Сказка

© Дмитрий Вдовин, 2025

ISBN 978-5-0068-3258-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Сказка

Эта история произошла много лет назад в морском городке Ласл, в конце зимы.

Маленький участок земли окружён почти вертикальными скалами, так что пересечь их или обойти не представляется возможным. Единственный путь попасть или выбраться из города – это порт, южный район города, который все жители называли «Кашель». Неспокойное море словно спотыкалось о незримое препятствие перед бухтой и, полностью потеряв свою силу, мерно и утомлённо облизывало прибрежные камни. По берегу стелился едкий дым от бесчисленных коптилен, разносился резкий запах тухлой рыбы. Эта гремучая смесь вызывала приступы удушья и кашля. Вот он-то и дал имя рыбацкому району. На севере, под уступом скал, располагался район каменщиков. Здесь работали камнерезы, кузнецы и угольщики. На западе жил и работал ремесленный люд: кожевенники, гончары, ткачи и книжники. Центр занимал богатый район с мэрией и тюрьмой, банком и больницей, школой и пожарной частью. Восточный район тоже, как и порт, имел имя. Назывался он «Треск». Утлые, в большей степени сколоченные из досок домишки с характерным треском разваливались от дуновения ветерка. Населяли «Треск» беднота и лица, скрывающиеся от руки закона. Здесь всё началось. В одном из домов жил старик колдун со своей дочерью. Сколько ему было лет – неизвестно, по-видимому, очень много, ибо его дочери исполнилось сто шестнадцать лет. Как так получилось, что у доброго волшебника могла вырасти такая злая дочь – ведьма с силой, способной губить и разрушать? Отец понимал, на что она способна. Он заточил её в доме, не давая ей возможности навредить людям. Никакими силами она не могла снять печати заклятия, находясь внутри дома. Но однажды он просто присел на крыльцо и долго, внимательно глядел на свои руки, что-то шептал, едва шевеля губами, потом закрыл глаза и больше их не открывал. Умершего обнаружил сосед. Первое необычное, что он заметил у старца, – это руки. Складки на ладонях сплетались в причудливый орнамент, как будто кто-то корявым почерком написал какую-то абракадабру. Сосед вроде бы и не сделал ничего, только лишь прошептал буквы на ладонях: -«Воб мер даше э ю даазх, Воб мер даше эйда ю даахз! УУа, ууа, даше ю!» Как сразу руки мертвеца резко сжались и спаялись в единый кусок камня. Послышался истерический женский смех, и от угла дома отвалилась маленькая щепка.

Район «Треск», построенный из дерева, зимой часто горел. Прошло несколько дней после смерти старца, как произошел очередной пожар. Пожарная часть находилась недалеко и команда примчалась очень быстро. Расчет мгновенно приступил к разбору соседних домов, чтобы огонь не распространился дальше по району. Дошли до дома колдуна. Хибара, казалось, рухнет только от взгляда, стояла как скала. Ломы вязли как в глине, вынимаешь, а трещины как и не было. Однако один из ударов пришелся точно в то место, откуда отвалилась щепка. И вдруг, молчащий до этого дом взвыл от радости благим женским воплем. Через миг он загорелся. Сам собой, хоть и до пожарища было далеко. Дом горел, но не было от него жара. Неестественный фиолетовый свет не обжигал. Удивленный пожарный сунул руку в самое пламя – ничего не произошло, ни боли, ни жжения. Вода тоже не реагировала на огонь, он горел сам по себе. Где-то внутри дома, женский смех то затихал, то становился громче. Вдруг затрещали перегорающие балки, и крыша глухо обвалилась внутрь, голос замолчал. Ещё минута, и огонь погас так же быстро, как и возник. Пожарные кинулись разбирать пожарище, чтобы достать женщину. Они с животным остервенением расшвыривали обугленные чурки, не замечая усталости. Вот уже нет не обследованного уголка, но никого не было, абсолютно никого. Они с изумлением смотрели друг на друга, ничего не понимая. Должны были остаться хотя бы кости, однако на пожарище не было абсолютно ничего, напоминающего человека. Ужасно расстроенные и удивленные, они какое-то время пытались найти следы женщины рядом с домом. Все их движения вдруг стали какими-то бессмысленными. Они бродили, как куры в огороде: вроде чем-то занимаются, а потом резко замирают, разглядывают что-то, и вдруг резко бегут куда-то. Всё превратилось в суету. Прошло несколько часов, пока не стало темнеть. Оставаться было бесполезно – работа выполнена. Они собрались и уехали в депо.

