушил виски. Я показывал на бокал пальцем. И бокал наполнялся бурбоном. Один, второй, третий… Десятый стакан опустел.

– Оплатите сейчас, – произнес новый бармен. – Боюсь, позже вы уже не сможете рассчитаться.

Рассчитаться я не мог – денег не было. Списать долг волшебной просьбой тоже не получалось: опьянение мешало членораздельной речи. Бармен, кажется, начал что-то подозревать. Чем? Ха! Итог – два выбитых зуба и сломанное ребро.

До утра провалялся у обочины. Придя в себя, перебрался под дерево. Какая-то заботливая девочка принесла воды и пару сэндвичей. А затем, как водится у женщин, принялась усердно промывать мне голову: я порчу жизнь, алкоголь – зло, где-то ждут внуки, не такого дедушку они хотят видеть…

Внуки меня не ждали. А вот дети Оливии – да. Но где они? Эта мысль заставила взять себя в руки.

– Девочка, не знаешь, где здесь женщины берут плату за любовь? – спросил я.

Ну а что? Мне нужно было прийти в порядок. В моем случае женская ласка помогала не только бороться со старостью, но и с алкоголизмом.

– Какой вы противный дедушка! – воскликнула она. – Это вам в другой город надо, у нас все порядочные! Хотя мальчишки говорят, что мисс Ньюман из таких… Но я вам ничего такого не говорила!

Потешная. Мелкая, с двумя косичками, с виду лет десяти, а уже все знает. Учит уму-разуму. Вырастет – пила, мама не горюй!

Состояние у меня было – не приведи Господь. Нужно было протрезветь, раздобыть виагры и уехать в город. В этой деревушке «перезагрузиться» не получилось бы.

– А ты знаешь, что тут недавно произошло? – спросил я.

– Говорят разное, но вам я ничего не скажу! – ответила она бойко. – Езжайте скорее к своим внукам, они вас, наверное, заждались?

– А с детьми-то все в порядке?

– Да. Их вроде в Даллас, в приют отправили.

Ну что ж, Даллас так Даллас. Туда мне и было нужно изначально… Потерял время, загубил жизнь любимой, оставил детей сиротами.

Вина была на мне. Я обладал силой, но, как оказалось, не был всемогущ.

За мотоциклом возвращаться не стал. Домой заходить было опасно – участок оцепила полиция.

Первый встречный одолжил денег и бейсболку – солнце нещадно палило лысину.

По шоссе 45 на автобусе до Далласа. Дорога тянулась долго. Алкоголь выветрился, оставив в салоне кислый запах перегара. На одной из остановок привел себя в божеский вид: побрился, причесался, почистил зубы и одежду.

В Даллас я прибыл почти обычным старичком – с виагрой и парой сотен баксов в кармане. На следующий день, помолодевший, я направился в местное управление полиции. Надеялся узнать, где теперь Тед, Марк и Камилла. Вообще, это должно было стать моим первым делом после выхода из участка. Но нервная система распорядилась иначе. А может, это была генетическая предрасположенность к алкоголизму от неизвестной мне женщины из прошлого воплощения.

В управлении полиции я справился быстро – навыки общения с правоохранителями были отточены. От сержанта узнал: детей держат в приюте имени святого Винсента, подыскивают приемную семью. Я понимал, что детям со мной будет сложно, но отдавать их чужим людям не позволяло сердце.

Неделю провел в центре города, изучал влиятельные семьи, расспрашивал прохожих. Чтобы получить объективную картину, решил навестить окружного судью. Он-то уж точно знал всё в этом городе! Беседа была долгой. Естественно, он ничего не помнил о детях, но я зафиксировал имя и фамилию, которые он назвал: Тимоти Ховард. Этот мужчина не принадлежал к влиятельным семьям, как я изначально планировал. Тем не менее он был адвокатом. Да еще и одним из лучших. Молод, но уже имел собственную семью и пятилетнюю дочь. Со слов судьи, с ним у детей будет не просто жизнь в достатке, а нечто большее! В его кругу они обретут настоящую семью.