Карл – тот самый пожарный, который первым увидел фиолетовое пламя. Свою службу он начал четыре года назад. Кем только он не работал до этого момента: от помощника кузнеца и до курьера у городского судьи. Старый судья и помог Карлу устроиться на столь теплое во всех смыслах место. Профессия пожарного считалась одной из самых престижных: высокий, стабильный оклад, государственная пенсия, паек, казённая форма и жилплощадь – маленькая комнатка в здании депо. Помещение было микроскопическое, но дом был теплый и крепкий, и главное, комната была своя, городские власти после трех лет выслуги дарили пожарным жилье. Летом Карлу исполнилось 32 года. Высокий, подтянутый, с чёрными смоляными волосами и красным шрамом, идущим ото лба через бровь на переносицу, – ранение, полученное на одном из пожаров прошлой зимой. Смелый, красивый и сильный, оставался завидным женихом. Многие девушки пытались устроить с ним счастливую партию, но, как только узнавали Карла поближе, теряли к нему всякий интерес. При всех его внешних достоинствах, он оказался столь же отталкивающим по своему характеру: замкнутый, недоверчивый, не способный ни к дружбе, ни к любви, ни к простому человеческому общению.

После ожога, полученного на пожаре, рука не давала никаких поводов беспокоиться. Даже волосы не обгорели. Только слегка посинел мизинец. «Должно быть, ударил обо что-нибудь», – подумал он. Через неделю посинел ещё один палец. Мизинец же стал серым – сине-серым. Он не болел, не чесался, не щипал и не немел. Вся чувствительность сохранялась, просто он стал цветом как цемент. Как в краску макнули. Ещё через неделю вся рука стала серой. Серый цвет не беспокоил, но был страх, не болезнь ли это. Карл пытался мыть руку водой, протирать виски и делать примочки. Распаривал и даже бил её, ожидая появления синяков или красноты. Только серый, неизменный серый цвет. Как ни боялся врачей, но страх неизвестной болезни пересилил, придется идти в больницу.

– Доктор, с моей рукой что-то не ладное: вроде обжёг, но не больно, и самого ожога нет, разве что серый цвет. Ни жара, ни ломоты, просто как в сажу печную макнул.

– Странно, странно, при каких обстоятельствах, голубчик, как вам кажется, вы обожглись?

– Да черт меня дернул в странное пламя фиолетовое – руку сунуть, а огонь-то и не огонь, свет идет, а жара от него нет. На следующий день рука возьми и посерей, засерей, тьфу ты, серой стань.

– Странно, странно, выпивали?

– Доктор, я на работе завсегда выпиваю, и что с того, раньше ничего подобного не было. Мы все пойло в одном кабаке покупаем, никто не отравился.

– Странно, ничем, голубчик, наука помочь не может. Вам к другим специалистам надо показаться, так сказать, высшей инстанции, и красноречиво ткнул пальцем в потолок.

Карл посмотрел на белый палец доктора, указывающий в грязный, с разводами от протекающей крыши, потолок, потом на свой серый палец. Достал тяжелую монету и вышел.

Он пробовал консультироваться у других врачей, но те тоже разводили руками, ничего не могли сделать. Тогда Карл пошел к специалисту, который был последним в его списке знатоков точных и около точных наук, – к священнику.

– Отец мой, объясни мне, грешному, что с моей рукой, чем прогневал я Господа нашего? – Карл всю долгую дорогу до церкви, как стихи, учил эту фразу, пытаясь произвести на священника приятное впечатление.

Святой отец выпучил малюсенькие глазки, в ступоре простоял минуту. Робко сделал шаг назад, выставив вперед пухлые белоснежные ручки.

– Сын мой, – очень тихо сказал святой отец.

– Сын мой, – ещё тише.

– Сыыын, ты знаешь, что у тебя рука – серая?

– Отче, я и пришел для того, чтобы просить у Бога помощи и исцеления…

– У меня сегодня выходной, и храм сегодня закрыт, и мне кажется, я очень болен, – скороговоркой перебил его пастырь.

– Прощай, сы… Карл. Уходи немедленно, храм закрыт, – отче волчком резво развернул своё толстое тело и на удивление прытко ретировался.

Карл ничего не понял, он какое-то время ещё чего-то ждал.

– Никогда бы не подумал, что серый цвет кожи может так сильно напугать церковного служителя, – сказал он, но его слушали только лишь сытые голуби под сводом церкви. Карл грустно выдохнул и неспешно двинулся к выходу.

Через месяц посерел мизинец на второй руке. И тут его осенило. Он пошел в район «Треск» к тому дому, с которого началось его удивительное преображение. Развалины всё ещё были в том состоянии, в котором они оставались после разрушения дома. Был лишь легкий налет редкого снега, пыли и сажи от кострищ. Карл излазил всё в округе. Сам не знал, чего и где искать, но что-то он должен был обязательно найти. Извозился весь, ничего не нашел, только головешки и обгорелое в саже чёрное тряпье. Зачем-то оторвал лоскут от тряпки и сунул его в карман. Уставший и злой как собака, пошел обратно домой.

Вместе с ним в депо жила вся команда, кроме начальника охраны Мартина Бенджамина Кёллера. Он единственный из команды был женат. Жену звали Ангела. Имел двух славных дочек Анну и Ингу, и старшего сына Пита. Сейчас жена с детьми находилась в гостях у своей сестры в городе, который находился сразу за горой, окружающей Ласл. Семья жила в соседнем с пожарным депо доме, в собственной квартире на верхнем этаже трехэтажного дома, чем Мартин очень гордился. На верхних этажах в престижном районе могли жить только состоятельные жители города. Мало того, у него с балкона спускалась пожарная спуск-труба, по которой он мог мгновенно спуститься вниз по тревоге.

Мартин недолюбливал Карла за неумение уживаться с людьми. А тут в добавок странное внешнее изменение в облике Карла. Серый цвет кожи отталкивал. То ли брезгливость, то ли страх перед неизвестной болезнью. Однако он решил поговорить с Карлом, попытаться убедить относиться к людям более терпимо, с которыми приходится жить, работать и от которых, возможно, зависит его жизнь.

Мартин постучал. Дверь открылась, в проеме стоял Карл. Мартин даже отшатнулся, настолько поразил его абсолютно серый цвет кожи. Карл был весь серого, мерзкого мышиного цвета. Брезгливость дополняла не менее мерзкая смесь из сырости, холода и сладко-солёного запаха, который непонятно каким образом заводится в больницах, в которых умирают старики. Мартин долго не мог оторвать глаз от Карла. Пауза стала неприличной, и Мартин выдавил из себя:

– Привет! – сказал Мартин.

– Ты переезжаешь, – совершенно не в тему, на одной ноте, утвердительно заявил Карл.

– О чем ты? – ответил Мартин

– В новый дом, – Карл, как будто не слышал вопроса. Голос его был механическим.

– Карл, какой новый дом? – Мартин снова пытался пробиться в сознание Карла.

– Тебе понравится, а я буду жить здесь, – закончил Карл

Мартин ничего не понял, рой мыслей перемешивался в кашу. То ему казалось, что Карл сошел с ума. То ему чудилось, что он уже разговаривал с Карлом про новое место жительства, но хоть убей, не мог вспомнить, когда? Ему пришла в голову мысль, что Карл разговаривает не с ним, а с кем-то, кого он не видит, все эти мысли были приправлены угнетающим видом Карла.

– Я сшил тебе новую накидку, сказал Карл и протянул кусок грязного, рваного, чёрного рубища.

– Ты спятил! – крикнул Мартин, силой оттолкнул протянутую серую руку с чёрной тряпкой.

Скорее всего, последнее, что он видел – это мгновенно посеревшая собственная рука.

Прошло несколько дней. Город жил своей спокойной, размеренной жизнью. Порт источал запах дыма и рыбы. Кузнецы ковали железо. Рынок торговал, а между рядами бегали беспризорники. Колокола на колокольне звенели. Всё было на своих местах. И очередной пожар в районе «Треск» не был чем-то необычным. Только команда пожарных, прибывшая на пожар, вызывала больший интерес, чем само действо. Они были всё в чёрном рванье, полностью скрывающем тело, не было видно даже рук и лиц. Они слаженно справились с огнем, не проронив ни слова. Быстро собрались и так же быстро исчезли. Вместе с командой пропал первый житель города. Внезапно, без причины, в никуда. И теперь каждый раз, когда возникал пожар, в городе исчезал человек. Люди пропадали без свидетелей и каких-либо следов. Слухи, как ветер, разносились, подкрепляясь красочными выдуманными подробностями. Холодный страх поселился в городе. Подозрение пало на странную четверку огнеборцев. Как только появлялся дым пожарища, редкие прохожие разбегались по щелям, как тараканы, боясь встретиться с пожарной командой. И даже собаки, шестым чувством понимая опасность, поджав хвост, убегали скуля.