Это была моя первая самостоятельно спланированная спецоперация. Сначала я выследил Тимоти, проследил за ним до дома. Неделю наблюдал за ним и его семьей. Из-за специфики работы, а также в целях безопасности, они жили в центре города – средства позволяли. Даллас, вообще-то, город криминальный. В последний день ранним утром я сам пришел к ним. Позвонил в дверь и произнес: «Не замечайте меня». Прошел в квартиру и наблюдал за их жизнью целый день. Я стал «настоящим» человеком-невидимкой. Мне очень понравилось у них. Это была настоящая семья! Уютная, отзывчивая, понимающая. Я представлял, как по комнатам будут бегать пацаны, как Камилла лежит в кроватке. В конце дня я попросил их через неделю пойти в приют и усыновить моих детей. Выбора у них особо не было, а учитывая, что они меня не замечали, все выглядело их самостоятельным решением.

В приют святого Винсента я пришел девятилетним мальчиком днем позже. Попросил накормить и дать ночлег. Сначала меня отвели в столовую. Пища была так себе, но краем глаза я успел разглядеть Марка! Это обнадеживало. Из столовой меня проводили к управляющей. Пара слов – и она знала, кому и когда отдавать детей на усыновление. Хорошее образование и семейный уют были им обеспечены.

Меня можно назвать кукушкой, подсунувшей своих птенцов в чужое гнездо. Ну а что оставалось? Конечно, это оправдание, недостойное настоящего мужчины. Но я был зажат в тиски обстоятельств, невольно ставивших меня вне закона. Любое применение воли – мошенничество, насилие. Махинация ради выгоды.

Естественно, я встретился с ребятами, еще раз взглянул на личико дочурки. Марк и Тед сразу узнали меня, когда управляющая послушно подвела их. Слезы счастья наворачивались на глаза. Мы не скрывали чувств. Я был лишь немного старше; со стороны могло показаться, что к ним приехал двоюродный брат. Целый день мы провели вместе. Я рассказал, что нам придется расстаться, что нашел им хорошую семью, которая будет любить их. Объяснил, что им лучше вырасти в стабильности и присматривать за сестренкой. Рассказал, что такое взросление, через какие испытания им предстоит пройти. Пообещал присматривать и найти их, когда они вырастут. Да, они поняли всё даже лучше, чем я ожидал. Я всегда недооценивал их из-за возраста. Это был разговор без просьб и убеждений – простое общение любящих людей, попавших в беду. Я говорил, что постараюсь исправить ошибки и изменить мир к лучшему. Они слушали, а детское воображение рисовало картины идеального общества. Парни решили, что, повзрослев, будут сражаться со злом бок о бок со мной. Для этого им нужно стать умными, сильными, освоить множество навыков. Они знали о моей силе и понимали, что им предстоит столкнуться с трудностями. Мы расстались на долгие годы. Я отправился к Генри, а они – в новую семью и новую жизнь.

1996 – Учитель

Семейный вопрос был решен. И вот, в свои двадцать пять, я стоял на пороге дома Генри, выслушивая его тираду. Он не учил взрослых, твердил он: их разум сформирован и не подлежит переделке.

«Пусть даже сухая земля твоего разума и впитает живительную влагу информации, – провозглашал он, – но плод познания не прорастет в пустыне морального разложения твоей души. Взрослых не изменишь. Их отношение к жизни, их взгляды – отлиты средой обитания. Помолодеешь – вот тогда и приходи!»

Дважды повторять не пришлось.

На следующее утро, в теле восьмилетнего мальчишки, я уже стоял перед его дверью. Вжав указательный палец в кнопку звонка, я требовал новой беседы. Многого мне было не надо. Я лишь жаждал узнать: как сделать этот мир лучше?

Вопрос гениален своей простотой и непосредственностью – ровно настолько же, насколько трудно на него ответить. Что есть «лучший мир»? Каков он? У каждого – свои ценности, свои представления об идеале. Кому-то нужно равенство, а кого-то от него тошнит, и коммунистические идеалы вызывают изжогу. Кто-то верит в равное распределение благ, а для кого-то справедливость – это делить по затраченному времени, жизненным силам, знаниям и годам, потраченным на их обретение. Адепты рыночного подхода ратуют за иные инструменты: предпринимательскую жилку, инициативу, новизну… Сколько людей – столько и мнений. Как найти в этом баланс? Как не потеряться в многообразии, не свернуть на ложный путь и не наломать дров? Не стать виновником войн, развала государств, смертей, поломанных судеб, тысяч литров детских слез?