Шериф Боб понимал, что улик против них нет, но твёрдо решил в кратчайшее время разобраться с пропажами. Утром он стоял на пороге пожарного депо.

– Открывайте! – кричал он и молотил, что есть силы, в обитую старой зеленой медью дубовую дверь. Никто не отвечал. Боб бил руками, пинал ногами и требовал открыть минут двадцать, пока за дверью не послышался голос.

– Кто там? – прозвучал голос странного тембра, человек говорил словно в бутылку, в замкнутый сосуд.

– Открой, или я прикажу сломать эту чертову дверь! – провыл от злости, запыхавшийся шериф.

Сухой щелчок засова и тонкий писк не смазанных петель. Дверь очень медленно с потрескиваниями начала открываться. Такое ощущение, что не свет проник в проем, а тьма просочилась на улицу. В нос шибануло резким запахом кошек и окалины железа. В сумраке прихожей стояло нечто темное, покрытое чёрным полотном до самых пят. Толи человек, толи огородное чучело. Тряпье было настолько рваное, что казалось, оно тлеет прямо на теле. Вдруг кусок тряпки, прикрывающей лицо, отвалился. По спине Боба побежали мурашки и выступил холодный пот. В животе противно заурчало и скрутило. Лица не было. Нет глаз, рта и носа. Гладко натянутая кожа серого цвета, без единого намека на морщины или растительность. Как будто второй затылок. Вдруг под просвечивающей кожей что-то шевельнулось, появилась выпуклость темного цвета. Она начала передвигаться, пульсируя. Потом появился ещё один бугорок и ещё один. Всё быстрее и быстрее, как будто из глубины всплывали эти выпуклости. Ещё секунду, и кожа кипела от кишащих под ней чёрных шариков. Ещё секунду, и из трепещущих бугорков слепилось лицо Карла. Только оно было под натянутой серой кожей, рот двигался, но отверстия не было, глаза моргали, но были под пеленой просвечивающей серой кожи. Шарики, как будто почуяли Боба, и начали предельно вытягиваться навстречу, растягивая кожу до прозрачности стекла. Тряпка, накинутая на плечи, снова шевельнулась, потом спрыгнула на пол. Это не была галлюцинация. Она явственно начала двигаться к обмякшим, ватным ногам Боба. Мгновение, он выхватил револьвер и выстрелил в тряпку. Пуля попала точно. Но какой вред может причинить пуля тряпке? Она с настойчивостью насекомого ползла вперед. В свете выстрела Боб увидел три таких же существа, стоящие неподвижно по углам комнаты, как столбы, покрытые теми же тряпками. На полу валялась большая куча костей. Паника охватила шерифа, и он начал беспорядочно стрелять. Второй выстрел был в голову Карла. Кожа лопнула как пузырь, липкие брызги чёрного цвета попали ему на руки и лицо. Как густой деготь, обожгли не огнем, а страшной болью. Они рассекали кожу и медленно заползали под неё. Боб заорал и бешено завертелся, как волчок. Револьвер судорожно стрелял во все стороны. Наконец, сухой щелчок. Он прозвучал в ушах Боба громче грохота выстрела. Это был звук, говорящий о том, что стрелять больше нечем, одновременно он же привел его в некоторое спокойствие. В три коротких прыжка он вылетел на улицу. Подпер обломком доски тяжелую дверь. Голос не слушался, и крика не получилось. То ли хрипом, то ли скрипом, он выдавил: – «Огня!» Ничего не понимающий фонарщик дал факел. Со всего размаха он швырнул настенный светильник, полный масла, в дверь, туда же полетел факел. Одно мгновение, и Боб рухнул без сознания. Из штанин и рукавов змейкой потянулась чёрная жидкость в щель под горящей дверью. Потом как-то резко затвердела, натянулась и с грохотом, с хрустом ломающихся костей втянуло в щель тело Боба. Деревянное здание быстро задымило. Слабое зимнее солнце помогало пламени взбираться вверх. Несколько минут, и дом пылал подобно свечке. Ошеломленные и испуганные люди даже не пытались тушить пожар. Находились умники, кто посмеивался над пожарными, у которых сгорело их депо. К утру от дома остались только печные трубы. На месте сгоревшего депо было решено построить новую пожарную часть, только уже из камня.

Через некоторое время в город вернулась Ангела Кёллер – жена начальника пожарной охраны Мартина, с детьми. Ангела не могла понять, что случилось с мужем. Никто из знакомых не мог сказать, что-то определенное. В сгоревшем здании депо были обнаружены человеческие кости. Мартин несколько лет проходил лечение ключицы после сложного перелома. По ней городской доктор смог определить принадлежность к Мартину. Ангела с годами поборола в себе страх, что однажды муж не вернется домой. Её боль была жестко загнана в глубину, главная цель – поднять на ноги детей. Потеряв мужа, для семьи наступали тяжелые времена, однако она не унывала. Пит подрос, были некоторые накопления, полученное хорошее образование давало надежду на работу. Помогла и администрация города. Мэр выделил на детей пенсию до их совершеннолетия, квартира оставалась за семьей.

После возвращения, Пит не знал, куда себя применить. Хоть мэрия и брала на себя обязанность похорон погибших, мать носилась до вечера по городу, улаживая кучу мелких вопросов. С младшими сестрами ему было не интересно. Вот он и слонялся в поисках чего-нибудь, что могло бы заинтересовать.

Лампа.

За школой на пустыре разлилась огромная лужа, я бы сказал, единственная в своем роде – почти пруд. Зима была теплой, с редким снегом, тем не менее лужа, дадим ей гордое имя Озеро, благополучно покрылась прочным слоем льда. И в городе появился второй после площади, на которой проходили казни, аттракцион— городской каток. С раннего утра на нем уже возились дошколята, после обеда струйкой тянулись школьники, а к вечеру каток был полон желающими покататься на коньках со всего города. Я этим мастерством не овладел, но тем не менее ходил каждый вечер. Я восхищался скоростью, смотрел на красивые танцы, смеялся над неловкими падениями. Было весело и интересно. Однако более всего я стремился каждый вечер на каток ради одной цели. Ровно в четверть седьмого вечера на каток приходила Лиза, девочка из класса на год младше. Она каталась с пожилой женщиной, возможно, с матерью. Они непременно приходили вместе и всегда держались за руки. Церемонно выходили на лед и синхронно, оттолкнувшись с одной ноги, начинали катиться. Четко, в ногу, размеренными шагами описывали круг за кругом. Кругом люди завороженно смотрели, как пара летела на огромной скорости, настолько у них была отточенная техника. Минимум движений, но каждый, кто пытался удержаться рядом с ними, пробежав сотню метров, безнадежно отставал. Лиза была столь красива, что я даже не могу описать, как выглядит её матушка, я просто загипнотизированный смотрел только на неё. Чёрные волосы, белая кожа, тонкая длинная шея, узкое лицо, несколько худая, чем должна была бы быть для того, чтобы считаться идеальной фигурой, тонкие руки. При всей субтильности она вполне сложена, как девушка. Каток был большой, и каталось много людей. Мне приходилось ждать, когда сквозь толчею в просвете лунного света появится пара, держащаяся за руки. Они никогда не смотрели в мою сторону. Никогда не разговаривали, или это было незаметно для меня. Одна сосредоточенность и четкие, невероятно грациозные движения. Они наслаждаются ветром, скоростью, они не замечают мир, они поглощают скорость и страх с упоением, как в детстве, когда хочешь пить, пьешь с бешенством, ненасытно, не в силах напиться сладкой, вкуснейшей водой из-под крана.

Я часто закрывал глаза и мечтал, как держу Лизу за руку. Делаю первый шаг на лед, толкаюсь и несусь на огромной скорости. Так, что голова кружится, слёзы выбиваются ветром. Я не смотрю на неё, а она на меня. Страшно хочется повернуться к ней. Но нет сил, нет смелости увидеть её глаза. Сердце трепещет в груди так, что удары бьют в кадык, и нет никакой возможности произнести слова. Онемение и холод страха парализуют, а ледяной ветер лишь перебивает остатки слабого дыхания. И всего этого ужаса я мечтал, хотел, стремился.

После того как Лиза с матушкой ушли, я твёрдо решил научиться кататься на коньках.