В этом мне должен был помочь Генри. По словам Нады, он – единственный, кого она могла порекомендовать в наставники. Он долгое время был военным журналистом. Сразу после учебы рванул в горячие точки по следам американских военных. Писал о храбрости «воинов демократии», несущих на своих штыках свободу и благополучие. Прошел Корею, Вьетнам, Доминикану. Многое увидел, на многое взглянул иначе. Дорога к миру, выжженная напалмом и усыпанная неуправляемыми бомбами, заставила его задуматься. Он был среди немногих, кто разглядел в ужасах войны не патриотический долг, а нечто иное, сокрытое от глаз обывателя. И это были не просто империалистические амбиции правящего класса, а череда «системных сбоев» и противоречий во внутренней и внешней политике Штатов, грозивших в будущем крахом всей системы. В те годы общество бурлило; волны антивоенных демонстраций заливали улицы и площади палаточными лагерями и транспарантами. Генри уволился.

Денег было мало. Накопленные навыки пришлось применить на мирном поприще. Писал статьи в региональных газетах, правил чужие тексты. Параллельно читал – в основном гуманитарные науки: экономику, историю, политологию, социологию; не гнушался и физикой, механикой, материаловедением. Мировоззрение менялось. Если при увольнении его раздирали внутренние противоречия, а будущее пугало безденежной безработицей, то через год он очистился от внутренней сумятицы, примирив справедливого «внутреннего ребенка» с прагматичным «взрослым». Желание нести в мир гармонию и порядок пересилило навязанные обществом стереотипы. Его занятия и заработок стали соответствовать потребностям души, а уход с должности штатного рупора пропаганды открыл в нем путь учителя и наставника. Знания помогли разобраться в себе, разложить все по полочкам, понять причину стресса, вынудившего порвать с профессией и проправительственными СМИ. Он постиг механизмы пропаганды, мировую экономику и политику, открыто говорил о неоколониализме в действиях США. Начал работать с ветеранами и инвалидами горячих точек. Бывшим пацанам, искалеченным войной, было трудно объяснить, что бесчисленные войны, колонны молодых ребят, отправленных на заклание богу войны, нужны лишь для того, чтобы система, построенная на лжи, продолжала жить.

Генри углублялся в экономику, право и каждый раз приходил к выводу: система работает не «неправильно» – она работает именно так, как задумано. Есть рынок (мировая биржа), есть производство, выпускающее товар, который нужно продать. В системе, где производство первично, маркетинг определяет необходимость продажи, а не реальный запрос потребителя. Производитель сам создает условия: маркетинговые акции, диверсификацию, расширение рынков. Если перенести это на надгосударственный уровень, то товарооборот формирует потребности общества, диктует ему желания. Но как сделать, чтобы всему миру захотелось именно этого? Проще простого. Реклама образа жизни и мысли.

Все началось в эпоху Великой депрессии. В непростые времена зародился величайший скачок в истории США. Наблюдая за социальной инженерией Европы, Штаты искали свой путь между фашизмом и социализмом. Американские капиталисты – прагматики; они умеют учиться на ошибках. В погоне за сверхдоходами они пошли дальше всех: создали «Американскую мечту». Что может быть проще и гениальнее? Ничего. Спроси любого: «Как ты хочешь жить?» Ответ предсказуем: «Как в мечте!» или «Как в сказке!». Вот и создали сказку. Фабрика грез заработала на полную мощь, не жалея пленки, глянца, красавиц. Мечту создали, но она не могла принадлежать всем – иначе какая же это мечта? Успех «общества мечты» приписали Капитализму. Так Американская мечта и Капитализм стали товаром на экспорт. «Купи наш капитализм – и будешь жить как мы! Не купишь – продадим силой. И не смей покупать социализм!» Мечта стала товаром, приносящим дивиденды. Позже систему прикрыли демократической ширмой, добавили гуманизма и свободы слова – и сами поверили в этот миф. Ведь если не веришь сам, никто не поверит.

Генри не поверил. Вернее, распознал ложь. Время показало: принципы – лишь обертка, обеспечивающая существование системы и помогающая ее продать, как рекламу. И как в рекламе, в капитализме есть герой, вкушающий товар. Но «но»: чтобы стать героем, нужно быть особенным. В мир иллюзий просто так не попасть. Это сказка для богатых. И если со «сказкой» все ясно, то что, если принципы-реклама устареют? Если общество шагнет вперед, а система станет архаичной? Если «товар» в виде экономической модели перестанет удовлетворять «рынку» – человечеству? Тогда системный администратор под контролем архитектора «все исправит», подкорректирует принципы – и система продолжит работу. Как на ТВ: смени рекламу или героя. Ведь проще поменять угол зрения, чем систему целиком.

Кто-то, где-то подменил понятия, назвав черное белым. Их имена неизвестны, ибо система формируется обществом, а общество – продукт системы. Парадокс. И это не теория заговора – лишь разоблачение фарса международного торгаша. Система существует ради самого существования, а не ради жизни людей. Она пережила создателей, приспешников, адептов и разрушителей. С ней боролись, ее обличали – тщетно. У США было все для вершины экономической пирамиды: мощное производство, мировая биржа, огромный рынок, человеческий капитал и сильнейшая армия. Им удалось! Но итог: экономика, призванная служить обществу, поработила все. Постоянные корректировки базовых принципов создали клубок неразрешимых противоречий. К концу XX века капитализм из средства обеспечения превратился в самоцель, в сущность бытия… Общество обеспечивает ее существование, а не наоборот.

Опираясь на опыт и знания, в восьмидесятые Генри написал и издал книгу – «Конец бесконечности». Она мгновенно стала бестселлером. В ней он рассуждал о назревших проблемах, несостоятельности рейганомики, скором крахе капитализма и возможных путях развития человечества. На волне успеха открыл в себе оратора и объехал с турне все штаты. Выступал перед ветеранами, читал лекции в вузах. Приводил сотни доказательств, но овации ничего не изменили. Он лишь занял свою нишу, позволявшую зарабатывать. Крах социализма поставил крест на его карьере «провидца». От него отвернулись друзья и ученики. Обладая системным мышлением, он видел в распаде СССР большую угрозу для США, чем многолетнее противостояние. На фоне Союза Штаты выглядели привлекательным союзником. С 1991 года у США не осталось оппонентов, и неоколониализм вышел из берегов. Остаться наедине со своими проблемами куда хуже, чем выделяться на фоне соперника. Но его голос потонул в общем ликовании от «победы».

Понимая, что изменить что-либо уже не сможет, Генри ушел из просветительства, но продолжал писать. Стал нелюдим; его глодала тяжесть несбывшихся пророчеств. Один из его шутливых рассказов – «О трудяшках и управляшках» – нашел отклик у детей и родителей. В сказочной форме он поведал о человечках, умевших только управлять или только трудиться. Порознь у них ничего не получалось, а вместе они создали мир, комфортный для всех. Успех рассказа привел Генри к преподаванию в лицее святого Иезекииля. Именно там он осознал: «Чтобы изменить Мир, не нужно переучивать взрослых – нужно учить детей!».

1996 – Урок

Наша первая встреча радушной не была. Вторая – тоже.

Я стоял на пороге, уговаривая взять меня в ученики. Мог, конечно, воспользоваться силой, но какой в том толк? Ни удовольствия от учебы, ни личной связи между учителем и учеником. А ведь это главное: эмпатия и вовлеченность – залог успеха.

Я выложил все: рассказал о своих способностях, свою историю, не переступая порога. Чтобы не счел врунишкой, заставил подергать себя за мочки ушей. Уговаривал, как мог, облекая просьбы в вопросы: «Не могли бы Вы взять меня в ученики? Возможно, Вы согласились бы быть моим наставником?».

– Ответь на вопрос, – прервал он. – Почему ты хочешь изменить мир?