Конечно же, я не остался на катке, я опасался, что меня увидят и будут смеяться надо мной. Над моими нелепыми и упорными попытками кататься на коньках. Поэтому я пришел на заранее подсмотренную площадку за заброшенным домом рядом с мэрией. Непосредственно у стены проходила тропинка, покрытая льдом. Как мне казалось, достаточно качественным, чтобы стать для неопытного новичка испытательным полигоном. Я привязал коньки к ботинкам. И…

– Да это же элементарно. Ноги стоят уверенно, никакого напряжения. Почему другие смешно падают, едут, как пьяные? Нет ничего более легкого, чем кататься на коньках, – думал я, стоя на промерзшей земле. Как я жестоко ошибался! Только вступил на лед…

Я не ожидал, я никак не подозревал, что я, такой ловкий, прыгучий, спортивный, так быстро шарахнусь со всей высоты своего роста. А возможно, даже немного выше. Нечто, подпружинив, подкинуло меня вверх, перевернуло ногами к звездам. Как я летел? Это было сладкое ощущение невесомости. Руки как крылья. Я ощутил, что они расправляются и набирают силу ветра. Я махал ими с остервенением. Я верил, что частота взмахов существенно увеличит несущую способность крыльев. Немного неправильная аэродинамика, ведь ноги были немного выше оптимального своего расположения, но всё поправимо, я по-прежнему ловкий и сильный. Я добавил к крыльям вращения ногами. Помогло немного, но зато я увидел в зеркале коньков красивое отражение луны. И вдруг лучик лунного света, ослепивший меня, превратился в тысячу солнц. Лед – не самая лучшая замена пуховой перине при приземлении на него лицом. Мне пришлось немного полежать, собраться с мыслями. Я встал и, напрягая все свои мускулы, расставив для устойчивости ноги и руки, продолжил попытки прокатиться на коньках. Ноги отказывались стоять в том месте, куда я хотел их поставить. Любая попытка сохранить баланс и хоть как-то начать двигаться приводила к тому, что я моментально падал. Правда, ситуация немного изменилась, я уже был готов к падению. Я старался делать это не столь феерично, как в первый раз. Цель упасть наиболее привлекательно с артистической точки зрения не стояла. Я сконцентрировался на том, чтобы просто устоять. Красивые позы отошли на второй план. Прошло пару минут, и я уже вполне уверенно мог стоять. Потом мне пришла гениальная мысль: я могу кататься правой ногой по льду, а левой шагать по утрамбованному снегу у края дорожки. Это была плохая идея. Никакого баланса не получалось, я упал сразу после того, как перенес вес с левой ноги на правую, то есть на лед. Тогда пришла вторая, не менее гениальная идея. Надо встать на снег, оттолкнуться на лед и бежать как можно быстрее по прямой в сторону сугроба. Попытка оказалась сверх успешной. Я постоял с минуту на снеге, собрался с мыслями, изучил траекторию, оценил возможные риски и возможные повреждения. Уверенно оттолкнулся и, мелко-мелко засеменив ногами, побежал вперед. Катанием назвать это было сложно, скорее подошел бы термин «отложенное падение», ибо в конце дорожки я находился в состоянии устойчивого полета. Но цель была достигнута – то есть сугроб. Отдышался, развернулся, толчок – и обратная дорога. Немного не доехал, пришлось на коленках доползти до старта, так как попытки встать не увенчались успехом. И тут началось. Туда-сюда, туда-сюда. Падение, падение, падение. Слёзы от боли и от того, что никакого прогресса, и страшного разочарования от своего непослушного тела. Промокший от пота и снега, вконец измотавшийся, еле стоявший, в синяках, я отправился домой. Настроение у меня было отвратительное. Я с горечью понял, что великое искусство катания на коньках мне не постичь никогда. Злость на себя, на коньки, на лед. Я никогда не смогу прокатиться за руку с Лизой, никогда. Мое сердце разбито, жизнь прошла бесцельно. На следующий вечер… я стоял на коньках в том же месте. Тело ломило от страшной боли, вызванной ушибами и напряжением прошлого дня. Однако моя решимость была несокрушима никакими обстоятельствами. Через час я ушел в слезах, с разбитым носом. Коньки были выкинуты далеко в снег. Через два часа пришел искать их. Найти в снегу тяжелый предмет в ночи не так уж и легко, но я сделал это.