– Хочу, чтобы он стал лучше. Исправить ошибки. СССР ушел, но мир не стал безопаснее. Я вижу изнанку американской политики: мы вгоняем страны в долги, забираем ресурсы, дешевую рабочую силу, переманиваем лучшие кадры, а взамен шлем караваны «гуманитарки».

– И ты думаешь, с такой мотивацией чего-то добьешься? Думаешь, людям нужен лучший мир? Зачем он им? Может, их все устраивает? Сколько выходит на митинги за мир? Сотня? Тысяча? Какой процент от населения? Желание исправить свои ошибки? Это твоя психологическая травма – иди к психиатру, лечись! Миру до нее нет дела. Думаешь, вправе решать судьбы людей? Кто ты? Сам не знаешь. Каждый месяц – новое лицо. Сколько их уже сменилось? Помнишь, как выглядел до способностей? Кем был? Какой национальности? Веры? Какие взгляды? Каждый день – новый. Новые люди, звуки, воздух… В твоем случае – особенно. Попробуй представить себя через сто, двести лет. Где будешь? Что с тобой? Куда приведешь этот мир? Думаешь, скажут спасибо? Или разочаруешься и положишь конец неудачному эксперименту? Где гарантия, что сам не утопишь мир в крови? Иди. Подумай о сказанном. Завтра поговорим.

Признаться, мне было важно услышать это от другого. Я и сам об этом думал не раз. Но слова Генри ударили под дых. В самый неподходящий момент.

Мне было десять. Я был ребенком – справляться с чувствами было трудно. Разревелся и убежал в спальню. Дети они и есть дети… Да и Генри вел себя как ребенок. Его нужно было уговаривать, подбирать слова, чтобы снять с него груз ответственности – а вдруг что пойдет не так? А ведь могло! Если бы мое горе взяло верх, я натворил бы зла во имя добра. Видимо, этого Генри и боялся. Но желание воспитать «Спасителя мира» было в нем сильнее страха. Я был его первым и последним учеником, способным на это.

Он пустил меня через порог и определил в гостевую. Судя по ее виду, гостей он не жаловал.

На следующее утро я проснулся от запаха оладий, доносившегося из кухни. Память стерла горечь вчерашних обид, а приятная незнакомка по имени Долорес накормила меня завтраком. Генри, хоть и всезнайка, предпочел позвать соседку. Я сразу догадался: между этими одинокими людьми за пятьдесят тлели чувства, хоть они и боялись в них признаться. Теоретически, я мог стать их купидоном – одной меткой фразой раскрыть сердца. Но зная силу слова, не позволил себе вмешиваться в чужую судьбу.

Честно, Генри не был противным. Ему просто не нравилось находиться рядом с людьми. Он был социофобом, а я – чудо-ребенком, способным изменить все. Учеником, который понесет в мир его образ мысли.

Не зря среди его учеников не было взрослых. Их диапазон восприятия сформирован; они не могут научиться любить заново, открыться новому опыту. Они видят мир сквозь призму прошлых ошибок, сиюминутной выгоды. Ребенок же, лишенный пороков взросления, впитывает как губка все, что преподносят как истину в первой инстанции. Со мной было так же: эмоции для моей памяти важнее сути.

Долорес хлопотала как наседка вокруг меня и этого скряги: блинчики, омлет, бекон. Для нее я был лишь предлогом побыть рядом со стариком. Она мастерски сглаживала его прямолинейность. Они были похожи на старую супружескую пару.

Завтрак кончился быстро. Соседка ушла, а мы вышли во двор. Там не было ничего, кроме идеального газона – ни барбекю, ни качелей, ни деревца. Генри постелил два пледа, уселся на один, указав мне на другой.

– Ну, давай, рассказывай свою историю.

Повторяться не буду. Выложил все как на духу.

Закончил к вечеру. На небе зажглись первые звезды, луна заливалась багровым румянцем.

– И сколько тебе сейчас лет? – спросил Генри.

Я даже считать не стал: – Около сорока.

– Мне бы так выглядеть в свои годы. Честно? Для меня было бы честью учить тебя.